Сокращения

Создание: 27.11.2006

Обновление: 15.03.2022

Гончаров и его Обломов

Страница И. А. Гончарова     Примечания     Примечания 1991

Источник текста и примечаний: КО, c. 251-271.
Lib.Ru Классика, OCR М. Н. Бычков.

251

Перед нами девять увесистых томов (1886-1889)¹, в сумме более 3500 страниц, целая маленькая библиотека, написанная Иваном Александровичем Гончаровым. В этих девяти томах нет ни писем, ни набросков, ни стишков, ни начал без конца или концов без начал, нет поношенной дребедени: все произведения зрелые, обдуманные, не только вылежав-

252

шиеся, но порой даже перележавшиеся. Крайне простые по своему строению, его романы богаты психологическим развитием содержания, характерными деталями; типы сложны и поразительно отделаны. "Что другому бы стало на десять повестей, - сказал Белинский еще по поводу его "Обыкновенной истории", - у него укладывается в одну рамку"². В других словах сказал то же самое Добролюбов про "Обломова"³. Во "Фрегате Паллада" есть устаревшие очерки Японии и южной Африки, но, кроме них, вы не найдете страницы, которую бы можно было вычеркнуть. "Обрыв" задумывался, писался и вылеживался 20 лет. Этого мало: Гончаров был писатель чисто русский, глубоко и безраздельно национальный. Из-под его пера не выходило ни "Песен торжествующей любви"⁴, ни переводов с испанского или гиндустани. Его задачи, мотивы, типы всем нам так близки. На общественной и литературной репутации Гончарова нет не только пятен, с ней даже не связано ни одного вопросительного знака.

Имя Гончарова цитируется на каждом шагу, как одно из четырех-пяти классических имен, вместе с массой отрывков оно перешло в хрестоматии и учебники; указания на литературный такт и вкус Гончарова, на целомудрие его музы, на его стиль и язык сделались общими местами. Гончаров дал нам бессмертный образ Обломова.

Гончаров имел двух высокоталантливых комментаторов⁵, которые с двух различных сторон выяснили читателям его значение; наконец, от появления последней крупной вещи Гончарова прошло 22 года и... все-таки на бледно-зеленой обложке гончаровских сочинений над глазуновским девизом⁶ напечатаны обидные для русского самосознания и памяти покойного русского писателя слова: Второе издание.

Эти мысли пришли мне в голову, когда я недавно перечитал все девять томов Гончарова и потом опять перечитал...

Так как причин этому явлению надо искать не в Гончаровском творчестве, а в условиях нашей общественной жизни, то я и не возьмусь теперь за выяснение их. Меня занимает Гончаров.

Гончаров унес в могилу большую часть нитей от своего творчества. Трудно в сглаженных страницах, которые он скупо выдавал из своей поэтической мастерской, разглядеть поэта. Писем его нет, на признания он был сдержан. В Петербурге его знали многие, но как поэта почти никто. На старости лет, в свободное от лечения время, напечатал он "Воспоминания". Кто не читал их?

Ряд портретов, ряд прелестных картин, остроумные замечания, порой улыбка, очень редко вздох, - но, в общем, разве это отрывок из истории души поэта? Нет, здесь лишь обстановка, одна материальная сторона воспоминаний: из-за всех этих Чучей, Углицких, Якубовых⁷ совсем не видно поэта-рассказчика, что он думал, о чем мечтал в те далекие годы. Рассказывая про университет, он даже не говорит я, а мы, рассказывает не Гончаров, а один из массы студентов.

Лиризм был совсем чужд Гончарову: не знаю, может быть, в юности он и писал стихи, как Адуев младший, но, в таком случае, вероятно, у него

253

был и благодетельный дядюшка, Адуев старший, который своевременно уничтожал эту поэзию. Вторжения в свой личный мир он не переносил: это был поэт-мимоза. К голосу критики, положим, он всегда прислушивался, но требования его от критики были очень ограниченны. "Ni excés d'honneurs, ni excés d'indignités"*. Сам он рассказывает, что в отрывках читал в кружке друзей первые части "Обрыва"⁸, но на это, конечно, нельзя смотреть иначе, как на художественный прием; замечания, советы, мнения чутких и образованных друзей помогали ему в трудной работе объективирования.

* Никаких излишеств - ни в похвале, ни в порицании (фр.).

Прочитайте те страницы, которые он предпослал 2-му изданию "Фрегата Паллада" и его "Лучше поздно, чем никогда", - есть ли в них хоть тень гоголевского предисловия к "Мертвым душам" или тургеневского "Довольно": ни фарисейского биения себя в грудь, ни задумчивого и вдохновенного позирования - minimum личности Гончарова.

Итак, личность Гончарова тщательно пряталась в его художественные образы или скромно отстранялась от авторской славы. Как подсмеивался сам поэт над наивными стараниями критиков открыть, в ком он себя увековечил: в старшем или в младшем Адуеве, в Обломове или в Штольце.

В последующих страницах я попытаюсь восстановить черты если не личности, то литературного образа Гончарова...

Гончаров жил и творил главным образом в сфере зрительных впечатлений: его впечатляли и привлекали больше всего картины, позы, лица; сам себя называет он рисовальщиком, а Белинский чрезвычайно тонко отметил, что он увлекается своим уменьем рисовать⁹. Интенсивность зрительных впечатлений, по собственным признаниям, доходила у него до художественных галлюцинаций. Вот отчего описание преобладает у него над повествованием, материальный момент над отвлеченным, краски над звуками, типичность лиц над типичностью речей.

Я понимаю, отчего Гончарову и в голову никогда не приходила драматическая форма произведений.

Островский, наверное, был более акустиком, чем оптиком; типическое соединялось у него со словом - оттуда эти характеристики в разговорах. Оттуда эта смена явлений, живость действия, преобладающая над выпуклостью изображений.

Площадный синкретизм нашего времени вмазал в драматическую форму "Мертвые души" и "Иудушку", но едва ли бы чья пылкая фантазия отважилась создать комедию из жизни Обломова.

Вспомните эти бесконечные и беспрестанные гончаровские описания наружности героев, их поз, игры физиономий, жестов, особенно наружности; припомните, например, японцев или слуг: они стоят перед нами как живые, эти Захары, Анисьи, Матвеи, Марины. Во всякой фигуре при этом Гончаров ищет характерного, ищет поставить ту точку, которая, помните, так прельщала Райского в карандашных штрихах его учителя.

254

Гончаров далеко оставил за собою и точные описания Бальзака или Теккерея и скучные "перечни" Эмиля Золя...

Живет ли человек в своем творчестве больше зрительными или слуховыми впечатлениями, от этого, мне кажется, в значительной мере зависит характер его поэзии. Зрительные впечатления существенно отличаются от слуховых: во-первых, они устойчивее; во-вторых, раздольнее и яснее; в-третьих, они занимают ум и теснее связаны с областью мысли, тогда как звуковые ближе к области аффектов и эмоций. Преобладание оптического над акустическим окрасило в определенный цвет все гончаровское творчество: образы его осязательны, описания ясны, язык точный, фраза отчеканена, его действующие лица зачастую сентенциозны, суждения поэта метки и определенны; музыки, лиризма в его описаниях нет, тон рассказа, в общем, поразительно однообразен, неподвижные, сановитые фигуры вроде Обломова, бабушки, ее Василисы Гончарову особенно удавались. Сентиментализм он осмеял и осудил еще в начале своего творчества¹⁰; мистицизм был ему чужд, его герои даже не касаются религиозных вопросов. Страсть не дается его героям. Вспомните, как Райский все только ищет и ждет страсти. Любовь, страх и другие аффекты, конечно, ближе связаны с музыкой, чем с живописью или скульптурой. И живопись, и скульптура уходят в познание и в существе своем холодны, зрительные впечатления, решительно преобладая в душе, занимают наблюдательный ум и служат как бы противовесом для резких чувств и волнений. В этом отношении есть в "Обрыве" одно характерное место. Речь идет об умершей Наташе, пишет Райский:

Слезы иссякли, острая боль затихла, и в голове только осталась вибрация воздуха от свеч, тихое пение, расплывшееся от слез лицо тетки и безмолвный судорожный плач подруги.
(IV, 151)

Картина пережила острое чувство скорби.

Так называемый художественный объективизм, это sine ira et studio*, которым Гончаров так гордился, есть в действительности лишь резкое и решительное преобладание в его поэзии живописных элементов над музыкальными.

Надо разобраться в этом понятии объективного творчества. Это вовсе не безразличность в поэтическом материале, какою щеголяет, например, флоберовская школа. Гончаров был, в сущности, весьма разборчив в своих впечатлениях, тем более в образах, и потому как поэтическая индивидуальность безусловно определеннее и Тургенева, и Достоевского, и многих русских писателей. Его мозг не был фонографом, а творческий ум "все освещающим фонарем", и если анализирующая мысль его терпеливо распутывала хитрую и живую ткань из добра и зла, отсюда отнюдь не следует, что он был для русской жизни дьяком "в приказе поседелым"¹¹.

* Без гнева и пристрастия (лат.).

255

Гончаров вообще рисовал только то, что любил, т. е. с чем сжился, к чему привык, что видел не раз, в чем приучился отличать случайное от типического. Между ним и его героями чувствуется все время самая тесная и живая связь. Адуева, Обломова, Райского он не из одних наблюдений сложил, - он их пережил. Эти романы - акты его самосознания и самопроверки. В Адуеве самопроверка была еще недостаточно глубока; в Райском самопроверочные задачи автора оказались слишком сложны. Обломов - срединное и совершеннейшее его создание. Скупой на признания, Гончаров все же роняет в своем "Лучше поздно"¹² следующие знаменательные слова (речь идет об отзыве Белинского об его "Обыкновенной истории"): "...что сказал бы он об "Обломове," об "Обрыве", куда уложилась и вся моя, так сказать, собственная и много других жизней?" (VIII, 264). - Гончаров писал только то, что вырастало, что созревало в нем годами. Оттого у него так много героев и эти герои так единообразны. Кто не согласится, что Обломов глубже и теснее связан с Гончаровым, чем Санин или Лаврецкий с Тургеневым? У Тургенева это связь настроений, у Гончарова - натур. Никто не станет спорить, что есть в романах нашего поэта и манекены, сочиненные люди. Он это и сам первый признавал: и граф в "Обыкновенной истории", и Беловодова, и Наташа в "Обрыве" сочинены, Тушин сочинен и Штольц придуман. Но ведь эти фигуры и не просятся в художественные перлы: на лайке своих кукол поэт не рисует ни синих жилок, ни характерных морщинок. Цель их присутствия в романах ясна до обнаженности: то мысль поэта ищет антитезы (Штольц, Аянов), то поэт вглядывается в мерцающий вдали огонек, стараясь разгадать его очертания (Тушин), то план романа требует известного замещения (граф).

Подлинности гончаровского творчества, по-моему, эти манекены не мешают; напротив, оттеняют ее. Гончарову было положительно чуждо обличительное, тенденциозное творчество: он не написал бы ни "Взбаламученного моря"¹³, ни "Некуда"¹⁴, ни "Бесов", ни даже "Нови"¹⁵. В противоположность Тургеневу, который не мог допустить и мысли о том, что он, Тургенев, не понимает новых течений жизни, и Достоевскому, который чувствовал себя призванным пророком-обличителем современных недугов, Гончаров всегда запаздывал со своими образами именно потому, что слишком долго их переживал или передумывал. За Райским, человеком 40-х годов, которого он выдал в 1869 г., он просмотрел 60-е годы, и в Марке дал какую-то наивную, почти лубочную карикатуру.

Гончаров особенно любил рисовать симпатичные явления: как хороши его Фадеев, Обломов, Марфинька, Вера, бабушка. Райский, Захар, Матвей и насколько уступают им Тарантьев, Тычков, Полина Карповна, Марк. Зло ему вообще меньше удается в образах. Отрицательные явления жизни, животное или зверь в человеке вызывают в поэтах разного типа совершенно различные отзвуки: для Достоевского изображение зла есть только средство сильнее выразить исконное доброе начало в человеческой душе. Его поэтический путь - это путь водолаза: на отдаленных душевных глубинах, куда мы с ним спускаемся, часто теряется самое представление

256

о пороке - вы не различите порой в его психическом анализе Свидригайлова от Раскольникова, Ивана Карамазова от Смердякова.

Достоевский был особенно смел в изображении зла, и именно чтоб показать его исконное бессилие. Кому не бросалась в глаза его наклонность выставлять своих героев и героинь не только в самых непривлекательных костюмах публичных женщин, убийц, шулеров и т. п., но придумывать специально гнуснейшие положения, ядовитейшие козни и среди них заставлять людей с затемненной совестью обнаружить присутствие высшего начала, бога в их душе. Вспомните сцену Дмитрия с Катериной Ивановной, Свидригайлова с Дунечкой. Другой путь - это известный путь от Ювенала¹⁶ и Персия¹⁷ до Барбье¹⁸, Пруса¹⁹, Салтыкова. Он достаточно иллюстрирован, и я на нем не останавливаюсь. Третьим путем шел у нас Писемский: пессимист и циник по натуре, он холодно и серьезно разбирает перед нами все мелочное, завистливое в человеке, вещей душевный сор: это его не пугает, потому что он ничего более и не ожидает встретить. Путь этот отмечен гением Золя. Четвертый путь имеет наиболее представителей в Англии: это диккенсовский оптимизм с наказанным, обузданным злом, без всякой грязи, с мягкой, вдумчивой обрисовкой характеров. К этому типу примыкало и творчество Гончарова. Я уже говорил, что Гончаров был разборчив на впечатления. Душа его точно свертывалась от прикосновения к темным сторонам жизни. Зато упорно и прочно нарастали в ней приятные впечатления, и из них медленно и грузно слагались его скульптурные образы. Это была осторожная, флегматичная и консервативная натура. Созерцатель по преимуществу, Гончаров и дорожил особенно обстановкой созерцания: к новой жизни он не спешил, не ввязывался в мир непривычных ощущений, но зато держался цепко за любимые впечатления; он бережно выбирал их из наплывающей отовсюду жизни, созидал из них приятную для себя обстановку и углублял свой поэтический запас новыми наслоениями. Под экватором и в светской гостиной - все равно - Гончаров ищет не новых ощущений: он лишь соглашает свои привычные впечатления с новыми и смотрит, как это старое выглядит под новым солнцем. В долгом плавании, среди беспрерывно сменявшихся горизонтов, Гончаров нигде не дает необычному и изумительному затереть в душе близкое, покорить душу силой своей красоты и оригинальности. Он цепко держится и на океане за свой русский мирок: дед, каюта, вестовой, купающиеся матросы, щи. Вспомните, как легко и охотно переходит Гончаров от чужеземных картин к своим (он их всегда возит в сердце, и они у него вечно просятся под перо): пусть порой чуется вам и насмешка, и поучение, а все же у берегов Англии кисть поэта с любовью рисует русский помещичий быт; говоря об испанской лени, он вспоминает и русскую и рад бы их сочетать: что бы, мол, вышло? Или припомните отрывки из его письма с мыса Доброй Надежды (VI, 159):

"Смотрите, - говорили мы друг другу, - уже нет ничего нашего, начиная с человека, все другое: и человек, и платье, и обычай. Плетни устроены из кустов кактуса и алоэ: не дай бог схватиться за куст - что наша крапива!.."

257

И камень не такой, и песок рыжий, и травы странные: одна какая-то кудрявая, другая в палец толщиной, третья бурая, как мох, та дымчатая. Пошли за город по мелкому и чистому песку на взморье: под ногами хрустели раковинки. - "Все не наше, не такое", - твердили мы, поднимая то раковину, то камень. Промелькнет воробей - гораздо наряднее нашего, франт, а сейчас видно, что воробей, как он ни франти. Тот же лет, те же манеры и так же копается, как наш, во всякой дряни, разбросанной по дороге. И ласточки, и вороны есть, но не те: ласточки серее, а ворона чернее гораздо. Собака залаяла, и то не так, отдает чужим, как будто на иностранном языке лает.

Или встречаются они с черной женщиной.

В самом деле - баба. Одета, как наши бабы; на голове платок, около поясницы что-то вроде юбки, как у сарафана, и сверху рубашка; и иногда платок на шее, иногда нет.²⁰
(VI, 160)

Если требования в плане романа - это "сознательное" творчество, которого он так чурался, - натолкнут его на чуждый мир, он вяло тянет нить романа и потом сознается сам (например, говоря о начале "Обломова" и "Обрыва"), что пришлось выдумывать, сочинять, и смиренно склоняет голову под заслуженные упреки²¹. От салонного разговора графа в "Обыкновенной истории" он рад перейти к деревенскому ужину с беседой о поросенке и огурце; от умных разговоров Обломова с чиновниками и литераторами - к лежанке Захара, которая уходит корнями, может быть, еще в детские впечатления. Его тяготит гостиная Беловодовой, но как развертывается художник, уйдя из этой гостиной в сад Татьяны Марковны Бережковой, на крутизны нагорного волжского берега, к Марфинькиным утятам, к желтоглазой Марине и деревенскому джентльмену Титу Никонычу, в котором он с любовью рисовал самый дорогой образ из своего детства и юности.

Но Гончаров был не только бессознательный, инстинктивный оптимист: оптимизм входил в его поэтическое мировоззрение.

Высказывать своих мыслей в отвлеченной форме Гончаров не любил. Он искал, чтобы эти мысли вросли в образ. Начнет писать критическую статью об игре Монахова в "Горе от ума"²², а рука рисует абрис Чацкого; хочет высказать свое мнение о Белинском²³, а пишет его портрет. Зато действующие лица Гончарова несомненно часто высказывают его мысли.

В 1-й части "Обломова" герой разражается следующей тирадой против обличений в поэзии; разговаривает он с литератором Пенкиным.

- Нет не все! - вдруг воспламенившись, сказал Обломов. - Изобрази вора, да и человека тут же не забудь. Где же человечность-то? Вы одной головой хотите писать! - почти шипел Обломов, - вы думаете, что для мысли не надо сердца. Нет, она оплодотворяется любовью. Протяните руку падшему человеку, чтоб поднять его, или горько заплачьте над ним, если он гибнет, а не глумитесь. Любите его, помните в нем самого себя и обращайтесь с ним, как с собой, - тогда я стану вас читать и склоню перед вами голову... - сказал он, улегшись снова покойно на диван...

258

Или дальше:

- Извергнуть из гражданской среды! - вдруг заговорил вдохновенно Обломов, встав перед Пенкиным, - это значит забыть, что в этом негодном сосуде присутствовало высшее начало; что он испорченный человек, но все человек же, то есть вы сами. Извергнуть! А как вы извергнете из круга человечества, из лона природы, из милосердия божия? - почти крикнул он с пылающими глазами.
- Вон куда хватили! - в свою очередь с изумлением сказал Пенкин.
Обломов увидел, что он далеко хватил. Он вдруг смолк, постоял с минуту, зевнул и медленно лег на диван.

Эти мысли теоретически развил потом Гончаров в статье "Лучше поздно, чем никогда".

Тонкая художественная работа приучила Гончарова быть осторожным. и деликатным с "человеком", а его творчество прежде всего стремилось к познанию и справедливости. Лучшею характеристикой его деликатного обращения с человеческой личностью могут служить "Заметки о Белинском".

Рассказывает он, например, как Белинский напал на него из-за Жорж Санд.

- Вы немец, филистер, а немцы ведь это семинаристы человечества! - прибавил он.
- Вы хотите, чтоб Лукреция Флориани, эта женственная страстная натура, обратилась в чиновницу.

Разумеется, Гончаров ничего подобного не говорил; он восставал только против сравнения Лукреции с богиней.

Посмотрите рядом с этим, как объясняет Гончаров часто обидные парадоксы и резкие приговоры Белинского.

Ему снился идеал женской свободы, он рвался к нему, жертвуя подробностями, впадая в натяжки и противоречия даже с самим собою, лишь бы отстоять этот идеал, чтобы противные голоса не заглушили самого вопроса в зародыше.
(VIII, 192-193)

А вот воспоминания о спорах с Белинским:

Я не раз спорил с ним, но не горячо (чтоб не волновать его), а скорее равнодушно, чтоб только вызвать его высказаться, - и равнодушно же уступал. Без этого спор бы никогда не кончился или перешел бы в задор, на который, конечно, никто из знавших его никогда умышленно бы не вызвал.
(ibid., 191)

Или вспомните, какою тонкой и дружеской кистью он обрисовал самолюбие Белинского:

Как умно и тонко высказывалось оно [самолюбие] у Белинского - именно в благодарной симпатии к почитателям его силы...²⁴

Но все это говорилось по поводу исключительной натуры. Заглянем; в среду людей более обыкновенных.

259

В его воспоминаниях на первом плане стоит симпатичная фигура Якубова, его крестного отца и воспитателя. В эту личность уходят корни гончаровской поэзии и мировоззрения: здесь он полюбил это гармоническое соединение старого с новым; здесь прельщала и любовь к знанию, и гуманность, и джентльменство, и независимость, и снисходительность к людским недостаткам, и величавое спокойствие.

По-видимому, здесь место для некоторой идеализации, для этой лирической дымки. Нет, Гончаров осторожен с "человеком", его симпатия и любовь к человеку оскорбилась бы от прикрас. И вот на Якубова льются лучи гончаровского юмора.

- Человек побежит в обход по коридору доложить - "Владимир Васильевич", скажет он, или: "граф Сергей Петрович". Якубов вместо ответа энергически молча показывает человеку два кулака.
Между тем гость входит сам:
- А! граф Сергей Петрович, милости просим! - радушно приветствует его моряк, - садитесь вот здесь! Эй, малый! - крикнет человеку, - скажи, чтоб нам подали закуску сюда, да позавтракать что-нибудь.
(IX, 67)

Или дает он крестнику белые перчатки для бала.

- Да это женские, длинные, по локоть, - сказал я, - они не годятся!
- Годятся, вели только обрезать лишнее, - заметил он.
- Да откуда они у вас?
- Это масонские, давно у меня лежат: молчи, ни слова никому! - шептал он, хотя около нас никого не было.
(ibid., 76)

Характерно для творчества самого Гончарова отношение Якубова к взяточникам:

- Хапун, пострел! - говорил Якубов при встрече с таким судьей и быстро перекидывался на другую сторону линейки, чтоб не отвечать на поклон.
(ibid., 93)

Мастерски очерчена в воспоминаниях Гончарова фигура губернатора Углицкого: жаль, что эскиз так эскизом и остался и не вошел в крупное произведение.

Для характеристики гончаровского отношения к людям всего интереснее следующее место в обрисовке Углицкого. Речь идет о рассказах Углицкого:

- Иногда я замечал при повторении некоторых рассказов перемены, вставки. Оттого полагаться на фактическую верность их надо было с большой оглядкой. Он плел их, как кружево. Все слушали его с наслаждением, а я, кроме того, и с недоверием. Я проникал в игру его воображения, чуял, где он говорит правду, где украшает, и любовался не содержанием, а художественной формой его рассказов.
Он, кажется, это угадывал и гнался не столько за тем, чтобы поселить в слушателе доверие к подлинности события, а чтобы произвести известный эффект - и всегда производил²⁵.

260

Гончаров не очернил Углицкого: благодаря своему вдумчивому отношению к людям и справедливости он дал нам возможность выделить эту индивидуальность из десятка подобных Углицких.

В какую живую ткань далее в рассказе того же Углицкого из его молодости перемешано доброе и злое. Два закадычных приятеля устроили взаимные сюрпризы: один проиграл деньги, присланные другому из дому, где они были еле-еле сколочены, другой заложил в отсутствие приятеля все его ценные вещи, и оба простили друг другу.

Сколько в этом наивном коммунизме перемешалось и пошлого, и высокого, и как деликатно разбирает перед нами поэт эти нити. Говоря о Белинском, Гончаров прилагает к нему слова George Sand: "On ne peut savoir tout, il faut se contenter de comprendre".**

Не были ли эти слова и его собственным девизом? Гончаров любил покой, но это не был покой ленивца и сибарита, а покой созерцателя. Может быть, поэт чувствовал, что только это состояние и дает ему возможность уловить в жизни те характерные черты, которые ускользают в хаосе быстро сменяющихся впечатлений. Такой покой любил и Крылов. Он переживал в нем устои своих образов.

Посмотрите на портрет Гончарова. У него то, что немецкие физиономисты (напр., Piderit²⁶ "Mimik u. Physiognomik", Detmold*, 1886, 64, 186) называют Schläfriges Auge***. Это лицо созерцателя по преимуществу. Два раза - в Райском-ребенке и старике Скудельникове - поэт дает нам заглянуть в область созерцательных натур.

Вот неопытный созерцатель-ребенок (IV, 51, 99):

...он прежде всего воззрился на учителя, какой он, как говорит, как нюхает табак, какие у него брови, бакенбарды; потом стал изучать болтающуюся на животе его сердоликовую печатку, потом заметил, что у него большой палец правой руки раздвоен посередине и представляет подобие двойного ореха. Потом осмотрел каждого ученика и заметил все особенности: у одного лоб и виски вогнуты в середину головы, у другого мордастое лицо далеко выпятилось вперед, там вон у двоих, увидал у одного справа, у другого слева, на лбу растут волосы вихорком и т. д., всех заметил и изучил - как кто смотрит. Один с уверенностью глядит на учителя, просит глазами спросить себя, почешет колени от нетерпения, потом голову. А у другого на лице то выступает, то прячется краска: он сомневается, колеблется. Третий упрямо смотрит вниз, пораженный боязнью, чтоб его не спросили. Иной ковыряет в носу и ничего не слушает. Тот должен быть ужасный силач, а этот черненький - плут; и доску, на которой пишут задачи, заметил, даже мел и тряпку, которою стирают с доски. Кстати, тут же представил и себя, как он сидит, какое у него должно быть лицо, что другим приходит на ум, когда они глядят на него, каким он им представляется?
- О чем я говорил сейчас? - вдруг спросил его учитель, заметив, что он рассеянно бродит глазами по всей комнате.
К удивлению его. Райский сказал ему от слова до слова, что он говорил.

* Жорж Санд: "Нельзя знать все, достаточно понимать" (фр.).
**  Пидерит. Основы мимики и физиогномики. Детмольд (нем.).
*** Заспанными глазами (нем.).

261

- Что же это значит? - дальше спросил учитель. Райский не знал: он так же машинально слушал, как и смотрел, и ловил ухом только слова.

Для творчества Гончарова такая впечатлительность была определяющей силой.

Но здесь нет еще настоящего созерцания.

Вспоминается рядом тот некрасивый, но характерный портрет, который он с такой самоотверженной объективностью нарисовал с самого себя в беллетристе Скудельникове ("Литературный вечер", VIII. 11-12):

Сосед их, беллетрист Скудельников, как сел, так и не пошевелился в кресле, как будто прирос или заснул. Изредка он поднимал апатичные глаза, взглядывал на автора и опять опускал их. Он, по-видимому, был равнодушен и к этому чтению, и к литературе - вообще ко всему вокруг себя...

Скудельников молчал все время, но зато он казался единственным созерцателем и наблюдателем: он выбрал из окружающего все впечатления, какие стоило получить, дополнив, подчеркнув или усилив ими те типические представления, которые он получал раньше из светских гостиных и из литературных кружков.

В Скудельникове, этой смешной, точно гипнотизированной фигуре мы видим своего рода приспособление очень впечатлительного человека, который живет главным образом созерцанием. В душе его в это время, верно, происходит сложная работа, идет подбор впечатлений в уме: путем апперцепции дополняются и видоизменяются те комбинаторные представления, которые мы привыкли называть типами. Покой здесь - необходимое условие: ажитация, позирование, развлечение, собственное активное участие в сцене - все это должно повредить поэтическому творчеству на первой его ступени.

Гончаров говорил, что типы давались ему почти даром. Не эту ли невидную работу созерцания называл он даром. Не оттого ли и писал он сравнительно редко и писать начал поздно, что не всегда была под рукой правильная обстановка. Не одна служба да развлечения мешали; молодость мешала, избыток сил мешал созерцанию, а значит, и творчеству.

Пойдем дальше.

Гончаров не любил слишком сильных впечатлений. Океан он честит и скучным, и соленым, безобразным и однообразным (VI, 98-99).

Вслед за ослепительной картиной жирной тропической природы, покидая Анжерский рейд, он говорит:

Прощайте, роскошные, влажные берега, дай бог никогда не возвращаться под ваши деревья, под жгучее небо и на болотистые пары! Довольно взглянуть один раза жарко и как раз лихорадку схватишь.
(VI, 319)

У него совсем нет картин болезни: его поэзии, чуждой всего резкого, не знакомы ни жгучие страдания, ни резкие порывы. Он проходит без описания горячку Обломова, она приходится в промежутке между двумя частями романа. Болезнь Веры так легко разрешается благотворным

262

появлением бабушки. Но едва ли зато какой-нибудь русский романист так хорошо, так тонко обрисовал мнительность, эту болезнь воображения. Для Тита Никоновича мнительность стала почти содержанием жизни, и Обломов все носится с своим ожирением сердца. Печаль, эту болезнь души, Гончаров любит смягчать, чтоб она была ни жгучей, ни резкой: вспомните бедняка Козлова²⁷, у которого жена уехала, - он грустит, но живет надеждой, что неверная вернется. Резкие выходки в романах Гончарова очень редки. Обломова он допустил до одного сильного движения: на 500-й странице романа он дает пощечину негодяю Тарантьеву, который заслужил ее чуть ли не на 20-й. Самое патетическое место в "Обрыве" - энергичная расправа с Тычковым - не вполне удалось: слишком уж тяжелая выдвинута артиллерия, и бабушка проявляет чересчур много пафоса против грубого и зазнавшегося вора.

Вообще Гончаров избегает быстрых и резких оборотов дела. Тушин сломал свой хлыст заблаговременно и в объяснении поражает Марка более изящной сдержанностью (причем, однако, деревья трещат). Штольц и бабушка, как deus ex machina*, являются как раз вовремя: порядок водворяется сам собою, и разные негодяи прячутся по щелям.

Страдания в изображении Гончарова мало трогают. Когда в "Обрыве" Наташа умирает в чахотке, у читателя остается такое впечатление, что ей так и подобало умереть. Недаром сам поэт в своих признаниях характеризует ее следующими словами:

...это райская птица, которая только и могла жить в своем раю, под тропическим небом, под солнцем, без зим, без ветров, без хищных когтей.²⁸
(VIII, 252)

Неужто Борис Павлович Райский виноват, что он не мог дать бедной девушке ни тропического неба, ни райских цветов? Страдания Татьяны Марковны Бережковой, когда она вдруг прониклась сознанием своего греха и неизбежности возмездия, - эти страдания сам Гончаров назвал признаком величия души.

Не знаю, то ли потому, что они обнаруживаются в несколько навуходоносоровской форме (бабушка без устали бродит по полям), то ли потому, что самый источник их нам неясен, но страдания эти не трогают. Это что-то вроде кровопускания.

Мучения Веры, - но они так воспитательны, даже благодетельны, она точно обновляется после пережитого горя. Стоит ли говорить о страданиях Адуева, о страданиях Райского оттого, что он не может покорить всех красивых женщин, перед которыми блещет, или о мучениях Ольги из-за того, что Обломов все еще не побывал в приказе и не написал в Обломовку. Два раза рисует Гончаров настоящую тоску - это в жене Адуева-дяди и в Ольге Штольц, - с этим подтачивающим живую душу чувством неудовлетворенности поэт так их и покидает: он не певец горя. Зато ни негодяи, ни дураки Гончарова не оскорбляют читателя. Первые посрамляются, вторые одурачиваются. Все эти Тарантьевы, Тычковы

* Бог из машины (лат.).

263

так покорно уползают в свои щели. Или сравните Полину Карповну Крицкую, ну хоть с гоголевской "дамой приятной во всех отношениях". Там чуется горечь от пустомыслия и пошлости жалкой сплетницы, Полина Карповна с ее "bonjour" и глупостью просто забавна. Недаром сам Райский говорит про нее: "она так карикатурна, что даже в роман не годится".

Во всей поэзии Гончарова нет мистического щекотания нервов, даже просто страшного ничего нет.

Вспомните "Вия", вспомните изящную психологию страха в тургеневском "Стучит". Ничего подобного у Гончарова. Тургенев пошел купаться и напугался на десятки лет. Гончаров свет объехал и потом ничего страшного не рассказал.

В поэзии Гончарова даже смерти как-то нет, точно в его благословенной Обломовке:

В последние пять лет из нескольких сот душ не умер никто, не то что насильственной, даже естественной смертью.
А если кто от старости или какой-нибудь застарелой болезни и почил вечным сном, то там долго после того не могли надивиться такому необыкновенному случаю.

Тургенев, Толстой посвятили смерти особые сочинения. У Толстого страх смерти повлиял на все мировоззрение. А вспомните рядом с этим, как умирает у Гончарова Обломов. Мы прочли о нем 600 страниц, мы не знаем человека в русской литературе так полно, так живо изображенного, а между тем его смерть действует на нас меньше, чем смерть дерева у Толстого или гибель локомотива в "La bete humaine"*. Когда-то Белинский сказал про Гончарова и его отношения к героиням: "он до тех пор с ней только и возится, пока она ему нужна"²⁹. Так было и с Обломовым. Он умер, потому что кончился, потому что Гончаров исчерпал для нас всю его психологическую сущность, и он перестал быть нужным своему творцу.

Гончаров любил порядок, любил комфорт, все изящное, крепкое, красивое. Вспомните классическую характеристику англичан и их культуры во "Фрегате Паллада" или параллель между роскошью и комфортом. Комфорт был для Гончарова не только житейская, но художественная, творческая потребность: комфорт для него заключался в уравновешенности и красоте тех ближайших, присных впечатлений, которыми в значительной мере питалось его творчество.

Гончаров неизменный здравомысл и резонер. Сентиментализм ему чужд и смешон. Когда он писал свою первую повесть "Обыкновенную историю", адуевщина была для него уже пережитым явлением.

В Обломове он дал этому душевному худосочию следующую точно вычеканенную характеристику:

Пуще всего он бегал тех бледных, печальных дев, большею частью с черными глазами, в которых светятся "мучительные дни и неправедные ночи", дев, с

* "Человек-зверь" (фр.).³⁰

264

неведомыми никому скорбями и радостями, у которых всегда есть что-то вверить, сказать, и когда надо сказать, они вздрагивают, заливаются внезапными слезами, потом вдруг обовьют шею друга руками, долго смотрят в глаза, потом на небо, говорят, что жизнь их обречена проклятью, иногда падают в обморок.
(II, 72)

Резонеров у Гончарова немало: Адуев-дядя, Аянов (в "Обрыве"), Штольц (в "Обломове"), бабушка (в "Обрыве"). Между резонерами есть только один вполне живой человек - это бабушка.

Резонерство Гончарова чисто русское, с юмором, с готовностью и над собой посмеяться, консервативное, но без всякой деревянности, напротив, сердечное, а главное, без тени самолюбования.

Такова бабушка - для нее все решается традицией, этим коллективным опытом веков, - она глубоко консервативна, но сердце ее полно любви к людям, и это мешает иногда последовательности в ее суждениях и поступках. У нее нет дерзкой самонадеянности резонеров деревянных, нет и их упорства: когда она признает, что Борюшка прав, она становится на его сторону, хотя он и порченый. Когда ее мудрость оказывается слаба перед непонятным для нее явлением Вериного падения, она попросту, по-человечески горюет, склонив седую голову перед новой и мудреной напастью.

вверх

II

В числе терминов, усвоенных критикой, чуть ли не самый ходячий - это слово тип. Школьная наука со своими грубыми приемами особенно излюбила этот термин. Тип скупца - Плюшкин, тип ленивца - Обломов, тип лгуна - Ноздрев. Ярлыки приклеиваются на тонкие художественные работы, и они сдаются на рынок. Там по ярлыкам узнает их каждый мальчишка... Вот фат, вот демоническая натура и т. п. рыночные характеристики. На этих ярлыках строятся и разыгрываются бесконечные вариации. То мысль критика, прицепившись к черте, грубо бросающейся в глаза поверхностному наблюдателю, начертывает характеристику человека, исходя из ярлыка, на нем выставленного. То актер шаржирует изображение, опять-таки исходя из основной типической черты. (Давно ли перестали быть карикатурами и "Ревизор" и "Горе от ума"?) То шаржирует тип романист-подражатель.

Художественный тип есть очень сложная вещь.

Прежде всего мы различаем в нем две стороны: 1) это комбинаторное представление из целого ряда однородных впечатлений: чем разнороднее те группы, тем богаче галерея типов; чем больше впечатлений слагается в один тип, тем сам он богаче; 2) в художественный тип входит душа поэта многочисленными своими функциями, - в тип врастают мысли, чувства, желания, стремления, идеалы поэта. Таким образом, элементы бессознательные, пассивные сплетаются с активными и дают тонкую сеть, представляющую для нас столько сходства с живыми тканями природы.

265

Мы как бы смотрим в соединенные трубки стереоскопа на два изображения на плоскости, и душа создает иллюзию трех измерений. В типе часто преобладает та или другая сторона. Вот, например, типы Островского, Потехина³¹, Глеба Успенского: какой-нибудь Тит Титыч Брусков³², в нем вы чувствуете преобладание пассивного, материального, эпического элемента над лирическим, сознательным. Возьмите рядом Печорина - это тип чисто лирический, его материальное содержание, бытовое, национальное легко исчерпывается.

В типах Гончарова эпическая и лирическая сторона, обе богаты, но первая преобладает.

Разбор художественных типов Гончарова особенно труден по двум причинам: 1) лиризм свой Гончаров по возможности сглаживает; 2) он скуп на изображение душевных состояний и описывает чаще всего то, что можно увидеть и услышать.

Как в лирике поэта мы ищем центра, преобладающего мотива, так в романическом творчестве среди массы типических изображений мы ищем типа центрального. У большей части крупных поэтов есть такие типы-ключи: они выясняют нам многое в мировоззрении автора, в них частично заключаются элементы других типов того же поэта. У Гоголя таким типом-ключом был Чичиков, у Достоевского - Раскольников и Иван Карамазов, у Толстого - Левин, у Тургенева - Рудин и Павел Кирсанов. Тут дело не в автобиографических элементах, конечно, а в интенсивности душевной работы, отразившейся в данном образе.

У Гончарова был один такой тип - Обломов.

Обломов служит нам ключом и к Райскому, и к бабушке, и к Mapфиньке, и к Захару.

В Обломове поэт открыл нам свою связь с родиной и со вчерашним днем, здесь и грезы будущего, и горечь самосознания, и радость бытия, и поэзия, и проза жизни; здесь душа Гончарова в ее личных, национальных и мировых элементах.

"Школа пушкинско-гоголевская продолжается доселе, и все мы беллетристы, - говорит Гончаров, - только разрабатываем завещанный ими материал"³³ (8, 217).

"От Гоголя и Пушкина еще недалеко уйдешь в литературе"³⁴, - говорит он в другом месте.

Но как своего учителя называет он одного Пушкина. "Гоголь, - говорит он, - на меня повлиял гораздо позже и меньше: я уже писал сам, когда Гоголь еще не закончил своего поприща" (218).

Нет повода теперь, по поводу Обломова, входить в рассмотрение степени и формы пушкинского влияния. Но нам вполне понятно, отчего Гончаров отобщал от себя Гоголя. Мы уже знаем, как чуждался Гончаров лиризма, а у Гоголя лиризм проник во все фибры его поэтического существа и мало-помалу отравил его творчество: оно оказалось слишком слабо, чтоб создать поэтические олицетворения для всех волновавших поэта чувств и мыслей. Лиризм, который придал столько неотразимого обаяния "Запискам сумасшедшего", "Шинели", уже нарушил художественность

266

творчества во 2-й части "Мертвых душ", где Гоголь творил людей, так сказать, лирически, и, наконец, он же вызвал ослабевший и померкший ряд туманных, риторических и горделиво фарисейских сочинений, в виде его знаменитой "Переписки с друзьями".

Гончаров не переживал тяжелой полосы гоголевского самообнажения и самобичевания, он не терял ни любви к людям, ни веры в людей, как Гоголь. В жизни его были крепкие устои и из них главным была любовь к жизни и вера в медленный, но прочный прогресс. Эти коренные различия в обстановке творчества обусловили в Гончарове отобщение от Гоголя. Но уйти от него в материальной, эпической стороне своих типов он, конечно, не мог.

Крупные поэтические произведения окрашивают явления жизни на большом пространстве.

Для Гоголя крепостная Россия была населена еще Простаковыми и Скотиниными, для Гончарова ее населяли уже Коробочки, Собакевичи, Маниловы. Наблюдения Гончарова невольно располагались в душе по определенным, поставленным Гоголем, типам. Гоголь дал прототип Обломовки в усадьбе Товстогубов. Он неоднократно изображал и мягкую, ленивую натуру, выросшую на жирной крепостнической почве: Манилов, Тентетников, Платонов. Корни Обломова сюда, по-видимому, и уходят. Впрочем, из этих трех фигур законченная и художественная одна - Манилов; Тентетников и Платонов - это только эскизы, и потому сравнивать их с Обломовым совсем неправильно. Кроме того, в Тентетникове и Платонове преобладающая черта - это вечная скука, недовольство, чуждые Обломову. Обломов, несомненно, и гораздо умнее Манилова, и совершенно лишен той восторженности и слащавости, которые в Манилове преобладают.

Не раз, и помимо "Мертвых душ". Гоголь предвосхищал обломовщину: например, мимоходом в анекдоте о Кифе Мокиевиче³⁵, бесплодном и праздном резонере. Я даже думаю, что добролюбовский этюд "Что такое обломовщина?" во многих своих чертах гораздо более примыкает к этому гоголевскому эпизоду, чем к гончаровскому роману.

Напоминает Обломова своею нерешительностью, домоседством и Подколесин, тут же кстати и неугомонный друг, как у Обломова, и проект женитьбы. Но все помянутые гоголевские типы только намекают на гончаровского героя.

Содержание самого типа Обломова богаче гоголевских прототипов, и от этого он гораздо более похож на настоящего человека, чем каждый из них: все резкости сглажены в Обломове, ни одна черта не выдается грубо, так чтоб выделялись другие.

Что он: обжора? ленивец? неженка? созерцатель? резонер? Нет... он Обломов, результат долгого накопления разнородных впечатлений, мыслей, чувств, симпатий, сомнений и самоупреков.

Тридцать лет тому назад критик видел в Обломове открыто и беспощадно поставленный вопрос о русской косности и пассивности. Добролюбов смотрел с высоты, и для него уничтожалась разница не только между

267

Обломовым и Тентетниковым, но и между Обломовым и Онегиным; для него Обломов был разоблаченный Печорин или Бельтов, Рудин, низведенный с пьедестала.

Через 30 лет, в наши дни, критик "Русской Мысли" назвал Обломова просто уродом, индивидуальным болезненным явлением, которое может быть во все времена, и потому ни характерности, ни тем менее общественного значения не имеет³⁶.

Нам решительно нечего делать ни с тем, ни с другим мнением; я привел их здесь только, чтоб показать, как мало затронут ими художественный образ Обломова и как противоречивы могут быть суждения, если люди говорят не о предмете, а по поводу предмета. Да простит мне тень Добролюбова, что я поставил рядом с упоминанием о нем отзыв М. А. Протопопова.

*     *     *

Я не думаю, чтобы стоило останавливаться на вопросе, какой тип Обломов. Отрицательный или положительный? Этот вопрос вообще относится к числу школьно-рыночных. А что, Афанасий Иванович Товстогуб - отрицательный или положительный тип? А мистер Пиквик? Мне кажется, что самый естественный путь в каждом разборе типа начинать с разбора своих впечатлений, по возможности их углубив.

Я много раз читал Обломова, и чем больше вчитывался в него, тем сам Обломов становился мне симпатичнее.

Автор, по-моему, изображал человека ему симпатичного, и в этом основание впечатления. Затем, чем больше вчитываешься в Обломова, тем меньше раздражает и возмущает в нем любовь к дивану и к халату. Передаю свои впечатления только, но думаю, что они зависят от любви самого автора к покою и созерцанию и от его несравненного уменья опоэтизировать самую простую и неприглядную вещь.

Под действием основных впечатлений, мало-помалу представился мне образ Обломова приблизительно в таком виде.

Илья Ильич Обломов не обсевок в поле. Это человек породистый: он красив и чистоплотен, у него мягкие манеры и немножко тягучая речь. Он умен, но не цепким, хищным, практическим умом, а скорее тонким, мысль его склонна к расплывчатости.

Хитрости в нем нет, еще менее расчетливости. Если он начинает хитрить, у него это выходит неловко. Лгать он не умеет или лжет наивно.

В нем ни жадности, ни распутства, ни жестокости: с сердцем более нежным, чем страстным, он получил от ряда рабовладельческих поколений здоровую, чистую и спокойно текущую кровь - источник душевного целомудрия. Обломов эгоист. Не то, чтобы он никого не любил, - вспомните эту жаркую слезу, когда во сне вспомнилась мать, он любил Штольца, любил Ольгу, но он эгоист по наивному убеждению, что он человек особой породы и на него должны работать принадлежащие ему люди. Люди должны его беречь, уважать, любить и все за него делать;

268

это право его рождения, которое он наивно смешивает с правом личности. Вспомните разговор с Захаром и упреки за то, что тот сравнил его с "другими".

Он никогда не представляет себе свое счастье основанным на несчастье других; но он не стал бы работать ни для своего, ни для чужого благосостояния. Работа в человеке, который может лежать, представляется ему проявлением алчности или суетливости, одинаково ему противных. К людям он нетребователен и терпим донельзя, оптимист. Обломов любит свой привычный угол, не терпит стеснения и суеты, он не любит движения и особо резких наплывов жизни извне, пусть вокруг и разговаривают, спорят даже, только чтоб от него не требовали ни споров, ни разговоров. Он любит спать, любит хорошо поесть, хотя не терпит жадности, любит угостить, а сам в гости ходить не любит.

Обломов, может быть, и даровит, никто этого не знает, и сам он тоже, но он, наверное, умен. Еще ребенком обнаруживал он живость ума, который усыпляли сказками, вековой мудростью и мучной пищей.

Университетская наука не менее обломовских пирогов усыпляла любознательность; служба своей центростремительной силой отняла у него любимый и родной угол, бросила куда-то на Гороховую и взамен предоставила разговоры о производствах и орденах; на службу Обломов раньше смотрел с наивными ожиданиями, потом робко, наконец равнодушно. Не прельщаясь ни фортуной, ни карьерой, он залег в берлогу.

Отчего его пассивность не производит на нас ни впечатления горечи, ни впечатления стыда?

Посмотрите, что противопоставляется обломовской лени: карьера, светская суета, мелкое сутяжничество или культурно-коммерческая деятельность Штольца. Не чувствуется ли в обломовском халате и диване отрицание всех этих попыток разрешить вопрос о жизни. Отойдем на минутку, раз мы заговорили об обломовской лени и непрактичности, к практичным и энергичным людям в гончаровских же романах.

Вот Адуев-дядя и вот Штольц.

Адуев-дядя - это еще первое издание и с опечатками. Он трезв, интенциозен до крайности, речист, но не особенно умен, только оборотист и удачлив, а потому и крайне самоуверен. Колесницу его, адуевского, счастья везут две лошади: фортуна и карьера, а все эти искусства, знания, красота личной жизни, дружба и любовь ютятся где-то на козлах, на запятках - в самой колеснице одна его адуевская особа.

Дядя Адуев раз проврался и был уличен молодой женой в хвастовстве.

Но ничего подобного не может случиться со Штольцем: Штольц человек патентованный и снабжен всеми орудиями цивилизации, от Рандалевской бороны до сонаты Бетховена, знает все науки, видел все страны: он всеобъемлющ, одной рукой он упекает Пшеницынского братца, другой подает Обломову историю изобретений и откровений; ноги его в это время бегают на коньках для транспирации; язык побеждает Ольгу, а <ум> занят невинными доходными предприятиями.

269

Уж, конечно, не в этих людях поэтическая правда Гончарова видела идеал.

Эти гуттаперчевые человечки, несмотря на все фабрики и сонаты, капиталы, общее уважение и патенты на мудрость, не могут дать счастье простому женскому сердцу.

И Гончаров в неясном или безмолвном упреке их жен произносит приговор над своими мещанскими героями.

Может быть, Адуев-дядя и Штольц были некоторой душевной болью самого Гончарова.

В них отразились вожделения узкого филистерства, которым заплатил дань наш поэт: он переживал их в департаментах, в чиновничьих кругах, в заботе об устройстве своего одинокого угла, в погоне за обеспечением, за комфортом, в некоторой черствости, пожалуй, старого и хозяйственного холостяка.

Но вернемся к Обломову.

Обломова любят. Он умеет внушить любовь, даже обожание в Агафье Матвеевне. Припомните конец романа и воспоминание о нем Захара. Он, этот слабый, капризный, неумелый и изнеженный человек, требующий ухода, - он мог дать счастье людям, потому что сам имел сердце.

Обломов не дает нам впечатления пошлости*. В нем нет самодовольства, этого главного признака пошлости. Он смутится в постороннем обществе, наделает глупостей, неловко солжет даже; но не будет ломаться, ни позировать. В самом деле, отчего его жизнь, такая пустая, не дает впечатления пошлости? Посмотрите, в чем его опасения: в мнительности, в страхе, что кто-нибудь нарушит его покой; радости - в хорошем обеде, в довольных лицах вокруг, в тишине, порой - в поэтической мечте.

* См. также:
"То, что г. Алферов сказал про Обломова, вдобавок нельзя признать верным: он нашёл в Обломове "опошление". Прилагайте какие угодно эпитеты (с. 37) к Обломову, но не называйте его "пошлым": пошлость предполагает ограниченность, самодовольство и мелочность, которым душа Обломова оставалась чуждою среди самой беспробудной лени".
[Рец. на кн.]: Алферов А. Д. Грибоедов и его пьеса. (Вопросы науки, искусства, литературы и жизни, ? 16). М.: Издание книжного магазина Гросман и Кнебель, 1897. // УКР I, с 129.

А назовете ли вы его сибаритом, ленивцем, обжорой? Нет и нет. Разве он поступится чем-нибудь из своего обломовского, чтоб кусок у него был послаще или постель помягче? Везде он один и тот же Обломов: в гостиной Ильинских с бароном и в своем старом халате с Алексеевым, трюфели ли он ест или яичницу на заплатанной скатерти.

Отнимите у Обломова средства, он все же не будет ни работать, ни льстить; в нем останется то же веками выработавшееся ленивое, но упорное сознание своего достоинства. Может быть, с жалобами, капризами, может быть, с пристрастием к рюмочке, но, наверное, без алчности и без зависимости, с мягкими приемами и великодушием прирожденного Обломова.

В Обломове есть крепко сидящее сознание независимости - никто и ничто не вырвет его из угла: ни жадность, ни тщеславие, ни даже любовь. Каков ни есть, а все же здесь наш русский home.*

Обломов консерватор: нет в нем заскорузлости суеверий, нет крепостнической программы, вообще никакой программы, но он консерватор всем складом, инстинктами и устоями. Вчерашний день он и помнит и любит; знает он, что завтрашний день будет лучше, робко, пожалуй,

* Дом (англ.).

270

о нем мечтает, но иногда даже в воображении жмурится и ежится от этого блеска и шума завтрашнего дня. В Ольге ему все пленительно: тяжела любовная игра и маленькие обманы, и вся та, хоть и скромная, эмансипированность, для которой в его сердце просто нет клапанов. Обломов живет медленным, историческим ростом.

Остановимся на одну минуту на романе Обломова с Ольгой.

Еще до начала романа Обломов в разговоре со Штольцем указывает, что ему нельзя жениться: он беден; потом это соображение несомненно тоже в нем говорит; может быть, оно в значительной мере и содействует разрыву. Какое мещанское, мелкое соображение, не правда ли? А посмотрите, как в своих воспоминаниях Гончаров освещает тот же мотив.

Помните вы эту симпатичную фигуру Якубова, его крестного отца, образчик провинциального джентльмена 20-х и 30-х годов, тип, который просмотрели наши старые поэты.

Гончаров рассказывает про Якубова следующее:

Он влюбился в одну молодую, красивую собою графиню. Об этом он мне рассказал уже после, когда я пришел в возраст, но не сказал, разделяла ли она его склонность. Он говорит только, что у него явился соперник, некто богатый, молодой помещик Ростин. Якубов стушевался, уступил.
- Отчего же вы не искали руки ее? - спросил я, недовольный такой прозаической развязкой.
- Оттого, мой друг, что он мог устроить ее судьбу лучше, нежели я. У меня каких-нибудь триста душонок, а у него две тысячи. Так и вышло. Я сам желал этого. Оба они счастливы, и слава богу! - он подавлял легкий вздох.
(IX, 64)

Позже Якубов говорил с ней и о ней не иначе, как с нежной почтительностью, и был искренним другом ее мужа и всей семьи (65).

Вернемся к Обломову.

Перед 35-летним человеком в первый раз мелькнули в жизни контуры и краски его идеала, в первый раз он почувствовал в душе божественную музыку страсти; эта поздняя весна в сердце у человека с поседевшими волосами, с ожиревшим сердцем и вечными ячменями, тут есть что-то и трогательное, и комичное. Обломов душой целомудренный юноша, а в привычках старик. С робкой нежностью бережет он свой идеал, но для него достижение идеала вовсе не цель жизни, для него это любимая мечта; борьба, усилия, суета в погоне за идеалом разрушают мечту, оскорбляют идеал Обломова, - оттого его роман носит разрушение в самом корне.

В своих романических приключениях Обломов жалок; жалостно в нем это чередование юного задора со старческим утомлением. Но весь роман с его стороны со всеми блестками поэзии и густым слоем прозы, весь от первого признания - "я чувствую не музыку, а любовь" - и до горячки в развязке проникнут какою-то трогательной искренностью и чистотой чувства.

Ольга - это одна из русских миссионерок.

Долгое рабство русских заключенниц, материнство с болезнями, но

271

без радости и в виде единственного утешения церковь - вот на такой почве выросли русские Елены, Лизы, Марианны³⁷: их девиз - пострадать, послужить, пожертвовать собой!..

Ольга миссионерка умеренная, уравновешенная. В ней не желание пострадать, а чувство долга. Для нее любовь есть жизнь, а жизнь есть долг.

Миссия у нее скромная - разбудить спящую душу. Влюбилась она не в Обломова, а в свою мечту.

Робкий и нежный Обломов, который относился к ней так послушно я так стыдливо, любил ее так просто, был лишь удобным объектом для ее девической мечты и игры в любовь.

Но Ольга - девушка с большим запасом здравого смысла, самостоятельности и воли, главное. Обломов первый, конечно, понимает химеричность их романа, но она первая его разрывает.

Один критик зло посмеялся и над Ольгой, и над концом романа: хороша, мол, любовь, которая лопнула, как мыльный пузырь, оттого, что ленивый жених не собрался в приказ.

Мне конец этот представляется весьма естественным. Гармония романа кончилась давно, да она, может, и мелькнула всего на два мгновения в Casta diva*, в сиреневой ветке; оба, и Ольга и Обломов, переживают сложную, внутреннюю жизнь, но уже совершенно независимо друг от друга; в совместных отношениях идет скучная проза, когда Обломова посылают то за двойными звездами, то за театральными билетами, и он, кряхтя, несет иго романа.

Нужен был какой-нибудь вздор, чтобы оборвать эти совсем утончившиеся нити.

На этом мы и покончим нашу характеристику Обломова, неполную и бледную, конечно, но едва ли погрешившую перед поэтом в искажении его поэтического миросозерцания, его идеалов и отношения к людям, а ведь этого прежде всего и надо требовать от критика, если он не хочет заслонять поэта от тех людей, которым он о поэте говорит.

* Чистой богине³⁸ (итал.).

вверх

П р и м е ч а н и я:

617

Впервые: РШ, 1892, 4, с. 71-95. Автограф неизвестен. Печатается по тексту журнала с исправлением опечаток. В основе статьи - мысль о соотнесенности личности писателя с созданными им образами, которая именно здесь впервые последовательно развита Анненским. В этом отношении статья близка к "Книгам отражений".

¹ Перед нами девять... томов... - Имеется в виду Полное собрание сочинений Гончарова в 9-ти томах, изд. 2-е. СПб., 1886-1889. Все цитаты проверены по этому изданию.

² Что другому бы стало... в одну рамку. - Белинский сказал это Гончарову в личном разговоре. Гончаров пишет: "Белинский сказал мне однажды <...>: "что другому стало бы на десять повестей, у него укладывается в одном романе!"" (VIII, 264).

³ ... сказал... Добролюбов про "Обломова". - В статье "Что такое обломовщина?" Добролюбов писал: "Лень и апатия Обломова - единственная пружина действия во всей его истории. Как же это можно было растянуть на четыре части! Попадись эта тема другому автору, тот бы ее обделал иначе: написал бы страничек пятьдесят, легких, забавных, сочинил бы милый фарс, осмеял бы своего ленивца, восхитился бы Ольгой и Штольцем, да на том бы и покончил" (Добролюбов. Собр. соч. М.-Л.: 1962, т. 4, с. 311).

⁴ "Песнь торжествующей любви" - рассказ Тургенева.

⁵ ... двух высокоталантливых комментаторов... - Речь идет о Белинском, о Добролюбове.

⁶ ...над глазуновским девизом... - Глазуновы - старинная фирма книгопродавцев в Москве и Петербурге. Гончарова издал Иван Ильич Глазунов (1826-1889), приобретший право на издание его сочинений.

⁷ ...Чучей, Углицких, Якубовых... - персонажи из "Воспоминаний" Гончарова.

618

⁸ Сам он рассказывает... первые части "Обрыва"... - Гончаров пишет об образе Райского: "Я должен был его больше, нежели кого-нибудь, писать инстинктом, глядя то в себя, то вокруг, беспрестанно говоря о нем в кругу тогдашних литераторов, поверяя себя, допрашиваясь их мнения, читая им на выдержку отдельные главы..." (VIII, с. 210).

⁹ ... Белинский ... отметил, что он увлекается своим уменьем рисовать. - Белинский писал: "Господин Гончаров рисует свои фигуры, характеры, сцены прежде всего для того, чтобы удовлетворить своей потребности и насладиться своею способностью рисовать..." (Полн. собр. соч. М., 1956. т. 10, с. 343).

¹⁰ Сентиментализм он осмеял... в начале своего творчества... - Речь идет о романе "Обыкновенная история".

¹¹ ...дьяком "в приказе поседелым". - См.: Пушкин. Борис Годунов. "Ночь. Келья в Чудовом монастыре": "Так точно дьяк, в приказах поседелый, / Спокойно зрит на правых и виновных, / Добру и злу внимая равнодушно, / Не ведая ни жалости, ни гнева".

¹² "Лучше поздно" - "Лучше поздно, чем никогда" - критическая статья Гончарова.

¹³ "Взбаламученное море" (1863) - роман Писемского.

¹⁴ "Некуда" (1864) - роман Н. С. Лескова (вышел под псевд.: М. Стебницкий).

¹⁵ "Новь" (опубл. 1877) - роман Тургенева.

¹⁶ Ювенал Децим Юний (ок. 60 - ок. 127) - римский поэт-сатирик.

¹⁷ Персий Флакк Авл (34-62) - римский поэт-сатирик.

¹⁸ Барбье Анри Огюст (1805-1882) - французский поэт.

¹⁹ Прус Болеслав (1847-1912) - польский писатель.

²⁰ "Смотрите... что наша крапива!.." - "... Я камень не такой... на иностранном языке лает." ... "В самом деле - баба... иногда нет"... - Отрывки из очерков "Фрегат Паллада".

²¹ ...сознается сам... заслуженные упреки. - В статье "Лучше поздно, чем никогда" Гончаров пишет: "Я спешу, чтоб не забыть, набрасывать сцены, характеры, на листках, клочках - и иду вперед как будто ощупью, пишу сначала вяло, неловко, скучно (как начало в Обломове и Райском), и мне самому бывает скучно писать, пока вдруг не хлынет свет и не осветит дороги, куда мне идти" (VIII, 209).

²² Начнет писать... об игре Монахова в "Горе от ума"... - См. статью Гончарова "Мильон терзаний". Монахов Ипполит Иванович (1841-1877) - актер. С 1865 г. - на сцене петербургского Александрийского театра. Играл Чацкого и Молчалина.

²³ ...хочет высказать свое мнение о Белинском... - См. статью Гончарова "Заметки о личности Белинского".

²⁴ Как умно и тонко ... его силы... - Анненский, возможно, цитирует на память, имея в виду отрывок из статьи "Заметки о личности Белинского": "Ни в ком никогда не замечал я, чтобы самолюбие проявлялось так тонко, скромно и умно, как в Белинском. Он не мог не замечать действия своей силы в обществе - и, конечно, дорожил этим: но надо было пристально вглядываться в него, чтобы ловить и угадывать в нем слабые признаки сознания своей силы: так он чужд был всякого внешнего проявления этого сознания" (VIII, 173).

²⁵ Иногда я замечал... и всегда производил. - Цитаты из книги "Воспоминания" (IX. 99-100).

²⁶ Пидерит Теодор (1826-?) - немецкий писатель, врач по профессии. Наибольшей известностью пользовалась его книга "Grundsatze der Mimik und Physiognomik" (Брауншвейг, 1858; 2-е изд.: "Mimik und Physiognomik". Детмольд, 1886). На 2-е издание ссылается Анненский.

²⁷ ... вспомните бедняка Козлова... - персонаж из романа "Обрыв". В слове "Козлов" исправлена опечатка, допущенная в РШ.

²⁸ ... это райская птица... без хищных когтей... - не совсем точная цитата из статьи "Лучше поздно, чем никогда".

²⁹ Когда то Белинский сказал... "...пока она ему нужна". - В сочинениях Белинского эти слова не обнаружены.

619

³⁰ "Человек-зверь" (1890) - роман Золя; входит в его эпопею "Ругон-Маккары".

³¹ Потехин Алексей Антипович (1829-1908) - писатель, драматург. Писал преимущественно о жизни крестьян.

³² Тит Титыч Брусков - персонаж из пьесы А. Н. Островского "Тяжелые дни" (1863).

³³ "Школа пушкинско-гоголевская ... завешанный ими материал". - Цитата из статьи "Лучше поздно, чем никогда".

³⁴ От Гоголя и Пушкина ... в литературе... - У Гончарова: "... от Пушкина и Гоголя в русской литературе теперь еще пока никуда не уйдешь" (VIII, 217).

³⁵ Кифа Мокиевич - эпизодический персонаж, символ обывателя ("Мёртвые души", 1, XI).

³⁶ ... критик... назвал Обломова просто уродом... значения не имеет. - Речь идет о статье М. А. Протопопова "Гончаров" ("Русская мысль", 1891, 11).

³⁷ ...Елены, Лизы, Марианны... - героини романов Тургенева "Дворянское гнездо", "Накануне", "Новь".

³⁸ ... мелькнула всего на два мгновения a Casta diva... - "Casta diva" - ария Нормы в опере "Норма" Беллини. В романе Обломов напевает при Штольце начало каватины из этой оперы.

Примечания к статье по публикации в издании: Роман И. A. Гончарова 'Обломов' в русской критике: Сб. статей / Ленингр. гос. ун-т; Сост., автор вступ. статей и коммент. М. В. Отрадин. Л., Изд-во Ленингр. ун-та, 1991, с. 294-297.

294

Впервые напечатано: Русская школа. 1892. ? 4.
Печатается по: Анненский, Иннокентий. Книги отражений. М., 1979. С. 251-270.

¹ Перед нами девять... томов (1886-1889)... - речь идет о полном собрании сочинений Гончарова в девяти томах (иэд. 2-е. СПб., 1886-1889).

² 'Что другому бы стало на десять повестей - у него укладывается в одну рамку' - см. статью Гончарова 'Лучше поздно, чем никогда' (VIII, с. 115).

³ ...сказал... Добролюбов про 'Обломова' - Добролюбов в статье 'Что такое обломовщина?' писал: 'Лень и апатии Обломова - единственная пружина действия во всей его истории. Как же это можно было растянуть на четыре части! Попадись эта тема другому автору, тот бы ее обделал иначе: написал бы страничек пятьдесят, легких, забавных, сочинил бы милый фарс, осмеял бы своего ленивца, восхитился бы Ольгой и Штольцем, да на том бы и покончил' (см. наст, издание, с. 38).

295

⁴ 'Песнь торжествующей любви' - повесть И. С. Тургенева (1881).

⁵ ...двух высокоталантливых комментаторов... - имеются в виду Белинский и Добролюбов.

⁶ ...от появления последней крупной вещи... прошло 22 года... над глазуновским девизом... Второе издание - отдельное издание романа 'Обрыв' вышло в 1870 г. Право на издание Гончарова приобрел И. И. Глазунов (1826-1889), представитель старинной книготорговой фирмы. Анненский имеет в виду книжную марку этой фирмы.

⁷ Писем его нет... - Гончаров в статье 'Нарушение воли' (1889) наложил запрет на печатание его писем. 'Пусть письма мои остаются собственностью тех, кому они писаны, и не переходят в другие руки, а потом предадутся уничтожению', - такова была 'последняя воля' писателя (VIII, 184). Массовая публикация писем Гончарова началась в первом десятилетии XX в. (см. в частности: И. А. Гончаров в неизданных письмах к графу П. А. Валуеву (1877-1882) / Предисловие К. А. Военского. СПб., 1906; М. М. Стасюлевич и его современники в их переписке / Под ред. М. К. Лемке. СПб., 1912. Т. IV).

⁸ Чучей, Углицких, Якубовых... - персонажи 'Воспоминаний' Гончарова ('На родине'. 1888), за которыми скрывались реальные лица.
9. Стихотворения (1835-1836) Гончарова, сохранившиеся в рукописных альбомах кружка Майковых, впервые были опубликованы в 1938 г. (Звезда. ? 5. С. 243-246 / Комм. А. Рыбасова). Как установили исследователи, отредактировав соответствующим образом несколько своих стихотворений. Гончаров 'приписал' их молодому провинциалу Александру Адуеву ('Обыкновенная история').

¹⁰ См. статью 'Лучше поздно, чем никогда' (VIII, 102).

¹¹ Сам он рассказывает, что в отрывках читал... первые части 'Обрыва'... - о своей работе над образом Райского Гончаров писал: 'Я должен был его больше, нежели кого-нибудь, писать инстинктом, глядя то на себя, то вокруг, беспрестанно говоря о нем в кругу тогдашних литераторов, поверяя себя, допрашиваясь их мнения, читая им на выдержку отдельные главы...' (VIII, 106). См. также VIII, 114.

¹² ...в ком он себя увековечил: в старшем или в младшем Адуеве, в Обломове или в Штольце - мысль об автобиографической основе этих образов получила подробное развитие в работах начала XX в. Наиболее яркий пример - книга Е. Ляцкого 'Гончаров: Жизнь, личность, творчество. Критико-биографические очерки. СПб., 1912'. Исходя из этой мысли, П. Н. Сакулин писал, что 'в Гончарове одновременно жили и Штольц, и Обломов, и Райский: у него склад ума (и миросозерцания) - Штольца, характер - Обломова, а художественные свойства свойства таланта - Райского' (Голос минувшего. 1913. ? 11. С. 58 - курсив принадлежит автору статьи).

¹³ ...Белинский... отметил, что он увлекается своим умением рисовать - в статье 'Взгляд на русскую литературу 1847 года' Белинский писал: 'Г-н Гончаров рисует свои фигуры, характеры, сцены прежде всего для того, чтобы удовлетворить своей потребности и насладиться своею способностью рисовать...' (Белинский В. Г. Собр. соч.: В 9 т. М., 1982. Т. 8. С. 397-398).

¹⁴ Интенсивность зрительных впечатлений... до художественных галлюцинаций - Гончаров в статье 'Лучше поздно, чем никогда' так описывал процесс своего творчества, когда приходит вдохновение, когда, как он говорил, 'хлынет свет': 'Работа <...> идет в голове, лица не дают покоя, пристают, позируют в сценах, я слышу отрывки их разговоров - и мне часто казалось, прости господи, что я это не выдумываю, а что это все носится в воздухе около меня и мне только надо смотреть и вдумываться' (VIII, 106).

¹⁵ Площадный синкретизм нашего времени вмазал в драматическую форму 'Мертвые души' и 'Иудушку'... - в конце 1880-х - начале 1890-х в нескольких театрах Москвы и Петербурга шли инсценировки 'Мертвых душ' и 'Иудушки Головлева' (История русского драматического театра: В 7 т. М., 1982. Т. 6).

¹⁶ ...комедию из жизни Обломова - первый опыт инсценировки романа 'Обломов' относится как раз к 1892 году, когда писалась статья Аннен-

296

ского. А в 1897 году была создана комедия в 4-х действиях с прологом и эпилогом 'Обломовщина'. (Алексеев А. Д. Библиография И. А. Гончарова. 1832 1964. Л., 1968. С. 64-65).

¹⁷ Сентиментализм он осмеял... в начале своего творчества... - имеется в виду роман 'Обыкновенная история' (1847).

¹⁸ ...дьяком 'в приказе поседелым' - см. слова Григория в трагедии А. С. Пушкина 'Борис Годунов': 'Так точно дьяк, в приказах поседелый / Спокойно зрит на правых и виновных. / Добру и злу внимая равнодушно, / Не ведая ни жалости, ни гнева' (Ночь. Келья в Чудовом монастыре).

¹⁹ Гончаров вообще рисовал только то, что любил... случайное от типического - ср. признание самого писателя: 'Я писал только то. что переживал, что мыслил, чувствовал, что любил, что близко видел и знал, - словом, писал и свою жизнь и то, что к ней прирастало' (VIII, 148).

²⁰ Санин - герой повести И. С. Тургенева 'Вешние воды' (1872); Лаврецкий - см. прим. 33 к статье М. А. Протопопова.

²¹ ...он не написал бы... даже 'Нови' - имеются в виду романы: 'Взбаламученное море' (1863) Писемского, 'Некуда' (1864) Лескова, 'Бесы' (1872) Достоевского и 'Новь' (1876) Тургенева.

²² Ювенал Дацим Юний (ок. 60 - ок. 127) - римский поэт-сатирик.

²³ Персий Флакк Авл (34-62) - римский поэт-сатирик.

²⁴ Барбье, Анри Огюст (1805-1882) - французский поэт.

²⁵ Прус, Болеслав (наст. имя Александр Главацкий, 1847-1912) - польский писатель.

²⁶ 'Смотрите... что наша крапива'; 'И камень не такой... как будто на иностранном языке лает'; 'В самом деле - баба... иногда нет'... - отрывки из книги 'Фрегат "Паллада'' (т. I, гл, IV. На мысе Доброй Надежды).

²⁷ ...это 'сознательное' творчество... под заслуженные упреки - в статье 'Лучше поздно, чем никогда' есть такое признание: 'Я <...> пишу сначала вяло, неловко, скучно (как начало в Обломове и Райском), и мне самому бывает скучно писать, пока вдруг не хлынет свет и не осветит дороги, куда мне идти' (VIII, 105); см. также VIII, 104.

²⁸ ...деревенскому джентльмену Титу Никонычу... самый дорогой образ из своего детства и юности - прототипом этого героя был Н. Н. Трегубов, см. прим. 34.

²⁹ ...об игре Монахова в 'Горе от ума'... - статья Гончарова 'Мильон терзаний' родилась как отклик писателя на бенефис (10 декабря 1871 г.) актера Александринского театра И. И. Монахова, который играл Чацкого.

³⁰ ...свое мнение о Белинском... - имеется в виду статья Гончарова 'Заметки о личности Белинского' (1881).

³¹ Филистер - см. прим. 13 к статье Н. Д. Ахшарумова.

³² Лукреция Флориани - см. прим. 15 к статье М. А. Протопопова.

³³ Как умно и тонко... к почитателям его силы... - см. 'Лучше поздно, чем никогда' (VIII, 82).

³⁴ Под фамилией Якубов в 'Воспоминаниях' выведен воспитатель и крестный отец Гончарова Николай Николаевич Трегубов (ум. 1849), отставной моряк, живший в семье Гончаровых в Симбирске.

³⁵ Под фамилией Углицкий в 'Воспоминаниях' выведен Александр Михайлович Загряжский, бывший ' 1831-1835 гг. симбирским губернатором.

³⁶ Иногда я замечал... и всегда производил - см. в 'Воспоминаниях' Гончарова очерк 'На родине' (VII, 297).

³⁷ ...прилагает к нему слова George Sand... - см. ''Заметки о личности Белинского' (VIII, 96).

³⁸ Пидерит, Теодор (1826-?) - немецкий писатель, врач по профессии. Как отметил комментатор (см.: Анненский, Иннокентий. Книги отражений М., 1979. С. 618), Анненский цитирует его книгу "Grundsatze der Mimik und Physiognomik" (Детмольд, 1886).

³⁹ Скудельников - персонаж очерка Гончарова 'Литературный вечер' (1880).

⁴⁰ 'Обрыв' (ч. I. гл VI).

297

⁴¹ ...типы давались ему почти даром - см. статью 'Лучше поздно, чем никогда' (VIII, 146).

⁴² 'Фрегат "Паллада"' (ч. I. гл V).

⁴³ Козлов - персонаж романа 'Обрыв'.

⁴⁴ ...это райская птица... без хищных когтей - неточная цитата из статьи Гончарова 'Лучше поздно, чем никогда' (VIII, 138).

⁴⁵ ...в несколько навуходоносоровской форме... бродит по полям... - в Библии сказано, что, когда у вавилонского царя Навуходоносора помутился разум, он семь лет ходил по полям, жил среди животных.

⁴⁶ 'Вий' - повесть Н. В. Гоголя (1835).

⁴⁷ 'Обломов' (ч. 1, гл. IX).

⁴⁸ Тургенев, Толстой посвятили смерти особые сочинения - речь идет, вероятно, о рассказе Тургенева 'Смерть' (1848), вошедшем в книгу 'Записки охотника', и о рассказе Л. Н. Толстого 'Три смерти' (1859).

⁴⁹ 'Человек-зверь' (1890) - роман Э. Золя.

⁵⁰ Когда-то Белинский сказал... '...пока она ему нужна' - в статье 'Лучше поздно, чем никогда' Гончаров написал (речь идет о героине его первого романа): 'Тут я и оставил Наденьку. Мне она была больше не нужна как тип, а до нее, как до личности, мне не было дела. И Белинский однажды заметил это. "Пока ему нужна она, до тех пор он с ней и возится! - сказал он кому-то при мне, - а там и бросит!'' (VIII, 110).

⁵¹ ...параллель между роскошью и комфортом - во 'Фрегате "Паллада'' Гончаров дает развернутое сопоставление роскоши и комфорта. В частности, он пишет: '...как роскошь есть безумие, уродливое и неестественное уклонение от указанных природой и разумом потребностей, так комфорт есть разумное, выработанное до строгости и тонкости удовлетворение этим потребностям' (II, 281).

⁵² 'Обломов' (ч. I, гл. V).

⁵³ Потехин Алексей Антипович (1829-1908) - писатель.

⁵⁴ Тит Титыч Брусков - персонаж пьес 'В чужом пиру похмелье' (1855) и 'Тяжелые дни' (1863) А. Н. Островского.

⁵⁵ 'Школа пушкинско-гоголевская... завещанный ими материал' - цитата из статьи 'Лучше поздно, чем никогда' (VIII, 111).

⁵⁶ 'От Гоголя и Пушкина... в литературе'... - неточная цитата из статьи 'Лучше поздно, чем никогда'. У Гончарова: 'От Пушкина и Гоголя в русской литературе теперь еще пока никуда не уйдешь' (VIII, 111).

⁵⁷ ...как своего учителя... Пушкина - Гончаров писал о Пушкине: 'Пушкин, говорю, был наш учитель и я воспитался, так сказать, его поэзиею' ('Лучше поздно, чем никогда'. VIII, 112).

⁵⁸ 'Выбранные места из переписки с друзьями' (1847).

⁵⁹ Простакова, Скотинин - см. прим. 9 к статье Н. Д. Ахшарумова.

⁶⁰ ...в усадьбе Товстогубов - имеется в виду повесть Н. В. Гоголя 'Старосветские помещики' (1835).

⁶¹ Тентетников, Платонов - герои 2-го тома 'Мертвых душ' Н. В. Гоголя.

⁶² Кифа Мокиевич - эпизодический персонаж в 'Мертвых душах' Гоголя (т. I, гл. XI).

⁶³ Подколесин - герой пьесы Гоголя 'Женитьба' (1842).

⁶⁴ ...критик... назвал Обломова просто уродом... - имеется в виду статья М. А. Протопопова 'Гончаров'. См. наст. изд.

⁶⁵ Елены, Лизы, Марианны - героини романов Тургенева 'Накануне', 'Дворянское грездо' и 'Новь'.

⁶⁶ ...Casta diva... - см. прим. 3 к ст. А. П. Милюкова.

⁶⁷ ...Обломова посылают... за двойными звездами... - в романе сказано, что по заданию Ольги Обломов должен был прочесть специальную книгу в которой говорилось о 'двойных звездах' (ч. II, гл. IX).

вверх

Сокращения