Сокращения

Открытие: 20.03.2015

Обновление: 05.06.2021

И. Подольская
Анненский и Чехов
(Интерпретация художественного произведения как проявление нравственной позиции)

страница автора

Статья стала основой доклада на Анненских Чтениях 2005. Опубликована в издании:
Иннокентий Федорович Анненский. Материалы и исследования. 1855-1909. Материалы научно-литературных чтений. М.: Литературный институт им. А. М. Горького, 2009. С. 320-331.
Исходный вариант:
Подольская И. И. Анненский - критик: (Полемика с Чеховым) // Тезисы межвузов. научно-теор. конференции 'Проблемы русской критики и поэзии XX века': (17-19 апреля 1973 г.) / Министерство просвещения Армянской ССР; Ереванский гос. ин-т русского и иностранных языков им. В. Я. Брюсова. Ереван, 1973. С. 59-61.

Текст передан в собрание автором с некоторыми изменениями. Обращаю на это внимание при цитировании.
Сноски сведены в сборнике в примечания на с. 331.

Персональная тема "Анненский и Чехов" в собрании.

320

В отношении Анненского к Чехову много внутреннего, подспудного, внешне не мотивированного. Это не только отношение к самому Чехову, творцу, художнику, но и полемика с его героями, обусловленная их психологической близостью Анненскому. Эта полемика мотивирована основной позицией Анненского-художника, его отношением к жизни и искусству, его творчеством в целом и теми вопросами времени, которые поставила перед русской либеральной интеллигенцией революция 1905 г.

':Чехов более, чем какой-нибудь другой русский писатель, показывает мне и вас, и меня, а себя открывает при этом лишь в той мере, в какой каждый из нас может проверить его личным опытом'¹.

В героях-интеллигентах Чехова легко узнаваемы типичные черты человека конца ХIХ столетия. Они характерны для Анненского и для многих людей его поколения: духовное одиночество и чувство внутреннего неблагополучия, напряженный самоанализ и раздробленность внутреннего 'я', мучительно неспокойное отношение к религии и скептицизм и, наконец, вечные поиски положительного начала в жизни, того, что Анненский называл ее 'оправданием'.

Герой 'Скучной истории', мучительно размышляя о себе, приходит к безжалостно-неопровержимому выводу, что жизнь он прожил напрасно.

'Я думаю, долго думаю и ничего не могу еще придумать. И сколько бы я ни думал и куда бы ни разбрасывались мои мысли, для меня ясно, что в моих желаниях нет чего-то главного, чего-то очень важного. В моем пристрастии к науке, в моем желании жить: и в стремлении познать самого себя, во всех мыслях, чувствах и понятиях, какие я составляю обо всем, нет чего-то общего, что связывало бы все это в одно целое. Каждое чувство и каждая мысль живут

¹ КО. С. 82. Далее тексты Анненского цитируются по указанному изданию.

321

во мне особняком, и во всех моих суждениях о науке, театре, литературе, учениках, и во всех картинках, которые рисует мое воображение, даже самый искусный аналитик не найдет того, что называется общей мыслью или богом живого человека. А коли нет этого, то, значит, нет и ничего'¹.

Напряженная мысль, страстно взыскующая 'бога живого человека', пронизывает и критические этюды Анненского.

Анненский психологически близок герою Чехова, но не самому Чехову, человеку иного душевного склада, с иным, более цельным и ясным мироощущением. Эти писатели воспринимаются сейчас как люди разных эпох, хотя Анненский был лишь пятью годами старше Чехова и пережил его тоже на пять лет. Однако вскоре после смерти Чехова на глазах Анненского разыгралась кровавая драма первой русской революции, побудившая поэта переосмыслить эстетические, духовные и нравственные начала жизни и искусства.

В чистый, высокий мир искусства, где царили трагики древней Греции и французские символисты, Вагнер и Достоевский, вторглись боль и страдания подлинной жизни, требуя отклика и участия. В черновике статьи 'Драма настроения' Анненский написал: 'Господа, я не намекаю, я никого не обвиняю, о, сохрани Боже, нет. Разве не все мы одинаково скучные литературные отражения, и разве это наша вина, что единственное - светлое, смелое, свободное и живое давала нам покуда одна книга? От нас это, что ли, что в жизни руки наши так возмутительно связаны, что нам приходится бунтовать, когда мы хотим высказать то, чем переполнена наша душа, и главное то, что говорят сами же люди, которые нас вяжут:'².

В 1905 г. для Анненского наступил момент, когда всецело отдаться искусству стало уже невозможно. Перед ним стояли проблемы реальной жизни, но их анализ и решение он перенес в область литературы. Тогда-то и появилась статья 'Драма настроения' - размышление об иллюзии и реальности, о равнодушии и ответственности человека перед самим собой и перед жизнью, об его нравственной позиции. Статья о 'Трех сестрах' не просто переосмысление или пара-

¹ А.П.Чехов. Собр. соч. В 12 тт. М.,1955. С. 324.
² РГАЛИ, ф. 6, оп 1, ед. хр. 129, лл. 6-7.

322

фраза пьесы, но и проблемная статья, поэтому она требует исследования причин, побудивших Анненского поставить соответствующие проблемы.

Переосмысление художественных произведений зависит, как известно, не только от субъективных психологических свойств читателя, но и от особенностей его эпохи. Понятно, что современники воспринимают художественное произведение более адекватно, чем потомки. В сознании потомков ослабевают и связи произведения с художником, его создавшим, и с тем временем, когда оно было создано. Осознавая все это, Анненский и рассматривал художественное произведение как нечто движущееся во времени, изменяющееся и потому в какой-то мере независимое от его творца. 'Вещественная сторона поэзии, - писал он, - остается неизменной, идеальная, наоборот, осуждена на вечное изменение и в пространстве, и во времени'¹.

Пьеса Чехова 'Три сестры' была впервые опубликована в журнале 'Русская мысль' (февраль 1901 г.). Анненский написал статью 'Драма настроения', видимо, в первой половине 1905 г. Во всяком случае, работа над первой 'Книгой отражений', куда вошла эта статья, была завершена к августу 1905 г.

Почему же Анненский интерпретировал пьесу Чехова крайне субъективно? Почему сместил в ней акценты? Почему соотнес эту пьесу с современной ему действительностью?

Пьеса 'Три сестры' написана за пять лет до первой русской революции. Ее герои - милые, страдающие интеллигентные люди страстно мечтают о будущем, которое видят совсем иным, чем их унылое, однообразное и бессмысленное настоящее. Тузенбах и отчасти Ирина вдохновенно говорят о необходимости что-то делать, чтобы это будущее приблизить. Чехов, вероятно, сомневался в том, способны ли его герои к реальному действию, но, убив Тузенбаха, так и не дал ответа на этот вопрос. Анненский, переживший революцию 1905 г., не только отрицательно ответил на этот вопрос, но, выйдя за пределы чеховской пьесы, написал статью о русской интеллигенции, не выдержавшей проверки историческим опытом.

¹ КО. С. 218.

322

Как думающий и гуманный человек с гипертрофированным нравственным чувством, Анненский не был аполитичен, хотя только раз непосредственно откликнулся на происходящие события, написав стихотворение 'Старые эстонки'. Анненский жил в среде русской либеральной интеллигенции и был кровно связан с этой средой. В 1905 г. многие из тех черт русского либерального общества, которые прежде казались неопределенными и расплывчатыми, определились и оформились. В это время либеральное общество жило конституционными иллюзиями, но, желая послаблений и бездействуя в ожидании их, это общество готово было принять то, что ему дадут. Оно не было самостоятельной силой и потому зависело от господствующей силы. Перед теми, кто, как Анненский, осознавал свое бессилие и мучился им, вставал вопрос о нравственной ответственности человека за происходящее.

В 1906 г. Анненский написал стихотворение 'Старые эстонки' - о совести и нравственной ответственности за происходящее, о пассивности человека перед злом и о преступности такой пассивности. Анненский убежден, что не протестующий свидетель - соучастник преступления. 'Старые эстонки' - не только ответ на те события, которые происходили в Эстонии в 1906 г., это обобщенный Анненским опыт революции 1905 г.

:Сыновей ваших: я ж не казнил их:
Я, напротив, я очень жалел их,
Прочитав в сердобольных газетах,
Про себя я молился за смелых,
И священник был в ярких глазетах.

Затрясли головами эстонки.
'Ты жалел их: На что ж твоя жалость,
Если пальцы руки твоей тонки,
И ни разу она не сжималась?

Анненский убежден: формальная непричастность к преступлению не есть невиновность, и не протестующему свидетелю нет оправдания:

324

:Ты ж, о нежный, ты кроткий, ты тихий,
В целом мире тебя нет виновней!

Герой стихотворения страдает от царящего в мире зла, но бессилен перед ним. Увидев в этом одну из доминант русской интеллигенции, Анненский оказался прав: эту постыдную черту пятая колонна донесла до наших дней.

Именно о такой интеллигенции, о ее нравственных устоях, об ее отношении к жизни написана статья Анненского 'Драма настроения'. Это статья о чеховских героях, проверенных опытом истории.

22 февраля 1899 г. Чехов писал И.И. Орлову: 'Я не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную, невоспитанную, ленивую, не верю даже, когда она страдает и жалуется, ибо ее притеснители выходят из ее же недр'¹.

Не эта ли мысль сформировала концепцию драмы 'Три сестры'?

Анненский видит героев пьесы 'Три сестры' как бы сквозь призму приведенного высказывания Чехова. Это не удивительно: есть мысли, которые носятся в воздухе.

Чехов и Анненский рассматривают одних и тех же героев в разных проекциях. Проекция Анненского обусловлена временем. Именно оно дало ему право на переосмысление чеховской пьесы. Вот почему взгляд его сосредоточен на нравственной безучастности героев. В отличие от Чехова, который видит в своих героях порядочных, но слабых и беззащитных людей, угнетенных или сломленных обстоятельствами, от них не зависящими, Анненский считает героев Чехова людьми, чья порядочность зависит от обстоятельств, а потому поставлена критиком под сомнение. Чехов подчеркивает в своих героях одно, Анненский - другое; при этом критик нередко меняет местами главное и второстепенное, не останавливаясь на том, что ему в концепции чеховских героев кажется необязательным и случайным, и крупным планом показывая то, что с его концепцией соотносится. И поскольку при всем том Анненский ни разу не нарушил общей тональности пьесы, не внес в ее настроение ни одной фальшивой ноты, выводы вполне органично вытекают из его анализа, а сама статья воспринимается как парафраза пьесы.

¹ А.П. Чехов. Собр. соч. в 12 тт. Т. 12. М.,1964. С. 274.

325

Но все обстоит несколько иначе. Анненский не только выходит за рамки того, что непосредственно сказано в чеховской пьесе, но, предлагая варианты ситуаций, показывает, что, по его мнению, произошло бы с героями, если бы обстоятельства их жизни сложились иначе. Критик пытается определить нравственную позицию героев пьесы, найти смысл их жизни или ее 'оправдание', и не находит ни того, ни другого.

Статья 'Драма настроения' имеет форму смыслового кольца: она начинается и завершается одними и теми же словами, необычайно важными в художественной системе Анненского. (Полагаю, что термин 'кольцо', применяемый обычно при разборе лирических стихотворений, правомерен и при анализе данной статьи, ибо здесь кольцо выполняет аналогичную функцию: слова об оправдании жизни - смысловой стержень статьи, все статья в целом раскрывает содержание этих слов.)

'Вся их <героев пьесы. - И. П.> жизнь, даже оправдание ее, все это литература, которую они выдают или и точно принимают за жизнь'¹. А заканчивается статья так: 'Я не знаю, что будет дальше, но я слышу одно: завтра, завтра:Москва:Школа: Триста лет: Бобик спит:Ну и пускай, все это прекрасно, живите, Бог с вами, кто как умеет, но право же и 'Тарарабумбия: сижу на тумбе я', ну ей-Богу же я не понимаю, чем этот резон хуже хотя бы кирпичного завода в смысле оправдания жизни'².

Что же такое 'оправдание жизни', применительно к к героям Чехова, чем оправдана и оправдана ли вообще их жизнь?

Статья 'Драма настроения' построена на антитезе кажущегося и истинного, видимости и сущности. Видимость, по Анненскому, то, что непосредственно дано в чеховской пьесе: симпатичные, вызывающие сочувствие люди, с благородными стремлениями и 'возвышенными' разговорами. Сущность - то, что стоит за пьесой (атмосфера современной Анненскому эпохи), кроется в характерах ее героев, составляет подтекст возвышенных разговоров и благородных стремлений. Анненский идет от видимости к сущности, постепенно, шаг за шагом обнажая то, в чем герои пьесы ищут

¹ КО. С. 82.
² Там же. С. 92.

326

оправдания жизни, показывая несостоятельность, оторванность от самой жизни, иллюзорность этого оправдания, или, говоря словами критика, его литературность.

В сущности, безобидная и невинная мечта трех сестер о Москве, мечта, скрашивающая скуку будничной жизни, преображается в статье Анненского в грандиозное обобщение. Блок говорит художнику: 'Сотри случайные черты'. Анненский стирает то, что кажется ему случайным в чеховской пьесе и в характерах ее героев. Москва утрачивает даже те немногие признаки конкретности, которые есть у нее в пьесе, становясь символом бесплодной иллюзии. В пьесе Чехова сестры помнят Москву, из которой уехали одиннадцать лет назад. В интерпретации Анненского сестры Москвы не помнят: 'Москва для них, может быть, только слово. Но что же из этого? Тем безумнее они ее любят'¹. Все, о чем говорит Анненский, он соотносит и сопоставляет с этим символом: мечты Ирины и Тузенбаха о труде, мечта Вершинина о светлом будущем - такие же бесплодные иллюзии, как и мечта сестер о Москве. Сестры не знают, что такое Москва, но 'тем безумнее они ее любят'. Не знает, что такое труд, Ирина. Не знает этого и Тузенбах, 'но он любит труд'². Общность героев - в их отношении к жизни, как бы ни отличались их иллюзии: 'Что может быть более русским, чем этот вечный кирпичный завод, это спасительное завтра: У кого Москва, у кого кирпичный завод. Только бы зажмуриться и не жить. Покуда, конечно, не жить: до завтра:'³.

Символизируя эти иллюзии, Анненский показывает порочный круг, из которого никогда не выберутся герои пьесы. Фраза: 'Вот их дом, вот их сад:И здесь есть уже свои воспоминания'⁴ - намек на то, что свершившаяся иллюзия неизбежно заменится для героев другой, но из круга иллюзий они не выйдут никогда, равно как никогда не примут реальной жизни, ибо она для них не более, чем 'тьма низких истин'. 'Ничего настоящего еще не было:'⁵ - таков лейтмотив статьи.

В пьесе Чехова мечта сестер о Москве занимает очень большое, но все-таки не главное место. Символ Анненского - доминанта, определяющая все в жиз-

¹ КО. С. 85.
² Там же. С. 87.
³ Там же. С. 88.
⁴ Там же. С. 86.
⁵ Там же. С. 86.

327

ни героев; определяет она и соотношение иллюзии и действительности. Иллюзию Анненский иронически называет 'все искупающей, все озаряющей'¹ и, говоря о бесплодности этой иллюзии, утверждает, что она 'искупает и озаряет' пассивность героев, утверждает, что такое оправдание жизни - ложно. Настоящего для героев не только не было, но и не будет, потому что настоящее всегда кажется им ненастоящим, чем-то таким, что впоследствии искупит их будущее, а ненастоящее - единственно настоящим.

Нет ничего странного в том, что Анненского, человека как будто бы пассивного, созерцателя, смущает бездействие героев пьесы, их неучастие в реальной жизни. В понимании Анненского (применительно к данному случаю), пассивность - это не только неспособность к действию, но и неспособность проявить в реальной жизни нравственную чистоту и стойкость. По Анненскому, участвовать в жизни - значит сделать все от тебя зависящее, чтобы не дать совершиться злу. В подтексте статьи звучит вопрос, значат ли что-нибудь сами по себе эти герои? Анненский отвечает на него отрицательно. - Они всегда будут исполнять волю более сильных людей, а так как сильный человек не обязательно порядочен, то они будут исполнять не только добрую волю. Трансформированные Анненским герои пьесы, как лакмусовая бумага, не имеют собственной окраски, они зависят от более сильной воли, то есть от того, добрая это воля или злая. Анненский считает героев пьесы людьми без стержня - ведь он убедил читателя в том, что их порядочность зависит от обстоятельств.

Андрей Прозоров, у которого в начале пьесы тоже была 'своя Москва', становится марионеткой в руках подлой и пошлой бабы. Прежде он был тем, что 'лепил' из него отец, но самим собою он не был никогда: 'Над ним была рука и как раз в то время, когда надо было его, Андрея, поддержать: Бац: отца не стало: Опеки не стало: Вот он и опустился, тут и женитьба эта, и одышка. Растолстел: Как хотите, а эта так называемая независимость иногда препоганая вещь'². Вершинин, с его разговорами о всеобщем счастье, тоже способен выполнять лишь чужую волю: ':если прикажут, если будет не его, Вершинина,

¹ КО. С. 86.
² Там же. С. 89.

328

мечта, а чья-то высшая воля, он пойдет и умрет и об Маше не вспомнит и философию забудет:'¹. Да, нет ничего труднее свободы выбора, а может быть, свободы как таковой.

По Анненскому, герои пьесы - не активные носители зла, но его соучастники, ибо они не противятся ему, а молча проходят мимо него. (Это перекликается со 'Старыми эстонками': ':На что ж твоя жалость, / Если пальцы руки твоей тонки, / И ни разу она не сжималась?') Герои пьесы молча проходят мимо зла, потому что та жизнь, которой они живут - ненастоящая: 'Мы ведь здесь только до завтра:'²; 'О, товарищи! Ведь и мы здесь такие же гостьи, как вы. Мы на бивуаке'³.

Сталкивая сестер с Наташей, Чехов дает вечную коллизию: интеллигента, теряющегося и бессильного перед натиском хама, а потому отступающего перед ним и неизбежно уступающего ему. Анненский и этот вопрос переносит в другую плоскость: 'О держитесь за прошлое, прощайте во имя прошлого. Всему прощайте'⁴.

Анненскому очень важно утвердить в этой статье идею самостоятельной ценности настоящего еще и потому, что лишь в этом случае имеет смысл его полемика с чеховскими героями.

Иллюзия - не оправдание жизни, ей грош цена, ее Анненский приравнивает к бессмысленным словам Чебутыкина: 'Тара:ра: бумбия: сижу на тумбе я:' Анненский убежден: мечтой о всеобщем счастье герои лишь заполняют собственную пустоту, компенсируют свою неустроенность, свое личное неблагополучие. Им не надо всеобщего счастья, устройся их жизнь, они замкнутся в своем маленьком узком мирке, и у них навсегда исчезнет снедавшее их чувство беспокойства, а вместе с мыслями об оправдании жизни уйдет и мечта о будущем, далекая и прекрасная Москва. И тогда эти люди не будут внушать ни симпатии, ни сочувствия, ни жалости.

Анненский заглядывает в возможное будущее героев: 'Как-то, видите ли, вышло так, что собрались неглупые, искренние люди и честные натуры, сидели, сидели; желали, желали, раскинули на бобах, - и все теперь довольны, и трехсот лет ждать не надо. Поработайте-ка вы сами, потомки, а с нас довольно:а мы, уж извините, будем себе спокойно спать на кроватях с любимыми женщинами'⁵.

¹ КО. С. 91.
² Там же. С. 86.
³ Там же. С. 87.
⁴ Там же. С. 86.
⁵ Там же. С. 91.

329

Анненский хорошо знает, как типичны для русской интеллигенции разговоры о всеобщем счастье. Они поддерживают в интеллигенте иллюзию, что он - общественный человек, он не 'годит', а чего-то хочет и что-то может, что у него есть общественные идеалы, что он - человек думающий и благородный. Чехов убивает Тузенбаха, единственного, кто, возможно, способен воплотить слово в дело. Анненский показывает, что было бы, если бы Тузенбах остался жить: 'Бедный барон! А ведь чего доброго. Он ведь рыцарь, может быть, и сформовал бы его кирпичный-то завод. Работать бы начал. Известно, как работают порядочные люди на кирпичных заводах. Тузенбах, вы обещали: Тузенбах, тяните жребий. Тузенбах - вам идти. Бедный Николай Львович. Он поцеловал бы спящую Ирину и вышел бы, подняв воротник пальто, в туманное и морозное утро из своей квартиренки на кирпичном заводе, чтобы никогда уже не видеть ни завода, ни Ирины'¹.

В статье 'Драма настроения' полемика с чеховскими героями не становится, однако, полемикой с Чеховым. Анненский писал, предваряя анализ пьесы: 'Вспомните, что все эти люди похожи на лунатиков вовсе не потому, что Чехову так нравились какие-то сумерки, закатные цветы и тысячи еще бутафорских предметов, приписанных ему досужей критикой, а потому, что Чехов чувствовал за нас, и это мы грезили или каялись или величались в словах Чехова. А почему мы-то такие, не Чехову же и отвечать:'². Таким образом отношение к Чехову-писателю в статье как будто не определяется. Анненский развенчивает героев Чехова, разоблачает призрачность их мечты, иллюзорность, 'литературность' самой их жизни, но ведь за все это 'не Чехову же и отвечать'. Вместе с тем Анненский, искушенный в теории драмы, не случайно назвал свою статью 'Драма настроения', тем самым подчеркнув, что с точки зрения эстетической главное в пьесе - не характеры и не ситуации, а настроение, тональность.

В 'Предисловии' ко 'Второй книге отражений' Анненский точно отметил, что его книга 'не сборник', а 'одно в себе'. Каждая из его статей понятна лишь в общем контексте книги.

¹ КО. С. 88-89.
² Там же. С. 83.

330

В статье 'Господин Прохарчин' Анненский противопоставляет Достоевского Чехову: 'Мотив повести <'Гоcподин Прохарчин'. - И. П.> - непосильная для наивной души борьба со страхом жизни. Вдумайтесь в природу и смысл этого страха, и вы откроете интересный контраст между данным мотивом и столь возвеличенной в наши дни Чеховщиной'¹.

Если вернуться к статье 'Драма настроения' и вспомнить слова Анненского о том, что жизнь героев пьесы - не настоящая жизнь, а 'литература', которую они выдают или точно принимают за жизнь', смысл противопоставления становится ясен. Страдания чеховских героев надуманны, литературны. Сестры, имеющие вполне реальные основания страдать от того, что брат их женат на мещанке, что мещанка эта стала хозяйкой дома и т.д., страдают от причин, придуманных ими. 'Не считайте и эту девушку бессердечной, - иронически замечает Анненский, - если она плакала от того, что шарманка напомнила ей Москву, а когда принесли ей известие о смерти жениха, то она не нашла для этого беззаветно любившего ее человека ни одного живого слова, а ограничилась тирадой философского характера'².

Я не касаюсь вопроса о том, насколько все это соответствует чеховской пьесе (кстати, нет в ней и шарманки). Назвав свои статьи 'отражениями', Анненский указал на условность их внешнего сходства с оригиналами. Я пишу только о понимании Анненским чеховской пьесы и об интерпретированных им характерах ее героев.

Неприятие чеховских героев, которое Анненский выразил по вполне конкретному поводу в статье 'Драма настроения', в контексте 'Книг отражений' распространилось на творчество Чехова в целом. Анненский отождествил Чехова с его героями, потому что за методом писателя не увидел его позиции. Поскольку же критик считал позицию писателя основой его творчества, он не принял ни Чехова, ни его героев. Ведь для Анненского 'мысль поэта и образы его поэзии неразрывны с его чувством, желанием, его идеалом'³.

¹ КО. С. 28.
² Там же. С. 83.
³ Там же. С. 28.

вверх

Сокращения

При использовании материалов собрания просьба соблюдать приличия
© М. А. Выграненко, 2005-2021
Mail: vygranenko@mail.ru; naumpri@gmail.com