Сокращения

Открытие: 20.01.2011

Обновление: 05.09.2018

Геннадий Никитин
Мир беспокойных цветов

К 145-летию со дня рождения И. Ф. Анненского

Источник текста: "Литературная учеба", 2000, кн. четвертая, июль-август (раздел "Штудии"). С. 97-105.

Никитин Геннадий Григорьевич, родился в 1932 г. Образование высшее. С 1953 г. преподавал историю и литературу в средних учебных заведениях. В 1986 г. вышел на пенсию и тогда серьезно занялся литературоведением и историей аграрных отношений в России. Печатался с 1989 г. ('Дружба народов', 'Наука и жизнь', 'Русская словесность', 'Встреча', 'Библиотека' и др. изданиях).
В настоящее время работает над большой книгой о Фете и сборником эссе о русских поэтах XIX в.

Текст передан в собрание А. С. Дубинской, спасибо. См. также по теме:

Дубинская А. С. Лирическое пространство книги И. Ф. Анненского 'Тихие песни': ольфакторный аспект.
Елисеева А. Н. Вещь как символ в поэзии И. Анненского (Роза).
Рубинчик О. Е. "Сердце просит роз поблеклых..."
Налегач Н. В. Образы цветов в поэтическом мире И. Ф. Анненского. PDF

97

Кто из истинных любителей цветов не сокрушался их быстролетному цветению в грунте и тем более не огорчался их быстрому увяданию в срезке, когда они поставлены в любовно подобранные для них хрустальные, стеклянные или керамические сосуды? У кого не сжималось сердце при виде поникших беспомощных вчерашних красавиц, грустно роняющих свои роскошные и яркие лепестки? Кто не мечтал найти средство для продления их благоуханного и праздничного явления?

И вдруг неожиданным диссонансом этому желанию звучат слова поэта: 'Нет, мне не жаль цветка, когда его сорвали, // Чтоб он завял в моем сверкающем бокале'.

Это написал Иннокентий Анненский, один из самых тонких и эстетичных художников серебряного века. Но не спешите верить его первому слову, доверяться первому впечатлению - не такой уж он простой и открытый. Поэт стремится поделиться своими открытиями в этой жизни и предчувствиями о другой, запредельной, но не хочет и не может делать это просто, обыденно. Раньше других это заметил А. Блок и образно сформулировал новизну открытия следующим образом: 'Это скрытность питается даже какой-то инстинктивной хитростью - душа как бы прячет себя от себя самой, переживает свои чистые ощущения в угаре декадентских форм'.

И в самом деле, прочитав до конца стихотворение, из которого была приведена цитата, нетрудно убедиться, что поэт глубоко переживает мимолетность жизни, сравнив, в частности, цветок с мечтою:

98

Увы, и та мечта, которая соткала
Томление цветка с сверканием бокала,
Погибнет вместе с ним, припав к его стеблю,
Уж я забыл ее, - другую я люблю...

Мысль ясна - мгновение следует принимать как должное. Ну, а то, что поэт переживает судьбу цветов как живых существ, особых доказательств не потребуется - они органично слиты со всем его творчеством, присутствуют чуть ли не в каждой его стихотворной пьесе. Вот уж где действительно раскинулся необозримый цветник!

В произведениях Анненского встречаются упоминания более тридцати названий цветущих растений. Самые распространенные из них это - сирень, лилия, роза, хризантема, левкой, резеда, остальные упоминаются реже - один, два раза. В основном они представляют посадки в барских усадьбах, но попадаются среди них и экзоты, например, лотос и орхидея. Рядом с грунтовыми растениями вырастают как бы из тумана, из пены штор и занавесей азалия, фикус и другие домашние и оранжерейные растения. Но, разумеется, интерес представляют не сами представители флоры как таковые, а их поэтическая привязка и подтекст, выходящие за пределы житейского обихода.

Конечно, цветами Анненского можно любоваться и в чистом виде, так сказать, их зеркальными изображениями, но тогда на них все время будут падать какие-то посторонние тени, то мешая глазу, то раздражая его. Поэтому цветы лучше сразу включить в систему мировоззрений автора с учетом его художественных особенностей, неповторимой манеры видения реального мира и творческого отражения. Это более трудный путь, но вместе с тем он более продуктивен и способен удовлетворить не только наше любопытство, но и эстетические ожидания...

Для нашего поэта было характерно тревожное и трепетное состояние души с ее постоянным мистическим стремлением к бесконечному, к загадкам жизни и ощущению кризисности мира. Мир как бы непрерывно разламывается и трещина проходила через сердце поэта. Его поэзия поэтому сугубо индивидуалистична, локальна и камерна. И в то же время - парадоксальна, ибо замкнутое пространство прямо у нас на глазах каждый миг размыкается и раскрывается беспредельность души, ее космос. Отсюда и качество самого мышления - уплотненного и насыщенного до предела, до граней уже обжитых понятий и явлений и вещного и виртуального мира. Здесь человек мучается, бьется, ищет. Ищет себя и себе подобных. Жаждет сострадания и сострадает сам, отбрасывая тени во вселенную...

Такой срез жизни обнажает обреченность человека, его двойственность, промежуточность существования, непрерывное убывание мигов, что, с одной стороны, усиливает боль отдельного человека, а с другой - делает его более восприимчивым к страданиям других и даже к 'боли' самой природы, всего живого и предметного бытия. В такой интерпре-

99

тации человек и цветок существуют на равных, обогащая и объясняя друг друга посредством совести и красоты. Совесть - немой упрек, но она о многом говорит. И поэт отливает ее в звуки. И чем лучше он это делает, тем выше нравственный уровень его поэзии, тем прекраснее его цветы.

Фетовскому завету 'Учуять ветр с цветущих берегов...' Анненский следовал неукоснительно. Верность традициям сочеталась у него с образной раскованностью и смелостью фантазии, безудержным полетом грез, в которые он вовлекал и любимые цветы. Собственно грезы его и были цветами. Взять хотя бы сирень - это целая соната со многими вариациями, с неожиданным поворотом темы.

Чаще всего сирень у поэта связана с маем и сумерками, вечером и наполнена воспоминаниями. Порхают, переливаются тени, возникают забытые картинки прошлого, среди призраков всплывает лицо любимой. Почти все стихотворения с сиренями о любви:

Зеленый призрак куста сирени
     Прильнул к окну...
Уйдите, тени, оставьте тени
     Со мной одну...

Она недвижна, она немая,
     С следами слез,
С двумя кистями сиреней мая
     В извивах кос...

Цветы завянут, цветы обманны,
     Но я... я твой!
В тумане холод, в тумане раны
     Перед зарей...

Связь с сиренями - это мостик с двухсторонним движением во времени, поэтому цветы не только вызывают в памяти сильные чувства былого, но пропускают их и в будущее:

Ты придешь и на голос печали,
Потому что светла и нежна,
Потому что тебя обещали
Мне когда-то сирень и луна.

По этой же логике цветы меняются ролями с приметами и предметами старины с тем, чтобы самим грустить о некогда прошумевшей жизни с ее мечтами и надеждами. Так, вспоминая историю Царского Села,

100

поэт замечает: 'Там все, что навсегда ушло, // Чтоб навевать сиреням грезы'.

Создается впечатление, что поэт никак не может расстаться с этим лиловым разливом, он как бы неволен в своей привязанности к нему, оно повсюду заманивает его в невидимые сети. Кстати сказать, современные психологи, в чье поле научных интересов попали цветы и краски, утверждают, что повышенное внимание к фиолетовым тонам указывает на неизжитое детство и гипертрофированное чувство одиночества. Может быть, именно поэтому чуткому художнику видятся эти пушистые нарядные ветки и в седой мгле на морозных окнах ('На стекле узор курений, // И созвучье из тепла // Губ и меха, и сиреней'), и на могильном камне ('Цветы так зыбки, так нежны в холоде плиты...'), и в дремотности перед дождиком ('В гроздьях розово-лиловых // Безуханная сирень // В этот душно-мягкий день // Неподвижна, как в оковах'), и в одиночестве жаркого дня ('Знаю: сад там, сирени там // Солнцем залиты'), и в предлюбовном экстазе ('Чу... ветер прошумел - и белая сирень // Над головой твоей, качаясь, облетает'). В последнем стихотворении назревающее чувство ассоциируется у лирического героя с белой сиренью - как это тонко и символично подмечено, сколько в этом такта и красоты...

Вообще все перечисленные выше пьесы необыкновенно галантны и музыкальны, но две особенно изысканно-прелестны. Это - 'Träumerei' и 'В зацветающих сиренях', написанные в импрессионистской манере, не зря же Анненский блистательно переводил французских поэтов второй половины XIX века.

В отличие от многих других цветов сирень не несет определенной символики, она не привязана к строгим ритуалам и поэтому даже в поэзии Иннокентия Анненского она сохраняет свой свободный дух и 'заземленность', свою как бы ничейность, исходную природность. Совсем другое дело - лилии - цветы девственной чистоты и холодной красоты, цветы храма, святого служения и похорон, цветы на грани бытований здешнего и запредельного миров, цветы, в которых заключена тайна поэзии. Их-то по-настоящему и любил наш поэт, любил преданно и истово, им посвящал самые сердечные стихи, в том числе и отдельный цикл из трех развернутых стихотворений.

Во 'Втором мучительном сонете' Анненский постарался передать главное впечатление, произведенное этим цветком, и томительное ощущение, которое он порождает в душе поэта:

101

Не мастер Тира иль Багдада,
Лишь девы нежные персты
Сумели вырезать когда-то
Лилеи нежные листы, -

С тех пор в отраве аромата
Живут, таинственно слиты,
Обетованье и утрата
Неразделенной красоты,

Живут любовью без забвенья
Незаполнимые мгновенья...
И если чуткий сон аллей

Встревожит месяц сребролукий,
Всю ночь потом уста лилей
Там дышат ладаном разлуки.

И действительно после каждой новой встречи с лилией на страницах поэтических текстов усиливается состояние тревоги, хрупкости существования и неизбывной тоски, но поэт здесь словно в своей стихии и без устали множит мучительные коллизии в расширяющемся пространстве переживаний. И кажется нет в мире сил, которые смогли бы остановить его, переломить ситуацию. Как далеко зашла их взаимная привязанность, невозможность раздельного пребывания, свидетельствует стихотворение 'Еще лилии', написанное в преддверии смерти. Собираясь в лучший мир, вырываясь из оков земного жития, поэт говорит: 'Я не возьму воспоминаний, // Утех любви пережитых, // Ни глаз жены, ни сказок няни, // Ни снов поэзии златых, // Цветов мечты моей мятежной // Забыв минутную красу, // Одной лилеи белоснежной // Я в лучший мир перенесу // И аромат и абрис нежный'.

Так говорил Анненский и ему можно верить, потому что он был кристально чистым и искренним художником...

'Это хорошо. Ну а где же розы? - спросит нетерпеливый читатель. - Какой же поэт без королевы?'

Розы были, но в отличие от Фета, в поэтическом цветнике которого царица цветов лидировала, у Анненского она занимала хотя и почетное, однако лишь третье место. И все же дело не в рейтинге, а в качестве звучания, эмоциональной нагрузке. Так вот, среди девяти упоминаний колючей красавицы нет ни одного, где бы она играла традиционную роль важнейшего персонажа или атрибута любовной лирики, и лишь однажды оно прошло в непосредственной близости от заданной темы ('Вы -- гейши фонарных свечений, // Пять роз, обрученных стеблю, // Но нет у Киприды священней // Не сказанных вами люблю').

102

Среди них, собственно говоря, нет и вообще у поэта живых настоящих роз -- все они артикулированы в художественные средства - метафоры, сравнения, эпитеты и т. д. Причем явно обнаруживается тенденция к снижению королевского имиджа роскошной красавицы, к 'дегероизации', так сказать, мифа о ней. И делает это автор в общем русле своей концепции жизни и в присущей ему манере легкой, почти неуловимой иронии, как, например, в стихотворении о тоске маятника, написанном во время бессонницы: 'И лежу я околдован, // Разве тем и виноват, // Что на белый циферблат // Пышный розан намалеван'...

Анненскому в равной степени претила всякая соборность, солидарность, коллективность и всякое лидерство, выпячивание, позерство, дутая значимость, короче - все, что нивелировало личность, принижало ее творческий потенциал. Стойкое неприятие нормативности поведения человека, этических штампов и обязаловки соседствовали у него с глубоким убеждением в том, что моральные критерии находятся в самом человеке. Это было кредо Анненского-педагога, прослужившего всю свою жизнь исправно и значимо по ведомству Министерства народного просвещения и счастливо сумевшего избежать даже тени, даже намека на дидактику и риторику в своем литературном творчестве. В поэзии же ему помогли их избежать цветы, и в не последнюю очередь розы. Не случайно однажды он обронил фразу: 'Огонь над розами мучительно храним...', а спустя некоторое время сделал более решительную формулировку: 'Среди измен, среди могил // Он, улыбаясь, сыпал розы, // И в чистый жемчуг перелил // Поэт свои немые слезы'.

Еще более слезной нотой оказалась в музыке цветов хризантема, она как бы продолжила мелодику лилий, только в более холодном и узком интервале звучаний. Мотивы конца лета, наступления осени, желто-карминных красок, угрозы забвенья, занавешенных зеркал - вот тональность ее звуков и палитра переходов настроений. Все очень грустно, но необыкновенно красиво прелестью последних аккордов. Такова и 'Мелодия для арфы':

103

Мечту моей тоскующей любви
Твои глаза с моими делят немо...
О белая, о нежная, живи!
Тебя сорвать мне страшно, хризантема.

Но я хочу, чтоб ты была одна,
Чтоб тень твоя с другою не сливалась
И чтоб одна тобою любовалась
В немую ночь холодная луна...

Спасет ли такая красота мир? Весьма проблематично. Бесспорно другое - она способна примирить человека с горькой действительностью, ее трагической напряженностью. И поэт ведет своих красавиц нелегкими дорогами жизни, памятуя, что при определенных обстоятельствах слабые и хрупкие способны взять большую ношу, чем сильные и крепкие. Цветы Иннокентия Анненского и впрямь парадоксальны и порой мало похожи на своих сестер в приусадебных клумбах - в них слышится трубный зов времени - ведь поэт жил на смене веков и эпох и расцвет его поэтического творчества пришелся на Ходынку, русско-японскую войну, Кровавое воскресенье и политическую реакцию.

Трагедийная напряженность вела к музыкальному варьированию - цветы перекладывали симфонию в сонаты, сонеты и триолетты. Правда, это уже не всегда были живые цветы, да фортепьяно превращалось в жалкую шарманку, но и ее мелодия дорога и памятна сердцу поэта: 'Ее дрожащий // Сродни закату голос: о цветах // Он говорит увядших и обманах'.

Отсюда недалеко и до цветов в снегу и до морозных узоров, в которых пытливый взор поэта непременно отыщет бутоны, лепестки и стебли беспокойных созданий своих тревожных снов и миражей, своего томительного одиночества, когда 'Тревога, а не мысль растет в безлюдной мгле, // И холодно цветам ночами в хрустале'. Этот причудливый мир не знает четких границ, в нем все сближено, взаимосвязано, одно является частью другого, все размыто и неопределенно, но поэт магией слов, полетом мечты ведет свою, нужную ему мелодию и творит свои не капризы и прихоти, а неповторимые картины и образы, умирающие и вновь рожденные отклики жизни.

Я люблю только ночь и цветы
В хрустале, где дробятся огни,
Потому что утехой мечты
В хрустале умирают они...
Потому что - цветы это ты.

Анненский как поэт поздно начал, но быстро созревал, став учителем для многих признанных теперь мастеров. У него учился Гумилев, его 'школу' прошли Ахматова и Пастернак, его красками пропитался Набоков, его музыку аранжировал Ходасевич, его лиловизну подхватил Бунин. И немало других литераторов припадало к его животворным истокам... Вклад поэта в развитие русской речи неоспорим. И дело не только в обогащении языка, куда значительней его роль в повышении нашей эстетической чувствительности, расширении школы художествен-

104

ных восприятий, в привыкании к самым сложным поэтическим текстам лирического 'я'. На смену пушкинской простоте и соразмерности пришла красота подвижная, трепетная, дробная.

Красота Иннокентия Анненского подобна тревожному и издерганному миру, только чуть лучше, обнаженней и совестливей. Это красота роста, движения вверх, прорыв к состраданию и отклику. Красочные детали природы, и прежде всего цветы, выражают суть не столь реального мира, сколько самой души поэта. Мистическая загадочность, некоторое любование экзотикой, подчеркнутая музыкальность - не в пример другим поэтам оказались не мишурой, не игрой формы, а все тем же темпераментом, особой настроенностью лирика, мучительно решающего вопросы века, времени и упорно идущего своим, неповторимым путем причудливых миражей и мифологии.

Известная неопределенность, недосказанность, недомолвки имеют ту же природу - мысль пульсирует в такт жизни и вселенной, они - эти разрывы, паузы - нечто такое, что передать обычным течением слова невозможно, само слово не может вместить сложность мира и стремиться стать знаком, символом, мечтой. И цветы тут как раз оказываются на своем месте и в своем мифологическом амплуа. Эта линия собственного мифотворчества продолжена Анненским вслед за Баратынским, Тютчевым и Фетом, которые первыми стали задыхаться от неполноты слова, его недостаточности... и поэтому упорно и последовательно шли к краткости, совершенству и гармонии, часто вопреки реальности и ее подсказкам.

Внешнее отношение к жизни у Анненского, его общение со знакомыми литераторами и коллегами-педагогами были далеко небезупречными, но все, что касалось поэзии, отличалось всегда соразмерностью, тактом и внутренним логизмом. И есть что-то высоко значимое и символичное в том, что все его стихи, его главные книги 'Тихие песни' и 'Кипарисовый ларец' создавались именно в Царском Селе, этом городе Муз, городе парков и дворцов, городе прудов и цветов. Почти каждое стихотворение несет примету этого святого места: то ли образ, то ли слабый штрих, то ли намек, то ли линию, изгиб берега - вдруг за которыми открываются другие берега, другие дали. Есть и насквозь пропитанные царскосельским духом, как например, это:

Там на портретах строги лица,
И топок там туман седой.
Великолепье небылицы
Там нежит, веет резедой.
Там нимфа с таицкой водой,

105

Водой, которой не разлиться,
Там стала лебедем Фелица
И бронзой Пушкин молодой.
Там воды зыблются светло,
И гордо царствуют березы,
Там были розы, были розы,
Пускай в поток их унесло.
Там все, что навсегда ушло,
Чтоб навевать сиреням грезы.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Скажите: 'Царское Село' -
И улыбнемся мы сквозь слезы.

Здесь же, в городе Пушкина, Анненский нашел свое вечное пристанище. На его похороны 4 декабря 1909 года собралось много людей. Но что интересно: почти все они пришли проститься с известным педагогом и лингвистом, и только цветы безутешно оплакивали безвременную кончину своего загадочного и неутомимого певца.

вверх

При использовании материалов собрания просьба соблюдать приличия
© М.А. Выграненко, 2005-2018
Mail: vygranenko@mail.ru; naumpri@gmail.com