|
|
|||||||||||||||||||
| Начало \ Конференции \ Чтения 2005 \ Программа 1-го дня \ доклад А. Е. Аникина | |||||||||||||||||||
|
Обновление: 05.06.2019 |
||||
|
А. Е. Аникин
Ставя вопрос о существовании шевченковского (и, шире, украинского) пласта в творчестве Анненского (А.), приходится считаться с его заведомой латентностью. Директор Царскосельской Николаевской гимназии едва ли мог открыто проявлять свой интерес к творчеству поэта, оскорбившего семейство императора Николая I и подвергнувшегося за это суровому наказанию. Обращаясь к рассматриваемой теме, поневоле приходится строить догадки, рискуя впасть в домыслы. Однако возможность постановки рассматриваемого вопроса основана на бесспорном и хорошо известном свидетельстве, которое может служить отправной точкой для предположений (см. также Ан. 1997; Чер. 2000: 76). Речь идет о поздней (1909 г.) статье А. "О современном лиризме", где имя Шевченко (Ш.) соседствует с именем Пушкина и другими, составляя некую антитезу "молодым художникам слова", символизирующим собой "инстинкты самосохранения, традиций и медленного культурного преуспеяния" (КО: 361). В той же статье говорится: "А что, кстати, Кузмин, как автор "Праздников Пресвятой Богородицы", читал ли он Шевченко, старого, донятого Орской и иными крепостями, - соловья, когда из полупомеркших глаз его вдруг полились такие безудержно нежные слезы - стихи о Пресвятой Деве? Нет, не читал. Если бы читал их, так, пожалуй бы, сжег свои "праздники"..." (КО: 366). Комментарии к этому высказыванию уместно предварить наблюдениями об украинизмах в текстах А. Примером этого рода является о це бис (= оце бiс) в сонете "Из участковых монологов" и записанное из уст поэта стихотворение-шарж на квазиукраинском или русско-украинском языке (ЛТ: 100). Образцы этого языка (в нынешнем узусе - "суржика") А. мог слышать в Киеве - и дома от своего слуги Арефы, который был родом из Киева (ЛТ: 81). В обыгрывающих перезвон звуковых цепочках стихотворения "Колокольчики" участвует слово дид = укр. дiд (Лиду диду ладили, Дида Лиде ладили и др.), представленное также в статье "Художественный идеализм Гоголя", где упоминается чуб седого "дида" (КО: 219). Дид в "Колокольчиках" отсылает, конечно, и к фольклорному припеву ой, Дид-Ладо, но Дид здесь, согласно давней филологической традиции, также отождествляется со словом дед, укр. дiд. Далее следуют два примера скрытых - потенциальных - украинизмов. Фигурирующее в статье "Гейне прикованный" слово "безголовье" (": все эти фрейлины и гофмейстерины совсем было приспособились к своему безголовью:", КО: 156-157), как представляется, не только указывает на отсутствие голов у придворных дам (в соответствии с разбираемой А. темой отделения головы Гейне от его тела), но и скрывает рус. диал., уст. безголовье, укр. безголов'я 'несчастье, горе, беда', 'погибель', встречающееся и в произведениях Ш.: Поки безголов'я ворон прокричить ("На вiчну пам'ять Котляревському"); На безголов'я I я учуся ("Варнак"). В "Автобиографии" А. упоминается период, когда после университета, где "как отрезало со стихами", он стал педагогом и при этом "стишонки опять прокинулись" (КО: 435). Необычное "прокинулись" идентично рус. диал. (зап., южн.) прокинуться 'изредка попадаться, появляться', 'проснуться' и вместе с тем укр. прокидатися, прокинутися 'просыпаться, проснуться, пробудиться'. Образ просыпающихся стихов, создаваемый с помощью глагола прокинуться, скорее всего отсылает к шевченковскому Може, ще раз прокинуться Моï думи-дiти ("Заворожи менi, волхве"). На фоне "дум-детей" Ш. стихи А. ...Я люблю, когда в доме есть дети И когда по ночам они плачут в "Тоске припоминания" обнаруживают не только буквально-бытовой, но и переносный смысл: плачущие ночью дети = проcнувшиеся ночью "стихи-думы" (ср. у Ахматовой Не любил, когда плачут дети в "Он любил три вещи на свете"). В соответствии с характерным для А. преломлением античной традиции (Еврипид, Анаксагор и др.) и ее продолжения во французской поэзии (прежде всего у Леконта де Лиль), но и, как можно полагать, не без влияния Ш., образы из сферы "детского/материнского" становятся у нашего поэта основой для создания образов, относящихся к творчеству ("мыслестраданию"). Возможные украинизмы у А. заставляют вспомнить о нередком и в стихах и в прозе Ш. введении русизмов в украинские тексты, а украинизмов - в русские. В дополнение к сделанным наблюдениям стоит упомянуть об одной из возможных текстуальных реминисценций Ш. в стихах А., а именно, в стихотворении "Зимний сон". Отразившееся в нем представление о смерти может быть расценено как полемическое по отношению к ее трактовке у Ф. Сологуба ("Как часто хоронят меня!"). Сологубовским образам вселенского мощного тела, великой зари любви и подобным у А. противопоставляется ужас тела (ср. "У гроба") и совершаемый в поле ночью обряд похорон. Стихи Если что-нибудь осталось От того, что было мною, Этот ужас, эту жалость Вы обвейте пеленою предшествуют финальным
В белом поле до рассвета которые, как подробнее говорится в другом месте (Ан. 1999: 185-187), могут перекликаться не только с И если найдете предел, Отпойте меня, схороните! у Сологуба, но и со знаменитым поэтическим завещанием ("Заповiт") Ш.:
Як умру, то поховайте Возвращаясь к цитированной выдержке из статьи "О современном лиризме", следует констатировать, что она, с одной стороны, соотносит Ш. с константами творчества А., а с другой - суммирует некоторые важные мотивы поэзии Ш.. Он преподносится как "старый соловей", что, возможно, отсылает к его стихам Защебече соловейко <...> Старий Котляревський отак щебетав ("На вiчну пам'ять Котляревському"), но вместе с тем напоминает о мотиве соловья в произведениях самого А., - в частности, в посвященной памяти Пушкина кантате "Рождение и смерть поэта": Молодой запел душа- соловьюшка <...> Пословечно соловей да выговаривал. Отметить последнее важно в связи с соположением у А. имен Ш. и Пушкина, которое скрытым образом прослеживается, по-видимому, в пьесе "Под новой крышей", где в стихах Хорошо здесь тихим думам Литься в капельки чернил можно усмотреть отклик на шевченковское I ти случа?м прочитаеш Вилиту сльозами Мою думу i тихими Тихими речами Проговориш <...> ("Слiпий"), но одновременно и на пушкинское Подруга думы праздной - Чернильница моя ("К моей чернильнице"). "Полупомеркшие глаза" Ш. в статье А. предполагают глаза измученного жизнью и стоящего на пороге смерти человека, ослабевшие от старости или, возможно, от слез. Это те же глаза Ганны в "Наймичке" Ш. (...покапали сльози З старих очей замучених) или старухи-кормилицы в "Лаодамии" А. (И не глядят мои глаза от слез, От темноты ль...). Не менее важно, что "полупомеркшие глаза" проецируются на один из центральных образов индивидуальной творческой мифологии А. - статую с "померкшими" или "пустыми" глазами как двойником ослепленного поэта-певца (Ан. 1993а: 140; Ан. 1993б: 429; ср. Венц. 1996). Так, в "Лаодамии" Гермес предвидит времена, когда он станет мраморным и позабытым богом, но сможет иногда отряхнуть сон с померкших глаз. Другой аспект этого образа - помутнение зрения, ослепление и вследствие этого слепота как стадии отчуждения от природы, символы постижения или угадывания поэтом скрывающейся за гармонией красок внешнего мира "иной вечной красоты" (КО: 217), равнозначной гармонии (красоте) мысли (ЛТ: 144), в конечном счете - неявной первооснове сущего. По характерной для греческой культуре логике, она могла открыться только слепцу, кем стал Эдип (Ав. 1972: 100). В трагедии А. "Меланиппа-философ" упоминается некий изгнанник, мудрец, которому отечество не дает комка родной земли, чтобы прикрыть глаз <...> померкших: намек на изгнание Анаксагора, чье учение о космическом Разуме, соединившемся у А. с евангельским Духом, вошло (отчасти через Еврипида) в самые основания творческого мировоззрения А. (Ан. 1992). "Полупомеркшие глаза" Ш., по всей вероятности, ориентированы и на бродячего украинского слепца-лирника как характерного персонажа шевченковской поэзии (стоит напомнить в этой связи также о "Полтаве" Пушкина, "Тарасе Бульбе" и "Страшной мести" Гоголя). Ш. не только создал классические образы народного поэта, но и стал его олицетворением, Кобзарем par excellence. В соответствующих текстах Ш. особого внимания заслуживает описание слез из слепых и/или старых глаз: Як кобзар спiва?, Як серце смi?ться, cлiпi очi плачуть... ("Перебендя"). Шевченковские (украинские) слiпi лiрники органично подходили размышлениям А. об отношении западноевропейской, прежде всего французской, и русской (восточнославянской) поэтических традиций к античности, подарившей миру, согласно творцу "Фамиры-кифареда", миф о рождении Поэзии и Поэта. "Французский" вариант преемственности, который А. связывал прежде всего с Леконтом де Лиль и Бодлером, виделся ему в счастливом сохранении животворящего начала античной мифологии (А. 1908: 177). Символ славной судьбы античной поэзии у французов А. видел в "молодом орле", в исходе "Аполлонида" Леконта де Лиль улетающем вдаль от Пифийской скалы (ТЕ: 549). Мысли об участи Поэзии на русской почве А. высказал в статье "Генрих Гейне и мы": " ...истинно наша муза это - ищущая дороги, слепая муза Тютчева, если не кликуша Достоевского" (КО: 398). В статье "О современном лиризме" есть рассуждение, которое перекликается с этой мыслью: "Где нам до французов? - В нас еще слишком много степи, скифской любви к простору. Только на скифскую душу наслоилась тоже давняя византийская буколика с ее вертоградами, пастырями, богородицыными слезками и золочеными заставками" (КО: 358). Отправляясь от белого камня, воплощения некоей неразрешимой загадки, ослепивший себя Фамира готовится, подобно Эдипу, пуститься в странствия по неведомым далям, отзываясь тем самым на тютчевский образ слепой музы, а также на размышления Тютчева о судьбах славянских народов - Веки мы слепцами были, И, как жалкие слепцы, Мы блуждали, мы бродили, Разбрелись во все концы ("К Ганке") - и о скрытом в смиренной наготе родного края благословении: Всю тебя, земля родная, В рабском виде Царь Небесный Обошел, благословляя ("Эти бедные селенья..."). В Киеве, на посту директора Коллегии Павла Галагана А. столкнулся с "густым, упорным, квасным украинофильством" и оказался "виноват уже тем, что был великороссом" (ЛТ: 85). В новой для себя среде он был чужим и в конце концов был вынужден оставить службу в Коллегии. С точки зрения этого эпизода биографии нашего поэта предполагаемый шевченковский пласт в его творчестве, теснейшим образом связанный с гоголевским, пушкинским и другими, выглядит как своеобразный ответ на "густой" патриотизм, что вполне согласуется с представлениями А. о поэзии как объединяющем людей мировом явлении, анонимной, "ничьей" речи, чуждой национально-языковой ограниченности. Слово, язык были для него подчиненным, хотя и естественно-необходимым средством превращения поэзии в источник интеллектуального наслаждения "красотой мысли", тождественной "иной вечной красоте" творчества космического Духа-Разума, "атомом" которого, согласно А., становилась душа поэта (КО: 216). Отсюда вытекает мысль о том, что символы "Мертвых душ", "великой русской эпопеи", "слишком хороши и прекрасны для реального мира". "Действительно, где, собственно, происходит действие "Мертвых душ"? <...> Какая среда, украинская или великорусская, выпустила Чичикова?" (КО: 223-224). Ш. пришлось подолгу жить в России, особенно в Петербурге, где он, как и А. в Киеве (и Гейне в Париже), был не вполне "своим" (ср. КО: 397). Следует напомнить, что Ш. писал не только по-украински, но и по-русски. Написанное по-украински сделало его великим поэтом Украины, Кобзарем и нашло признание также у русского читателя. Написанное же по-русски не имело в русской среде успеха, а в украинской вызвало огорчение и недоумение или даже крайне резкое неприятие, как и контакты Ш. с русскими, в частности, с Н. Г. Чернышевским и другими социал-демократами. К поэмам и повестям Ш. на русском языке пристал ярлык несовершенных или довольно слабых в художественном отношении. Для некоторых же украинских читателей эти повести и поэмы оказались плохи уже потому, что написаны не по-украински. С такими оценками иногда сочетаются сходные упреки или обвинения в адрес Гоголя (а в адрес Ахматовой - упреки за забвение своих этнических корней). А. вполне мог испытывать к Ш. и его "думам-детям" - в особенности русскоязычным - сострадание и симпатию, поскольку сам побывал в положении человека, виноватого уже своей "великоросскостью". "Слабость" созданных по-русски произведений Ш. усматривается в стилистических и иных погрешностях, к которым при узко пуристическом подходе можно отнести и многочисленные украинизмы. Но как раз язык "русского Шевченко" - не украинский, но и не вполне русский, являет пример поэтического слова, стремящегося освободиться от того, что А. назвал "шлаками национальности" (в письме А.В. Бородиной, см. КО: 466). В глазах А. слезы Ш. могли быть коррелятом "жгучего зуда слез" трагизма Еврипида (А. 1902: 32-33), будучи однако лишь одним из целого ряда содержательных схождений (возникших независимым образом), которые можно обнаружить между Еврипидом и Ш. Эти схождения или совпадения нетрудно распределить по темам: детство/материнство как высшая ценность жизни и ее идеал, "цвет"; страдания, слезы и гибель детей как предельное проявление трагического в жизни; материнская любовь и материнский долг; долг детей перед родителями; человек и судьба (покорность или сопротивление). Сюда следует добавить то, что уже было упомянуто выше: слепые певцы-лирники и проливаемые ими слезы; слезы и мысли-думы как удел поэта; творческий аспект материнства/детства. Эти и близкие темы перешли от Еврипида к А. (предположительно - не без влияния Ш.), который мог увидеть в творчестве украинского поэта некий эскиз того, как может выглядеть Еврипид в русско-украинском (восточнославянском) языковом оформлении. Заслуживает внимания, что для Ш. характерно отмечавшееся Анненским у Еврипида и актуальное для самого А. использование будничного или обыденного слова (А. 1902: 36; КО: 486). Модернизм солдаты в переводе "Ифигении в Авлиде": ...а над ней с ножом безумец... А вокруг нее - солдаты, возможно, подсказан тем же словом в поэме "Марiя": Ножi солдати сполоскали В дитячiй праведнiй кровi! Дерзновенные выпады Ш. против Николая I и императрицы (возобновившиеся после возвращения поэта из ссылки, ср. отклик на смерть Александры Федоровны: Тебе ж, о Суко! и т. д.), принявшей деятельное участие в освобождении Ш. из рабства, и последовавшее за ними наказание, как представляется, в сильно трансформированном виде отразились в трагедии Анненского "Царь Иксион".
А. 1902 - Анненский И.Ф.
Античная трагедия // Мир божий. ? 2,
1902.
|
||||
| Начало \ Конференции \ Чтения 2005 \ Программа 1-го дня \ доклад А. Е. Аникина | ||||
|
|
||||
