Сокращения

Открытие: 10.01.2009

Обновление: 10.11.2021

В. Кривич (В. И. Анненский)
Иннокентий Анненский по семейным воспоминаниям и рукописным материалам

страница автора

Примечания даны по изданию 2011 г.

245

9

1890 год завершает собой первый Петербургский период. Отец получает назначение в Киев директором Коллегии Павла Галагана⁸⁹. Немного, может быть, волнительно, и жаль, что приходится расставаться с Петербургом, где сосредоточены все интересы, отношения, друзья, что совершенно изменяется жизнь уже и по составу - (в Киев уезжаем только мы втроём, братья остаются в Петербурге) - но отец бодр, оживлён, строит всякие планы: назначение является и лестным, и интересным.

Таким образом, ещё совсем молодым человеком он получает уже самостоятельное служебное положение и становится во главе среднего учебного заведения.

В последний день посещения гимназии отец возвращается домой хотя и растроганным, но вместе с тем и несколько сконфу-

246

женным: ученики носили его по классам на руках, причём настолько вошли в раж, что даже разбили его ногами несколько попутных стёкол.

Столы уже потерявшего обычный вид кабинета заполнились заботливо сделанными альбомами и группами от сослуживцев и учеников с сердечными надписями. Некоторые объединения дают свои памяти в виде адресов групп и стихов отдельно.

Помню, между прочим, "триумвират" и "главу" его - крупного и красивого, добродушнейшего блондина И-на. Он не может примириться с тем, что сослуживцы поднесли отцу свои карточки в серебряном альбоме, а альбом от их класса - кожаный с серебряным вензелем.

- Эх, не знал я этого раньше! - сокрушается "триумвир", - Разве мы это допустили бы?! Слоновой бы кости поднесли!

В квартире ярче запестрели институтские "шары"¹⁾. Впрочем, отец, кажется, с первых же дней появления в институте стал в разряд "обожаемых", так что "шарами" он был одаряем всегда, а ленты институтских тетрадей, к нему поступавших, всегда были одна другой шире, нежнее и душистее.

Не могу не рассказать к слову - такое трогательное напоминание получил я о Павловском Институте через некоторое время после смерти отца. По служебному моему адресу было доставлено мне письмо от двух бывших "павлушек". Узнав о моём существовании, они слали мне своё сочувствие и с такой исключительной теплотой вспоминали о человеке, который больше чем 20 лет тому назад был их случайным учителем и которого с тех пор они ни разу не видели.

Добавлю, что полученный отцом от Павловского Института жетон он до конца дней своих носил на часовой цепочке.

Прощание отца с учениками не ограничилось Петербургом: некоторые из них вместе с нами (отец ехал в Киев сначала один), провожали его до Колпина.

¹⁾ Исконное, традиционное институтское рукоделье, не имевшее никакого определённого назначения. "Шар" - диаметром в 1-1½ вершка - сматывался из разноцветного шёлка или шерсти, а сверху иногда ещё расшивался золотом или серебром.

247

А в чемодане отца поехал в Киев и бювар со следующим стихотворением, написанном на его титульном листе:

В среде обычной, дружной, тесной,
Мы собирались все сюда.
Но время шло, и выбор лестный
Наш круг расстроил навсегда.

Нет "понедельника". Прощальный
Обед наш шумный нынче тих,
Умчится в Киев чуждый, дальний,
Наш Кеня, бросив всех своих.

Но чтобы помнить хоть немного,
Прими от сердца скромный дар,
И не суди ты слишком строго
Ни нас, ни простенький бювар.

Ни самый бювар, ни приведённое стихотворение никакого, конечно, интереса не представляют¹⁾, но упоминаю я об этом бюваре потому, что с тех пор и до самой смерти отца он уже неизменно лежал на его письменном столе, и, таким образом, едва ли не всё, что с отцом с 1891 г. было написано, - так или иначе, но с этим бюваром соприкасалось.

10

Киевская Коллегия Павла Галагана, директором которой отец был назначен, представляла собой учебное заведение несколько особого типа.

Учреждённая супругами Галаган в память умершего в юношеском возрасте их единственного сына Павла, она имела только 4 старших класса классической гимназии, и, таким образом, юноши поступали в Коллегию именно в том приблизительно возрасте, в котором умер Павлусь Галаган⁹⁰.

И форменная одежда воспитанников Коллегии была тоже несколько необычна и как бы соответствовала тому платью, которое носил покойный юноша: будничной были обыкновенные гимназические курточки чёрно-серого цвета, а в качестве мундира - чёрный двубортный пиджак при крахмальном белье и чёр-

¹⁾ Кроме семьи, т. е. матери, братьев и меня, в этом подарке участвовали только самые ближайшие гости "Понедельников": В. П. Лесли, его сестра Ольга Петровна (впоследствии Хмара-Барщевская), о которой уже упоминалось выше, и товарищ братьев А. А. Жаннин-Перро.

248

ном галстуке; верхнее платье - чёрное статское пальто и чёрная фуражка с единственной блестящей принадлежностью во всей одежде: вышитым золотом вензелем "П. Г." и пропущенным сквозь него  словом "Коллегия" на околыше.

Все воспитанники были пансионерами - приходящие не допускались ни в каком случае. Плата в Коллегии была сравнительно высокой, но, кажется, половина состава была казённокоштной, причём для поступления казённокоштным требовалось выдержание конкурсного экзамена. Во всём остальном Коллегия соответствовала обыкновенной классической гимназии и входила в общий состав учебных заведений Киевского Учебного Округа, - с тою лишь разницей, что назначение директора не могло состояться без участия в выборе со стороны Почётного Попечителя Коллегии из семьи Галаганов. При отце Почётной Попечительницей была Е. В. Галаган, вдова основателя коллегии.

Впрочем, участие это, видимо, могло быть иногда и только формальным, так как насколько мне известно, до назначения своего в Киев никого из семьи Галаган отец не знал.

Коллегии принадлежало несколько Галагановских имений, в том числе и огромная усадьба "Покорщина" на реке Остре, у самого города Козельца Черниговской губ., с многодесятинным старым парком, фруктовым садом и широкими, обсаженными мелковицами, левадами.

К себе в Смоленскую губ. мы во время службы отца в Киеве уже не уезжали, и лето проводили в "Покорщине", где кроме нас жили ещё две-три семьи из педагогического персонала Коллегии, а также и те воспитанники, которые по каким-нибудь причинам не могли уезжать на вакантное время домой.

При нас таких коллегиатов было немного: два-три. Жили они здесь, разумеется, уже не на пансионерском режиме, а совершенно свободными людьми (конечно, на казённом же содержании).

"Покорщина" принадлежала до Галаганов В. Г. Дараган, сестре Алексея и Кирилла Разумовских, и, как говорили, имела близкое касательство к "роману императрицы". Этим, видимо, и объяснялась замечательная отделка некоторых комнат главного - самого заурядного снаружи - дома.

Помню я надпись на левой стороне спинки одного из кресел, гласившую, что на этом кресле тогда-то сидела императрица

249

Елизавета Петровна. Надо при этом, однако, сказать, что весь эффект этой надписи невольно исчезал, когда взглядывали на другое, соответствовавшее тому, кресло: там на спинке каким-то шутником была сделана точно такая же надпись, гордо возвещавшая, что здесь тогда-то сидел коллегиат такой-то. Не могу не упомянуть ещё об одной маленькой "достопримечательности": обои в одной из комнат были чуть не сплошь покрыты надписями, вензелями и росчерками здесь живших и бывавших, главным образом, впрочем, коллегиатов.

Отец, помню, на обои эти очень морщился, возмущаясь самой манерой писания на стенах:

- Ну завели бы книгу, что ли, если уж так хочется непременно расписаться! - говорил он.

К сожалению, память не сохранила мне ничего из этих надписей, среди которых попадались, помнится, и не лишённые любопытности, кроме, впрочем, одной: "Григорий Волков. Будущий граф и князь. А пока ещё чёрт зна що". Автором её был один из наших слуг.

Внешняя сторона жизни во время киевской службы, конечно, могла считаться очень неплохо сложившейся: было и некоторое положение, и самостоятельное интересное и довольно широко поставленное дело, и хорошие условия жизни, - но внутренняя оставляла желать многого.

Оторванный от Петербурга со всем тем, что Петербург в умственном, эстетическом и моральном отношении ему давал, от своих друзей, близких, Публичной библиотеки, м. б., даже и просто привычного уклада окружавшей его жизни, - в Киеве отец не мог не чувствовать себя одиноким. Те официальные, а также чисто светские отношения, которые ему приходилось поддерживать, никакой, разумеется, пищи для сердца и ума дать не могли. Среди лиц, с которыми судьба сводила теснее, были, конечно, люди и более приятные и менее приятные, но отношений сколько-нибудь близких по существу, кажется, ни с кем не сложилось, и все они не выходили за пределы мило-светской любезности или поверхностного приятельства. Погрузиться с головой в навар провинциально-служебного мирка он, конечно, не мог, а того, что соответствовало бы привычной сущности его интересов и склонностей в окружающей обстановке тоже не находил.

250

Многое в условиях и в самом укладе киевской жизни было ему совершенно чуждо, а с другой стороны - и он со своими взглядами, точками зрения и тяготениями для многих, с кем приходилось в служебной сфере сталкиваться, был чужд и непонятен.

А для некоторых к тому же являлся он ещё, - и это, пожалуй, прежде всего, - "кацапом", который не приемлет многого именно в силу своего кацапства, и сам по этой же причине может быть приемлем не иначе, как со всякими оговорками.

В частности в Коллегии он был первым директором - (вторым по счёту со времени её основания) - неукраинского происхождения, предшественником его был Ничипоренко, преемником - Дудка-Степович⁹¹.

Само собою разумеется, что ни украинофобом, ни украинофилом отец не был. Широкий по всем своим взглядам, всегда и во всём органически чуждый какой бы то ни было кружковщины, стоявший на высших ступенях просвещённости и либеральный в истинном значении этого слова, он ни в служебной деятельности, ни в личной жизни не строил своих отношений к людям применительно к их национальности или происхождению. Никогда не основывал своего мнения в общем вопросе на личной симпатии или антипатии, и уже тем более никогда не мог принять подхода к такому вопросу или явлению в плоскости каких-нибудь узко националистических уклонов и восприятий.

Уважая всякое национальное чувство и всегда с полной терпимостью относясь ко всякому, хотя бы и диаметрально противоположному с его мнению, он, вместе с тем, строго ограничивал эти мнения и чувства от тенденций чисто шовинистических. Всякого рода "квас", какая бы этикетка ни была наклеена на его бутылку и в какую бы посуду он ни наливался, - одинаково симпатиями его не пользовался: и Гоголь был дорог, а Шевченко ставился ниже Пушкина, должно быть, не потому, что первый писал на общерусском, а второй на украинском языке...

Как бы то ни было, но, помнится мне, трения и столкновения у отца в этой области бывали, и не раз.

В Киеве отец пробыл не долго, и уже в 1893 году получил назначение снова в Петербург, - директором 8-й гимназии, но короткий киевский период даёт важную дату в его научно-литер-

251

атурном формуляре: насколько помню я, именно в Киеве был начат "Театр Еврипида".

Из жизни в Киеве вспоминаются мне, между прочим, два следующих маленьких эпизода.

Однажды весной отец организовал прогулку Коллегии куда-то по Днепру. Пароход для этой прогулки был зафрахтован специально, посторонней публики не было, - но во время пути совершенно неожиданно оказалось, что внизу преисправно действует пароходный буфет, которым некоторые коллегиаты и воспользовались в полной мере. Никаких трагических последствий, ни вообще, ни в частности, для нескольких упившихся юношей история эта, помнится, не имела, - тем более, что весьма значительная часть вины падала, конечно, и на сопутствующих коллегиатам педагогов, - но волнений отцу она стоила немалых. Да и не только волнений: вспоминается мне какой-то очень длинный счёт от пароходного буфетчика, назавтра отцу принесённый...

Другой эпизод - комического характера - таков: один, претендовавший на некоторую светскость и чрезвычайно ехидный киевлянин, которому отец во время своих прощальных визитов завёз карточку, встретив отца где-то на другой день и, видимо, желая его "сконфузить", с приятнейшей улыбкой обратился к нему перед довольно многочисленным обществом:

- Что ж это вы, И. Ф., карточку-то мне оставили грязную: там у вас буквы какие-то написаны - эр, эр, эс... Может быть, заметка какая-нибудь нужная?..

Но конфуз вышел обратный, потому что отцу ничего не оставалось другого, как объяснить ехидному "мондэну", что это не какие-то случайные эр, эр, эс, а французские p. p. c., которые в такого рода случаях проставляются и обозначают - pour prendre congé⁹².

вверх

II

Итак, 1893 году мы снова возвращаемся в Петербург⁹³. Отец снова среди привычных условий жизни и в центре своих интересов и отношений.

Восьмая гимназия как-то сразу пришлась отцу по сердцу, и о службе своей здесь он до конца дней сохранил лучшие воспоминания.

252

И, действительно, эти три года директорства в Петербурге могут, пожалуй, считаться едва ли не самым спокойным и счастливым периодом его служебной жизни.

"Наверху" - доверие и благожелательность, полная возможность работы в направлении своих педагогических принципов и взглядов, и со стороны воспитанников - лучшее отношение.

Даже самый дом, занимаемый гимназией (она помещалась в частном доме) на тихой тогда 9-й линии В. О., был мил и уютен.

Об отправлении отцом его административно-педагогической деятельности и о его приёмах в этом деле, а также и об отношениях с учениками, - в той мере, в какой это основано на моих личных воспоминаниях и впечатлениях, - я ещё буду говорить в дальнейшем, здесь же пока буду продолжать идти главным образом т. с. по линии внешних событий.

Таким внешним событием во время директорства в 8-й гимназии может считаться, конечно, и сделавшая некоторый маленький шум постановка на гимназической сцене "Реса" - трагедии, приписываемой Еврипиду, в стихотворном переводе отца⁹⁴. Кстати: это была первая его вещь, увидевшая хотя и гимназическую, но всё же рампу.

Спектакль этот (их состоялось два: 31 января и 2 февраля 1896 г.¹⁾) был действительно мало похож на обычные ученические спектакли уже по самой пьесе, и ему предшествовала длительная и самая тщательная подготовка, которой искренно увлекались все - и сам отец, и руководители, и участники⁹⁵.

Профессором Петербургской Консерватории А. А. Петровым, который в то время наблюдал за преподаванием музыки в гимназии, была написана к "Ресу" увертюра, хоры и музыкальные антракты, обучение хоров было поручено преподавателю пения г. Морозову, а труд по обучению юных актёров принял на себя известный тогда драматический артист И. В. Васильев.

Благодарная в смысле ролей и очень сценическая трагедия была разъяснена, освещена и разработана до мелочей. Не мало внимания было уделено и искусству самого произнесения стихов, а также пластической правильности движений.

Декорации были написаны небезызвестным впоследствии ху-

¹⁾ Спектакль был повторен ввиду того, что в один раз зала не могла вместить всех тех, кто желал присутствовать на нём.

253

дожником С. И. Пановым - тогда учеником гимназии - при содействии его брата, художника И. И. Панова. Ученический оркестр, пополненный оркестром Музыкального Общества, играл под управлением композитора.

Спектакль, привлекший внимание не только официального мира, но и многих представителей науки, литературы и искусства, прошёл блестяще. Среди присутствовавших запомнились мне: академики - А. Н. Веселовский, В. К. Ернштедт, профессора - Ф. Фр. Зелинский, К. А. Поссе, Н. А. Римский-Корсаков и М. А. Балакирев.

Не могу не отметить, что некоторые из ближайших участников "Реса" посвятили себя впоследствии литературе. Таковы - А. А. Кондратьев, игравший Музу, и В. Б. Окс, исполнявший роль Пастуха. Участвовал в "Ресе" в роли Афины Паллады и Киприды и пишущий эти строки.

Вдохновенный знаток античности и убеждённый, стойкий защитник классического образования, не боявшийся открыто заявлять, что, несмотря на все свои грехи и недочёты система Толстого всё же была единственной системой, приобщившей к тому же русскую школу европейской культуре, - отец, конечно, никогда не считал, что сознательное отношение к античности может быть внедряемо вариациями из области зубрения какого-нибудь аориста, или заученной декламацией с ученической эстрады перед окаменелыми от непонимания и тоски слушателями монологов на греческом языке. И, разумеется, одна такая постановка "Реса" и предварительная работа, с нею связанная, стоила многих страниц учебников и письменных работ.

Вот передо мною пачка ученических адресов, поздравительных и прощальных приветствий (8-я гимназия), и в рисунках почти каждого из них что-нибудь, связанное с античной древностью или "Ресом" (милая, чуткая юность!).

Беру наудачу. Вот один лист (рис. восп. Труханова) - портик и колонна выстроенной при отце гимназической залы в греческом стиле, бюст Еврипида, сцена из "Реса". Вот другой (рис. восп. К. Мулюкина) - снова греческие колонны, ократ, свиток с текстом из "Рикса". Вот стихотворное поздравление, уже не помню по какому случаю, - в греческом орнаменте, и снова

254

бюсты великих греков, и свиток с надписью Вакхаи, и предметы древнего культа (рис. восп. Яголковского). А вот случайный листок с посвящённым "Иннокентию Фёдоровичу Анненскому, переводчику Эврипида" стихотворением Виктора Окса, о котором я упоминал выше. Там говорится о прекрасной Элладе и исчезнувшей вместе с богами, её красоте, а внизу под датой (16/V. 95) такая характерная приписка: "во время экзамена".

Для А. А. Кондратьева⁹⁶, к которому до конца жизни отец сохранил искреннее и большое сердечное расположение, и который, как это он и сам всегда говорил, именно ему, главным образом, обязан своей исключительной любовью к древнему миру, отец со школьных времён так и остался "дорогим учителем", и этот эпитет А. А. Кондратьев всегда неизменно прибавлял к имени отца во всех своих к нему обращениях.

Каждую свою вещь А. А. Кондратьев, конечно, вручал отцу, и о каждой книге отец всегда сообщал ему свой подробный и серьёзный отзыв, при чём сердечное чувство, которое хранил он к "Милой музе", нисколько не мешало тому, что мнение о продукте творчества писателя Кондратьева могло подчас и не состоять из одних комплиментов.

Но и поощрял, и журил он бывшего ученика своего именно как "дорогой учитель": всегда неизменно дружески и всегда направляюще-серьёзно.

Только раз, помню я, к работе Кондратьева отнёсся он с определённым сухим и кратким осуждением. Это был перевод "Писем Билитис" П. Луиса. Не знаю даже, писал ли он вообще что-нибудь поэту по поводу этой книги, но в последствии в одной из библиографических заметок, вскользь и без упоминания имени переводчика "Песен" упомянул, что едва ли не напрасно эта подделка П. Луиса была переведена на русский язык, так как она не для языка протопопа Аввакума и Достоевского.

Прожить на тихом Васильевском острове отцу тоже пришлось недолго. Уже осенью 1896 года он получает назначение в б. Царское Село директором гимназии.

Назначение в б. Царское Село было обусловлено личной просьбой министра народного просвещения, графа И. Д. Делянова.

255

Оставлять 8-ю гимназию, снова выселяться из Петербурга, хотя бы и в этот близкий и очаровательный пригород, отцу очень не хотелось. Но министр, - кстати сказать, и хорошо понимавший, и высоко ценивший служебные качества отца, - с полной откровенностью объяснил, что отказ от назначения сюда поставил бы его в крайне затруднительное положение. Что сейчас у него нет другого лица, которое он мог бы спокойно отправить в б. Царскосельскую гимназию.

Осенью 1896 г. мы переехали в Царское Село - последний этап жизни Иннокентия Анненского.

Считаю нужным сказать, что не сухие соображения карьерного характера были главнейшими основаниями перехода в б. Царское.

Склонности к карьеризму, как к таковому, у отца никогда не было, и надо полагать, что, если бы в жизни своей он был озабочен желанием "чиновничьей карьеры", то с теми данными, способностями и возможностями, которыми обладал, он не стал бы забираться в глухие дебри просветительного ведомства.

Но в характере его, чрезвычайно гордом и самолюбивом, была одна яркая черта: ни на какие вспомогательные роли он не годился. Хотя бы и в малом, - но он должен был быть всегда самостоятельным и первым. А там - и ответ, и ответственность какие угодно.

И судьба была к нему в этом отношении милостива: никогда ничьим "помощником" ни в служебной, ни в личной деятельности отец не был.

Прощание с 8-й гимназией носило исключительно сердечный и не банальный характер.

Я не стану, разумеется, загромождать эти страницы пересказами многочисленных адресов и прощальных приветствий, которые были в тот день прочитаны отцу, упомяну лишь о том, что среди них был адрес и от студентов последнего при отце выпуска и что закончилось прощание "Прощальной Кантатой"⁹⁷, исполненной гимназическим хором: слова её были написаны восп. Оксом, музыка - восп. Варзугиным, а рисунок обложки поднесённого отцу экземпляра сделан восп. Сретенским.

Примечания:

523

⁸⁹ Киевская Коллегия Павла Галагана была привилегированным учебным заведением закрытого типа, находившемся в ведомстве Министерства народного просвещения, но имевшим некоторые отступления от общепринятой программы. Директором Коллегии Павла Галагана в Киеве Анненский был с января 1891 по октябрь 1893 г. (ПК. С. 135).

⁹⁰ Коллегия, как указывают А. В. Лавров и Р. Д. Тименчик, 'была учреждена в память об умершем в отроческом возрасте сыне украинского общественного деятеля Григория Павловича Галагана (1819-1888) и его жены Екатерины Васильевны Галаган (1826-1896)' (ПК. С. 135).

⁹¹ Ничипоренко Иван Иванович (1842-1910) - четвёртый директор Коллегии Павла Галагана в 1879-1890 гг. Степович (Дудка-Степович) Андроник Иоанникиевич (1857-1935) - литературовед-славист, директор Коллегии Павла Галагана в 1893-1906 гг. (ПК. С. 135).

⁹² Prendre conge - дословно - брать отпуск, отбывать (фр.). Этикетная форма прощания перед отъездом, о котором сообщается при помощи визитных карточек с начальными буквами указанных слов.

⁹³ Анненский был директором 8-й гимназии в Петербурге с 27 октября 1893 г. по 1896 г.

⁹⁴ Отдельное издание: Рес. Трагедия, приписываемая Еврипиду. Перевел с греческого стихами и снабдил предисловием Иннокентий Анненский. СПб., 1896.

524

⁹⁵ О тех, кто принимал участие в подготовке спектакля, как и о тех, кто на представлении 'Реса' в 8-й гимназии, Анненский подробно сообщил в письме журналисту С. Н. Сыромятникову от 7 февраля 1896 г. Персоналии этого события подробно прокомментированы в издании: Письма I. С. 170-191.

⁹⁶ А. А. Кондратьев - автор мемуарного очерка в наст. издании, см. о нем справку на с. 551.

⁹⁷ См.: Письма I. С. 179-180.

вверх

Сокращения

При использовании материалов собрания просьба соблюдать приличия
© Выграненко М. А., 2005-2021
Mail: vygranenko@mail.ru; naumpri@gmail.com