Сокращения

Открытие: 18.03.2007

Обновление: 05.2.2024

Литературовед, историк русской культуры начала ХХ в. Родился 3 декабря 1945 г. Начинал свою научную деятельность и защитил кандидатскую диссертацию на "лотмановской" кафедре Тартусского университета. С 1991 г. - профессор кафедры славистики Еврейского университета в Иерусалиме, авторитетный исследователь творчества А. Ахматовой, И. Анненского, акмеизма и Серебряного века в целом. Член редколлегии и редактор-консультант биографического словаря "Русские писатели. 1800-1917".
Участник международной научной конференции в Великом Новгороде 2009 г., где выступил с докладом "Мифемы русской поэзии начала XX века".

Страница Википедии
Р. Д. Тименчику посвящён сборник: Шиповник. Историко-филологический сборник к 60-летию Романа Давидовича Тименчика. М., 2005.

Исследования и наблюдения, посвящённые Анненскому:

И. Ф. Анненский. Письма к С. К. Маковскому (совместно с А. В. Лавровым)
// Ежегодник. С. 222-241.

О составе сборника Иннокентия Анненского "Кипарисовый ларец"
// Вопросы литературы. 8, 1978. С. 307-316.

Заметки об акмеизме. II
// Russian literature, 1977, III, pp. 286-287

286

Венерианский лексикон* строится по типу "детской зауми", которую, по известному наблюдению Мандельштама, Данте вводит, "когда понадобилось начертать окружность времени". На сопоставлении, "диалоге" двух видов зауми - звукописи и русских диграмм из гласных, обозначающих плач и клич, строится хлебниковская "Мудрость в силке" - где после криков славки ("беботэу-вевять!"), вьюрка ("тьерти-едигреди!"), овсянки, дубровника и т. д., Лесное божество прижимает ребенка:

Но знаю я, пока живу,
Что есть уа, что есть ау.⁴⁵

Но говоря о "детской зауми" (точнее, о т. н. "языке нянь"), нельзя не назвать И. Анненского (ср. слова Ахматовой: "из него все вышли" - Ахматова включает и Хлебникова). В сонете "Человек" начертана именно "окружность времени":

Я завожусь на тридцать лет,
Чтоб жить, мучительно дробя
Лучи от призрачных планет
На "да" и "нет", на "ах!" и "бя".⁴⁶

287

/.../

Когда б не пиль да не тубо,⁴⁷
Да не тю-тю после бо-бо!..⁴⁸

В пору своих публичных выступлений в "Академии стиха", посетителями которого в 1909 году были и Гумилев, и Хлебников, и Мандельштам Анненский говорил о необходимости поворота к "упрощенности", "недоумелости" и приводил в пример стихи Шарля Кро, им переведенные ("Joujou, pipi, caca, dodo" - "Ням-ням, пипи, аа, бобо").

<...>

Что касается "краски", то основа венерианского колоризма встречалась у Гумилева и ранее, как правило, в примечательных контекстах - в рассказе об Анненском ("Задумчиво смотря, как сини дали в червонном золоте аллей"), в стихотворении "После смерти" (И пойду в голубые сады /.../ Чтобы рвать золотые плоды") и в стихотворении о Фра Беато Анжелико:⁵⁴

И так нестрашен связанным святым
Палач, в рубашку синюю одетый,
Им хорошо под нимбом золотым:
И здесь есть свет, и там - иные светы.⁵⁵

^* Подразумевается одно из последних стихотворений Гумилева:

На далекой звезде Венере
Солнце пламенней и золотистей,
На Венере, ах, на Венере
На деревьях синие листья...

⁴⁵ <...>

⁴⁶ Ср. в "Ошибке смерти": "Все, от слез до медуницы, / Все земное будет "бя" (Собрание произведений В. Хлебникова, т. 1-5, Ленинград, 1929-1933; 4, 252), в стихотворении "Облаки казались алыми усами...": "Ах!.. Мы изнемогли в вечной вечного алчбе / А дитя, передразнивая нас, пропищало "бе!", в "Крымском": "Ах! Я устал один таскаться! / А дитя, увидев солнце, закричало: 'цаца!'" (Собрание произведений В. Хлебникова, т. 1-5, Ленинград, 1929-1933; 2, стр. 284 и 47).

⁴⁷ Ср. о языке охотничьего быта в "Педагогических письмах" Анненского (Русская школа, 1892, ? 7-8, стр. 165).

⁴⁸ Ср. вложенное в уста Верлена в "Отходной из стихов" Зенкевича (1926): "Смерть сделала тебе бо-бо / О, мальчик мой Рембо!" Заметим, что финал "Человека" воспринимался широкой публикой 1910-х годов почти как футуристический эпатаж - ср. в газетном отчете о лекции Габриэля Гершенкройна (одного из ранних и чутких критиков Мандельштама): "процитированным стихотворением Анненского, действительного статского советника, директора лицея (так! - Р. Т.), окружного инспектора, которое он заканчивает нечленораздельными звуками, ближе всего напоминающими собачий лай, лектор не убедил, кажется, никого в необходимости в такого рода "антитез" (Одесские новости, ? 9688, 25 апреля 1915). Ранее В. Волькенштейн назвал это стихотворение "курьезом" (Современный мир, 1910, ? 5, 2 паг., стр. 113).

⁵⁴ "Для изображения мира ангелов /.../ он нашел и вполне подходящую красочную гамму, нежную и радостную, состоящую из светло-синей краски, ликующе-красной, белокурой, светящейся, как медь, и наконец, золотой, обдающей небожителей сияющим блеском" (Р. Мутер, История живописи, ч. 1. Пер. с нем. под ред. К. Бальмонта, СПб., 1901, стр. 144).

⁵⁵ <...>

Заметки об акмеизме. III PDF 900 KB
// Russian literature. 1981. IX, pp. 175-189.
Статья вошла в состав:
Анненский и Гумилев // Роман Тименчик. Подземные классики: Иннокентий Анненский. Николай Гумилев. С. 257-279.

Письма Валентина Кривича к Блоку PDF
/ Предисловие, публикация и комментарии // Литературное наследство. Т. 92, кн. 2. 1981. С. 315-323.

[аннотация] // Страницы русской поэзии XVIII-XX в.в. И. Ф. Анненский И. А. Бунин (подписное издание).
/ Читают В. Гвоздицкий, А. Кутепов. Составитель Р. Д. Тименчик. © "Мелодия", 1983. Всесоюзная студия грамзаписи. Запись 1982 г. МОНО М40-44781-2Апрелевский ордена Ленина завод грампластинок.

Иннокентий Анненский в неизданных воспоминаниях. Совместно с А. В. Лавровым
// ПК. С. 61-68.

Поэзия И. Анненского в читательской среде 1910-х годов DJVU
// А. Блок и его окружение. Учен. зап. Тарт. ун-та, вып. 680. Блоковский сборник. VI. Тарту: Тартуский гос. ун-т. 1985. С. 101-116.
Статья переработана и вошла в состав:
К истории культа Анненского // Роман Тименчик. Подземные классики: Иннокентий Анненский. Николай Гумилев. С. 77-254.

Иннокентий Анненский и Николай Гумилёв
// Вопросы литературы. 1987. 2. С. 171-178.

Из истории русской поэзии: И. Ф. Анненский
// Родник. Рига. 1988. ? 2. С. 15-17.

15

Тексты стихотворений: "У св. Стефана", "Далеко... Далеко..."

<...>

16

<...>

Читатель, к которому недавно по-настоящему пришли стихи Анненского (они изданы в прошлом году полумиллионным тиражом*), сможет сам проследить, как перекликаются первые "нерусские" впечатления поэта с его позднейшими стихами - здесь отображены стихи о детях (плачущих, терпящих боль и - самое страшное - нерожденных) и о детстве, об эпизоде в соборе св. Стефана в Вене (куда он поехал после Риги) - о смерти (вслед за Случевским Анненский пытался вообразить свое посмертное бытие). И о жалости - о всеохватной мировой жалости - к муляжной кукле, к иве, сломавшейся под весом обезумевшей Офелии, к одуванчикам-калекам и к себе - поэту, с детства измученному пыткой стихов, неотвязно слагающихся в бессонные ночи, истерзанному чувствительностью своей кожи и, подобно тому, как другой поэт искал покой в буре, ищущему покой - в муке.

Тексты стихотворений: "Бессонница ребенка", "Милая", "Тоска припоминания", "В ароматном краю в этот день голубой..."

* Наверное, речь идёт о книге "Избранное" (1987), подготовленной И. И. Подольской, хотя её тираж поменьше, 300 000 экз (может быть, была допечатка).

17

Тексты стихотворений: "Одуванчики", "Зимний сон к снегу", "То было на Валлен-Коски", "Ноша жизни светла и легка мне...", "Старые эстонки".

[биографический очерк]. Совместно с К. М. Черным
// РП 1. С. 84-88.

Культ Иннокентия Анненского на рубеже 1920-х годов
// Readings in Russian Modernism / Культура русского модернизма: Статьи, эссе и публикации. В приношение Владимиру Федоровичу Маркову. М., 1993, с. 338-348.
Статья переработана и вошла в состав:
К истории культа Анненского // Роман Тименчик. Подземные классики: Иннокентий Анненский. Николай Гумилев. С. 77-254.

Устрицы Ахматовой и Анненского
// Иннокентий Анненский и русская культура ХХ века; Elementa: Journal of Slavic Studies and Comparative Cultural Semiotics. Vol. 2. 1996. ? 3-4. Р. 311-317.
Статья переработана и вошла в состав:
Устрицы Ахматовой и Анненского // Роман Тименчик. Подземные классики: Иннокентий Анненский. Николай Гумилев. С. 65-76.

[Рец.]: Михаил Кралин. Победившее смерть слово. Статьи об Анне Ахматовой и воспоминания о ее современниках. Томск: Водолей, 2000. 384 с. Тираж 1000 экз. фрагмент

О 'Старых эстонках (Из стихов кошмарной совести)' Иннокентия Анненского
// Большой Город. ? 22 (288). 14 декабря 2011. С. 40, 42. (цифровая публикация)
Статья переработана и вошла в состав:
Старые эстонки // Роман Тименчик. Подземные классики: Иннокентий Анненский. Николай Гумилев. С. 29-37.

<полный текст стихотворения>

40

Стихотворение Иннокентия Анненского (1855-1909) 'Старые эстонки (Из стихов кошмарной совести)', в бессменной 'актуальности' (от этого противноватого в применении к поэзии слова хочется отгородиться не одним, а двумя слоями кавычек) которого никогда не приходилось сомневаться (не забыть, как благодарили меня латышские литераторы, когда я перепечатал его на излете советской власти в рижском журнале 'Родник'), нельзя было и помыслить опубликовать до 1917 года. Оно увидело свет только в 1923 году, и тогда свойственник поэта припомнил:

'Это случилось зимою 1906 года, когда политические события сменяли друг друга с головокружительной быстротой и люди вполне нейтральные мимовольно втягивались в их круговорот. Анненский не разделил этой - почти общей - судьбы. Но чувствовалось, что он переживает общественно-политические потрясения очень болезненно. Помню, в редакцию 'Слова', где я тогда заведывал литературным отделом, была прислана книжка Климкова 'Расправа и расстрелы'. В ней с жуткими подробностями рассказывалось о карательных экспедициях вообще и в частности - о кровавых усмирениях в прибалтийском крае. Очень скоро книжка эта стала библиографической редкостью, потому что была конфискована министерством внутренних дел и, помнится, предана уничтожению. Вот эту-то книгу увидел случайно у меня в руках Анненский и попросил для прочтения. Не думая о последствиях, я охотно дал ее. Прошло несколько дней: Заехал я к Анненским в Царское Село. Поздоровавшись со мною, И. Ф. ушел к себе в кабинет и, вернувшись через минуту, возвратил мне очерки Климкова.

'Большое испытание

42

моему больному сердцу принесла эта книга, - сказал он задумчиво. - Мне тяжело было бы лишний час продержать ее у себя, потому-то и тороплюсь с ее отдачей:' И прибавил: 'Какой кошмарной укоризной должна быть каждая ее страница для всякого из нас'.

В стихах о бессоннице всегда слышно тиканье часов, здесь и прямо названное, и сказывающееся монотонией глагольных рифм-консонансов (калякать - тикать - поплакать - похныкать). Всякое стихотворение, как известно, прописано поверх другого стихотворения (а то, в свою очередь, процарапано на доске своего предшественника, и так дальше - к самим истокам лирики и драмы). Анненский был одним из первых, кто стал учить недоверчивого русского читателя этому литературному закону. За ревельскими хозяйственными матронами, подбирающими по дороге оброненные поленья, стоят, - вернее уж, сидят - русские отражения гейневской 'Госпожи Заботы' ('Frau Sorge'), и одна из них, наверное, некрасовская старуха из его вольного перевода этого стихотворения из 'Романсеро', где Некрасов в последнем стихе совсем русифицировал немецкую сиделку к неудовольствию того учреждения, которое первый поэт назвал богомольной важной дурой:

Ах, были счастливые годы!
Жил шумно и весело я,
Имел я большие доходы -
Со мной пировали друзья;
Я с ними последним делился,
И не было дружбы нежней,
Но мой кошелек истощился -
И нет моих милых друзей!
Теперь у постели больного,
Как зимняя вьюга, шумит,
В ночной своей кофте, сурово
Старуха-Забота сидит.
Скрипя, раздирает мне ухо
Ее табакерка порой;
Как страшно кивает старуха
Седою своей головой!..
Случается, снова мне снится
То полное счастья житье,
И станет отраднее биться
Изнывшее сердце мое:
Вдруг скрип, раздирающий ухо, -
И мигом исчезла мечта.
Сморкается громко старуха,
Зевает и крестит уста!

В своих стихах о полудремах-полубессонницах Анненский, страдавший 'невыносимым нервным зудом кожи', и раньше разглядывал что-то подобное:

Когда умирает для уха
Железа мучительный гром,
Мне тихо по коже старуха
Водить начинает пером.
Перо ее так бородато,
Так плотно засело в руке
<:>
Но жаркая стынет подушка,
Окно начинает белеть:
Пора и в дорогу, старушка,
Под утро душна эта клеть:

Но на сей раз старуха-забота и ее спутницы озабочены другим. В декабре 1905 года банды фабричных рабочих разгромили и пожгли несколько десятков имений под Ревелем, нынешним Таллинном. По заключению военно-прокурорского надзора,

'Август Адов Локкут, Густав Адов Телискиви, Ян Юганов Каропах, Ганс Михкелев Кензапа и еще 22 человека - подлежат обвинению в том, что в конце 1905 г. приняли участие в преступном сообществе, постановившем целью своей деятельности насильственное изменение в Эстляндской губернии установленного в России основными законами образа правления и учреждение демократической республики, и, располагая в значительном количестве оружием, составили таким образом между собой и другими, следствием не обнаруженными, лицами для достижения указанных целей шайку, и затем, действуя в качестве членов этого преступного сообщества, в целях осуществления намеченных целей они в период времени между 13 и 16 декабря 1905 г. в м. Раппель Ревельского уезда, объявленного на военном положении, открыто, с оружием в руках, напали на канцелярию младшего помощника Ревельского уезда по 3-му участку, на канцелярию Верхнего крестьянского суда, на камеру мирового судьи 8-го участка Ревельско-Гапсальского мирового округа и на находящееся при нем арестное помещение, открыто похитили деньги, истребили и расхитили имевшиеся в указанных правительственных учреждениях дела, штемпеля, печати, а в канцелярии крестьянского суда уничтожили портреты царствующего государя императора и зерцало, а также разгромили раппельскую казенную винную лавку, истребив в ней всю водку и похитив гербовые марки; открыто, с угрозами оружием, похитили затем у пастора Юргенсона деньги и, кроме того, совершили в тот же период времени ряд последовательных вооруженных нападений на расположенные в окрестностях м. Раппеля помещичьи имения, причем нападения на все перечисленные имения сопровождались насильственным отобранием оружия, уничтожением огнем барских усадеб и винокуренных заводов, а также истреблением спирта, машин на заводах и разного другого имущества, принадлежащего владельцам этих имений, а нападение на школу - похищением оружия и денег, как казенных, так и принадлежащих учителю Цыпкину, жене его и учительнице Стефановской. При этом, однако, описанное выше преступное посягательство на насильственное изменение образа правления было обнаружено в самом начале:'

Дело было предано военноокружному суду. В те годы он выносил больше 1000 смертных приговоров за год. И Леонид Андреев написал 'Рассказ о семи повешенных', где невезучий убийца эстонец Янсон все повторял: 'Меня не надо вешать'. Среди повешенных, были, конечно, и русские люди, но для Анненского слово 'космополитизм' было не бранным, он помнил его античную генеалогию, настаивал на его не 'сентенциозных' только, а 'художественных' началах - 'воспроизведение случайно и несправедливо обездоленных существований'.

Старуха у кровати размножилась, и трудно отказаться от впечатления, что их стало именно трое, что их рукоделье похоже на манипуляцию с одной нитью, что это - другими словами - три Парки, чье лепетанье чудилось Пушкину в 'Стихах, сочиненных ночью во время бессонницы'. Их угроза построена на зловещей двусмысленности слова 'петля' - то ли изгиб нитки при вязании, то ли удавка. И мерещащиеся в полудреме метаморфозы обещают реванш серых, землистолицых, с опухшими глазами, воспитанных крестьянок, превращающихся в задорных фурий-вязальщиц, 'трикотажниц' Робеспьера, со спицами в руках подбадривавших рабочий цикл гильотины.

Ахматова в 1945 году писала об Иннокентии Анненском: 'Он был преддверьем, предзнаменованьем:' В черновике за этим следовала еще одна строка, которую она не могла бы предложить в печать, - 'всего, что с нами позже совершилось'.

Что вдруг. Статьи о русской литературе прошлого века. Иерусалим, "Гешарим"; Москва, "Мосты Культуры", [2008]. статьи, фрагменты и выписки

Подземные классики: Иннокентий Анненский. Николай Гумилев. М.: Мосты культуры; Иерусалим: Гешарим, 2017.

Об Анненском в других исследованиях:

Текст в тексте у акмеистов
// Текст в тексте: Труды по знаковым системам XIV / Учен. зап. Тартусского гос. ун-та. ? 567. Тарту, 1981. С. 66, 72-73.

66

Ситуация сочинения экспромта часто становится его же темой; фиксируется способ записывания, тип альбома, наконец, свойства поэтики записываемого текста, причем все эти мотивы связываются взаимными мотивировками. См., например, экспромты Анненского: записанное под углом к автографу некой поэтессы: "Как в автобу́се, // В альбоме этом // Сидеть поэтом // <...> // И боком к даме, // Немного тесно..."¹, "Перо нашло мозоль..." в сонете-акростихе² и в черновике (!) 12-ый его стих "Эге... да это стих двенадцатый, кажись"; Ахматовой - "Еще к этому добавим // Самочиркой золотой..."³; Гумилева: "В этом альбоме писать надо длинные, длинные строки, как нити // <...>". Заметим, что Анненский ввел автометаописательное стихотворение экспромтного типа "Перебои ритма" в книгу своей лирики⁴.

<...>

72-73

Но в конечном пределе поэзия акмеистов тяготеет к анонимной чужой речи. Это неоднократно декларировалось учителем акмеистов Анненским, видимо, не без влияния известных рассуждений Шопенгауэра о том, что истинный стих от века заложен в языке. Ср. стихотворение Анненского "Мой стих": "Не теперь... давно когда-то // Был загадан этот стих...", "Я не знаю, кто он, чей он // Знаю только, что не мой", "Не тоскуй: он был - ничей"⁵. Ср. в его статье об Еврипиде: "трагик <...> все же был прежде всего поэтом, т. е. зеркалом, собирающим и отражающим чужие, ничьи лучи"⁶.

¹ СиТ 59. С. 225. Речь идёт об экспромте в альбом В. В. Уманову-Каплуновскому.

² СиТ 59. С. 222. Речь идёт о стихотворении "Из участковых монологов".

³ Тименчик Р. Д., Лавров А. В. Материалы А. А. Ахматовой в Рукописном отделе Пушкинского Дома. - "Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1974 год". Л., 1976. С. 59.

⁴ Смирнов И. П. Художественный смысл и эволюция поэтических систем. М., 1977. С. 82-83.

⁵ СиТ 59. С. 187-188.

⁶ Анненский И. Елевсинская трагедия. ОР ГБЛ, ф. 261. С. 13.

Письмо Гумилёва Кривичу 2 окт. 1906 г.
Неизвестные письма Н. С. Гумилева / Публикация Р. Д. Тименчика // Известия АН СССР. Серия литературы и языка. 1987. Т. 64. ? 1. С. 52-54.

Кривич Валентин Иннокентьевич
// РП 3. С. 155.

Р. Д. Тименчик приводит фрагмент письма С. К. Маковского Ю. Иваску об Анненском в статье:
Роман Тименчик. Пятые пункты лирических героев // Иерусалимский журнал. 2015. ? 52. См. на странице С. К. Маковского.

Р. Д. Тименчик упомянул Анненского в интервью Глебу Мореву 23.01 2015:
"Роман Тименчик: 'Страна должна знать своих стукачей, но сначала она должна знать своих палачей'",
http://www.colta.ru/articles/literature/6078

- Корректно ли будет, возможно, снимая имплицитную полемичность этого заголовка - 'Последний поэт', - сформулировать, что мифологема 'последний поэт' есть черта читательской истории вашего поколения?
- Глеб, мне казалось самоочевидным, что у следующего поколения будет следующий последний поэт. Для очень многих людей поколения Блока тогда все и кончилось, и никакие наши любимые Ахматова, Пастернак, Мандельштам, Заболоцкий, Цветаева не были соизмеримыми с ним величинами. Я не знаю - это надо специально справиться, когда завелось впервые это ощущение. Я не уверен, что великий Баратынский в этом, как и во многом другом, был первым: как сказала Цветаева, единственный не бывает первым. Но что после Баратынского многие русские поэты примеривали к себе эту роль - это я с полной ответственностью могу заявить о тех поэтах, которыми я специально занимался. Например, Иннокентий Федорович Анненский. О таком проговаривалась и Ахматова. Некоторые, видимо, позировали на последнего поэта, во всяком случае, их так называли, например, называли Якова Петровича Полонского - при жизни, в глаза. Я бы попробовал показать, что такой мотив прятался в сознании Блока.

Сокращения