Сокращения

Открытие: 1.09.2007

Обновление: 05.01.2024

Литературовед, академик РАН (2008), доктор филологических наук, заведующий отделом новой русской литературы ИРЛИ (Пушкинский Дом) РАН (Санкт-Петербург). Страница Википедии А. В. Лавров - автор и соавтор статей и публикаций об Анненском: И. Ф. Анненский. Письма к М. А. Волошину. (совместно с В. П. Купченко) 1978 И. Ф. Анненский. Письма к С. К. Маковскому. (совместно с Р. Д. Тименчиком) 1978 И. Ф. Анненский в переписке с Александром Веселовским. 1978 Иннокентий Анненский в неизданных воспоминаниях (совместно с Р. Д. Тименчиком) 1983 "Перевал" 1984 фрагмент Вячеслав Иванов - "Другой" в стихотворении И. Ф. Анненского. 1996 Недописанная книга Валентина Кривича. PDF 2020 // Unacknowledged Legislators: Studies in Russian Literary History and Poetics in Honor of Michael Wachtel / Ed. by Lazar Fleishman, David M. Bethea, and Ilya Vinitsky. [Berlin etc.:] Peter Lang, 2020 (Stanford Slavic Studies. Vol. 50). В собрании также размещён в качестве дополнения к публикации М. Г. Эдельман фрагмент вступительной статьи А. В. Лаврова к публикации: Итальянские заметки М. А. Волошина // Максимилиан Волошин. Из литературного наследия. I. СПб.: "Наука", С.-Петербургское отделение, 1991.

А. В. Лавров участвовал с докладом на анненской конференции 1994 г. (Санкт-Петербург, Музей Анны Ахматовой в Фонтанном Доме).

А. В. Лавров открывал и председательствовал на первом заседании (на фото) Всероссийской научной конференции с международным участием ''Иннокентий Анненский (1855-1909): жизнь, творчество, эпоха' (к 160-летию со дня рождения)' (12-14 октября 2015 года, Санкт-Петербург, ИРЛИ РАН).

О А. В. Лаврове и Анненском см. также:
Трилистник юбилейный с субботним приложением // Роман Тименчик. Подземные классики: Иннокентий Анненский. Николай Гумилев. С. 38-63.

А. В. Лавров, В. П. Купченко
И. Ф. Анненский. Письма к М. А. Волошину

письма

Источник текста: Ежегодник, с. 242-246.

242

Знакомство Иннокентия Федоровича Анненского с Максимилианом Александровичем Волошиным (1877-1932) состоялось в первых числах марта 1909 г. Сын поэта В. И. Анненский-Кривич вспоминал о первом визите Волошина и С. К. Маковского, будущего редактора журнала 'Аполлон', 4 марта в Царское Село: 'И Маковский, и приехавший вместе с ним Макс. Волошин имели до того времени об И. Ф. Анненском довольно поверхностное представление, и поэтому, конечно, встреча с таким Иннок. Анненским явилась для них полным сюрпризом. А отец, как нарочно, в этот вечер был необыкновенно интересен и блестящ. Он так и рассыпал драгоценные блестки и самоцветные камни своего ума, исключительной эрудиции и высокого остроумия. Оба писателя были буквально ошеломлены тем, что они встретили в этом "переводчике Еврипида", - да нисколько и не скрывали того огромного впечатления, кот<орое> он на них произвел. Помню я те откровенно-восхищенные взгляды, кот<орыми> они беспрестанно обменивались'.1

¹ Кривич В. Иннокентий Анненский. (Страницы и строки воспоминаний сына). - ЦГАЛИ, ф. 5, оп. 1, ? 50, л. 25 об.-26. Рассказывая о первой поездке к Анненскому для разговора о будущем журнале, Волошин признавался: 'Ни я, ни С. К. Маковский не имели об Анненском ясного представления. О нем тогда часто говорили Н. С. Гумилев и А. А. Кондратьев -- его ученики по царскосельской гимназии' (рассказ Волошина об Анненском 27 марта 1924 г., записанный Л. В. Горнунгом и Д. С. Усовым, хранящийся в собрании А. В. Федорова, в Ленинграде).

В свою очередь и Анненского - по его признанию, 'слишком удручённого прошлым' (см. письмо 1, 6 марта 1909 г.), - не могло не обогатить знакомство с Волошиным - поэтом широкой эрудиции, глубоко искренним, взыскательно относящимся к слову, бывшим к тому же и обаятельным собеседником. С Анненским его особенно сближали любовь к античной культуре и живой интерес к творчеству новейших французских поэтов, которых

243

они оба увлеченно переводили и наследниками которых в деле обновления поэтического слова себя считали.

Тогда же, 4 марта, Анненский подарил Волошину, в ознаменование знакомства, отдельный оттиск своей статьи 'Античный миф в современной французской поэзии'. 'Имена мне милые, слова мне дорогие и идеи мне близкие, потому что я в свое время "пошел к французам в школу", - писал на следующий день Волошин Анненскому. - Мне радостно, что теперь, после десятилетия в Париже, возвращаясь окончательно в Россию, я встретил Вас, потому что увидел в Вас (а это так редко!) человека, с которым можно не только говорить, а у которого можно учиться'.² В следующем письме к Анненскому Волошин говорит, что он открылся ему как цельная, многогранная индивидуальность, неожиданно объединившая в себе несколько ранее знакомых его ликов:

'Вы существовали для меня до самого последнего времени не как один, а как много писателей. Я знал переводчика Эврипида, но вовсе не соединял его с тем, кто писал о ритмах Бальмонта и Брюсова <...> И, конечно, этого И. Ф. Ан<ненского> я не мог соединить с И. Анненским, "молодым" поэтом, которого Гриф со "строгим выбором" печатал в "Перевале".

И только теперь <...> все эти отрывочные впечатления начали соединяться, и, наконец, три дня тому назад они слились окончательно в конкретную личность и в цельный характер, к которому я не мог не почувствовать глубочайшего уважения и удивления'.³

Волошин просил Анненского дать на время все его книги, чтобы еще отчетливее представить себе его писательский облик.

В первые дни знакомства Анненский подарил Волошину свою книгу 'Тихие песни' (СПб., 1904), выпущенную под псевдонимом 'Ник. Т-о', с надписью: 'Максимилиану Александровичу Волошину на память "Аполлоновских" дней разоблачённый Ник. Т-о. 10 III 1909. И. Анненский'.⁴ В середине апреля 1909 г. вышла в свет 'Вторая книга отражений' Анненского, экземпляр которой был отправлен Волошину в Коктебель с надписью: 'Максимилиану Александровичу Волошину к воспоминание и в залог часов лучшего художественного настроения. И. Анненский. 5 V 1909. Ц<арское> С<ело>. Захаржевская, д<ом> Панпушко'.⁵ Волошин откликнулся на это благодарственным письмом, в котором по достоинству оценил оригинальность критических очерков Анненского, кажущихся по резкой обнаженности и прозорливости писательского взгляда 'сжатым клубком муче-

² ЦГАЛИ, ф. 6, оп. 1, ? 307. В экземпляре статьи, хранящемся в Доме поэта в Коктебеле (? б17), Волошин, в частности, подчеркнул фразу: '... на чём, если не на античном же мифе, держится поэтический стиль французов, т. е. того единственного народа, который еще сохранил, и, может быть, именно благодаря этому животворному началу, высокое искусство слова?'.
³ Письмо от 7 или 8 марта 1909 г., см.: ЦГАЛИ, ф. 6, оп. 1, ? 307. 'Гриф' - С. А. Соколов (Кречетов) - поэт, владелец издательства 'Гриф', редактор журнала 'Перевал'. Сводку своих первоначальных разрозненных представлений об Анненском Волошин дает и в статье 'И. Ф. Анненский -- лирик' (А, 1910, ? 4, январь, отд. II, с. 11-12).
⁴ Библиотека Дома поэта в Коктебеле, ? 725.
⁵ Там же, ? 724.

244

ний': 'Она верная и справедливая, Ваша книга. И её жестокость - не жестокость приговора, но жестокость судебного отчёта о процессе. Но зато какая утончённая гибкость образов <...> Я думаю, что никто так не понимал Достоевского, как Вы <...> Ваша книга почти не книга, настолько в ней трепетность письма или дневника. Вы осуществляете слова Р. де Гурмона о том, что критика - самый интимный род исповеди. Но Вы еще заставляете исповедоваться и писателей, и их героев...'.⁶

Впрочем, во 'Второй книге отражений' были выражены и те особенности, которые отчетливо показывали различия в системах ценностей Анненского и Волошина. В критической прозе наиболее явно прослеживается принципиальный адогматизм творческого сознания Анненского, предрасположенность к 'будничности', недосказанности и одновременно обнажённой исповедальности, которая, вероятно, была едва ли не единственным положительным кредо поэта. 'Я не могу, да вовсе и не хотел бы уйти от безнадежной разорённости моего пошлого мира, - признавался Анненский. - Я видел совсем, совсем близко такие соблазнительные бездны <...> что звезды и волны, как oнe ни сверкай и ни мерцай, а не всегда-то меня успокоют'.⁷ Но именно эти 'звезды и волны' были всегда спасительным алтарем для Волошина. Его напряженный духовный поиск всегда находил опору в осознании торжественной гармонии мирового единства, всегда осуществлялся во всеоружии символов, воспринятых от самых различных культур. Показательно, что Анненский остался равнодушным к статье Волошина 'Horomedon', в которой все эти качества были максимально выражены (см. письмо 2, 13 августа 1909 г.). Вряд ли могли найти у Анненского глубокий сочувственный отклик и оптимистические 'вселенские' начала в поэзии и мироощущении Волошина, и его увлеченность проблемами теософии.

В статье 'О современном лиризме' Анненский иронически характеризовал 'философичность' новейшей поэзии ('в ней носятся частицы и теософического кокса, этого буржуазнейшего из Антисмертинов'⁸), может быть, подразумевая и соответствующие произведения Волошина. Несходство мироощущений обнаруживается и тогда, когда критик касается непосредственно поэтического облика Волошина - 'нашего молодого и восторженного эстетика' - в общей галерее поэтов, изображенных в статье 'О современном лиризме'. Приведя стихотворение Волошина 'Лиловые лучи' (из цикла 'Руанский собор'), Анненский заключает: 'Право, кажется, что нельзя ни искусней, ни полней исчерпать седьмой полосы спектра, ласковее изназвать её, чем Волошин, воркуя, изнàзвал своих голубок-сестриц в лиловых туниках'.⁹ Анненский подмечает склонность Волошина к 'метафорической молитве', к благоговейному любованию готикой, гаммой 'цветовых переливов', неназойливо противопоставляя этому

⁶ Письмо к И. Ф. Анненскому от июня 1909 г., см.: ЦГАЛИ ф. 6, оп. 1, ? 307.
⁷ Анненский И. Ф. Вторая книга отражений, СПб., 1909, с. 26.
⁸ А, 1909, ? 1, октябрь, отд. I, с. 32.
⁹ Там же, ? 2, ноябрь, отд. I, с. 9-10.

245

свою отзывчивость к другой красоте - 'мученической', свободной от всевозможных напластований.¹⁰

5 сентября 1909 г. Волошин приехал из Коктебеля в Петербург.¹¹ С этого времени и до конца ноября поэты часто встречались: в Царском Селе у Анненского, в редакции 'Аполлона' - при обсуждении конкретных вопросов, связанных с организацией журнала, на вернисажах выставок и театральных премьерах. Общение было прервано скоропостижной кончиной Анненского 30 ноября.

Свои размышления о творчестве покойного поэта Волошин изложил в статье 'И. Ф. Анненский - лирик', которая была предназначена для подборки статей памяти Анненского, задуманной редакцией 'Аполлона'.¹² Статья примыкала к циклу волошинских статей 'Лики творчества', печатавшихся в газете 'Русь' в 1906-1908 гг.; некоторые её мысли были сформулированы ещё в письмах к Анненскому. Цитирование отрывков из писем Анненского усиливало интимно-доверительный характер этой статьи-воспоминания о поэте, чья преждевременная утрата горько переживалась. Волошин создаёт сложный психологический портрет Анненского:

'Его торжественность скрывала детское легкомыслие; за гибкой подвижностью его идей таилась окоченелость души, которая не решалась переступить известные грани познания и страшилась известных понятий; за его литературною скромностью пряталось громадное самолюбие; его скептицизмом прикрывалась открытая доверчивость и тайная склонность к мистике, свойственная умам, мыслящим образами и ассоциациями; то, что он называл своим "цинизмом", было одной из форм нежности его души; его убеждённый модернизм застыл и остановился на определенной точке начала девяностых годов. Он был филолог, потому что любил произраста-

¹⁰ В черновой рукописи статьи 'О современном лиризме' зачеркнуты строки, в которых более отчетливо, чем в окончательном тексте, прослеживаются элементы 'метафоричности' и 'стилизованности' устремлений Волошина в 'лиловые тени Руанского собора': 'У нас понёс туда молодое, чистое, свежее сердце Максимилиан Волошин <...> Но не жалко ли вам этого большого ребенка, который так хотел бы, так до смерти, хоть на минуту хотел бы там молиться, а из его слов завтра же, пожалуй, оперу стилизованную сделают и поставят ее в кабаре - в лиловых тонах' (ЦГАЛИ, ф. 6, оп. 1, ? 135, л. 131, 133).
¹¹ В этот день он дал телеграмму Анненскому, извещая его о приезде (ЦГАЛИ, ф. 6, оп. 1, ? 307).
¹² В декабре 1909 г. Волошин писал В. Кривичу, запрашивая у него рукопись подготовленной к печати книги стихотворений Анненского: 'Я очень прошу Вас дать мне на несколько дней "Кипарис<овый> Ларец", т<ак> к<ак> иначе я не смогу написать той статьи, что обещал, для январского No Аполлона. Что касается "трагедий", то в этой статье я не думаю касаться, т<ак> к<ак> думаю написать отдельно. Они мне необходимы - но на срок более продолжительный. Мне точно так же был бы необходим "Эврипид". Но это не спешно, хотя бы очень хотелось иметь всё вместе, но с возможностью держать долго. Стихи же мне надо на 2-3 дня' (ЦГАЛИ, ф. 5, оп. 1, ? 66). В последних числах декабря Волошин сообщал о работе над статьей секретарю 'Аполлона' Е. А. Зноско-Боровскому: 'Статья об Иннокентии Федоровиче сегодня начинает писаться <...>, т<о> е<сть> совершается последняя часть работы (предварительные все покончены). Это займёт один или два дня. Ко 2-му янв<аря> Вы будете иметь её наверно' (ГПБ, ф. 124, ? 973).

246

ния человеческого слова: нового настолько же, как старого. Он наслаждался построением фразы современного поэта, как старым вином классиков; он взвешивал её, пробовал на вкус, прислушивался к перезвону звуков и к интонациям ударений, точно это был тысячелетний текст, тайну которого надо было разгадать'.¹³

Касаясь стихов, составивших ещё не вышедший тогда в свет сборник 'Кипарисовый ларец', Волошин демонстрирует своеобразие поэтического облика Анненского; он подмечает у него 'острый взгляд импрессиониста', тяготение к теме смерти и знание 'тысячи интимных примет её'; он подчеркивает его умение - подобно К. К. Спучевскому - изобразить кошмар обыденности. Многие наблюдения, сделанные Волошиным,¹⁴ оказались основополагающими в истолковании поэтического творчества Анненского и были развиты и всесторонне разработаны последующими критиками и исследователями автора 'Кипарисового ларца'.

Волошин на всю жизнь сохранил благодарную память о своем старшем друге. Получив от В. Кривича оттиск посмертно появившейся статьи Анненского 'Леконт де Лиль и его "Эриннии"', он писал ему 27 марта 1910 г.: 'Статья о Лек<онт> де Лиль снова заставила звучать в ушах голос Ин<нокентия> Феод<оровича> и сжаться сердце'.¹⁵ В 1912 г., задумав пьесу из жизни литературного Петербурга, он среди 'необходимых персонажей' намечал вывести 'филолога-литературоведа типа Анненского'. В программу своей лекции 'Возрождение русской лирики в первые десятилетия XX века' Волошин ввёл тезис: 'Эллино-латинские корни и славянские плоды. Иннокентий Анненский и Вячеслав Иванов'.¹⁶ Перечитывая в январе 1931 г. статью Анненского 'Достоевский до катастрофы', Волошин делился впечатлениями с филологом М. С. Альтманом: 'Это очень хорошо, глубоко и соответствует моим чувствам'.¹⁷ В июне 1932 г., отвечая на вопросы литературной анкеты критика и библиографа Е. Я. Архиппова о любимых поэтах ('которых Вы <...> любите исключительно и неотступно'), Волошин вслед за Пушкиным, Тютчевым и Некрасовым назвал имя Анненского.¹⁸

Письма И. Ф. Анненского печатаются по автографам, хранящимся в Рукописном отделе Пушкинского Дома, в архиве М. А. Волошина (ф. 562).

¹³ Волошин М. Лики творчества. И. Ф. Анненский - лирик. - А, 1910, ? 4, январь, отд. II, с. 12.
¹⁴ М. Л. Моравская писала Волошину 19 февраля 1910 г.: 'Мы читали Ваши статьи в Аполлоне. Как хорошо Вы разгадали Анненского!' (ИРЛИ, ф. 562).
¹⁵ ЦГАЛИ, ф. 5, оп. 1, ? 66.
¹⁶ См. письмо Волошина к Ю. А. Галабутскому от 10 октября 1918 г.: ИРЛИ, ф. 562. В наброске Волошина 'Метрический стих есть строгая форма...' (относящемся, по-видимому, к статье 'Голоса поэтов') говорится: 'Академически торжественный, угловатый, накрахмаленный баритон Анненского, который вдруг совершенно иррационально переходит в мастерское звукоподражание клоуна-иллюзиониста, кончает усталым, захватывающим своей обнаженной человеческой искренностью, простым и жутким "вполголоса"' (там же).
¹⁷ Сообщено М. С. Альтманом.
¹⁸ ЦГАЛИ, ф. 1458, оп. 1, ? 46, л. 4 об.-5.

247-251: письма

вверх

А. В. Лавров
Вячеслав Иванов - "Другой" в стихотворении И. Ф. Анненского

Источник текста: Иннокентий Анненский и русская культура XX века: Сборник научных трудов. Санкт-Петербург, АО АРСИС, 1996. С. 110-117. PDF 5.0 MB
Статья также включена в издание: Лавров А.В. "Перевал" // Лавров А.В. Русские символисты: этюды и разыскания. М.: Прогресс-Плеяда. 2007.

110

Во всех комментированных изданиях творческого наследия И. Ф. Анненского, осуществленных до 1990 года, об адресате стихотворения 'Другому', входящего в 'Кипарисовый ларец', не высказывалось никаких соображений. Лишь во втором издании 'Стихотворений и трагедий' в примечаниях А. В. Федорова 'Другому' интерпретируется следующим образом: 'Отсутствие посв<ящения>, видимо, неслучайно. Хотя, возможно, имеется в виду К. Д. Бальмонт, одно время высоко ценимый Анненским, ст<ихотворе>ние дает обобщенный образ поэта, которого автор противопоставляет себе'¹. Предположение о том, что 'Другой' Анненского - его дистанцированное второе 'я', отчасти идеал автора, отчасти объект полемики с самим собою, высказывалось и ранее²; что же касается догадки относительно Бальмонта, то едва ли она имеет под собой прочные основания: никаких аргументов в пользу такого соотнесения А. В. Федоров не привел, хотя в данном случае они были бы весьма уместны, поскольку самоочевидных черт сходства между образом Другого в стихотворении Анненского и Бальмонтом, а также специфическими особенностями, формирующими образ поэзии Бальмонта, явно не наблюдается.

Между тем еще в 1966 году П. П. Громов, анализируя стихотворное послание А. Блока 'Вячеславу Иванову', дающее целостную концепцию творчества мэтра русских символистов - 'царя самодержавного', указал на 'поражающую своей внутренней близостью к Блоку стихотворную аналогию': '"Другой" в стихотворении Анненского - это, так же как и у Блока, человек цельности, широты, 'царственного' размаха, питающихся 'вьюгой', 'вихрями', стихийными началами жизни...' Отметив, что образу творчества 'Другого' у Анненского противопоставлен собственный поэтический кодекс ('Мой лучший сон - за тканью Андромаха'), Громов подчеркнул: 'Трагически-скорбный образ Андромахи тут несет примерно то же содержание, что блоковские формулы 'печальный, нищий, жесткий'; им противостоит 'дионисийская стихийность' игнорирующих трагизм реальной жизни 'синтетических' концепций'³. Исследователь прямо не утверждает, что в обличье 'Другого' выступает Вяч. Иванов, однако прослеженное им разительное сходство между адресатами стихотворений Анненского и Блока говорит само за себя. Вывод, к которому подводили наблюдения Громова, четко сформулировала И. В. Корецкая в статье о Вячеславе Иванове и Иннокентии Анненском⁴; одновременно с нею была опубликована статья Катрионы Келли, специально посвященная обоснованию тезиса о тождестве 'Другого' и Вяч. Иванова⁵.

Среди аргументов, выдвинутых К. Келли и И. В. Корецкой, - указания на сугубо 'ивановские' специфические черты, составляющие творческий облик 'Другого': менады ('Твои мечты - менады по ночам'), отсылаю-

111

щие к одному из самых характерных для Иванова стихотворений (в самой первой фразе статьи Анненского 'О современном лиризме' обыгрывается этот образ, олицетворяющий у него всю символистскую поэзию, и далее весь ход размышлений автора о 'современной менаде' организуется вокруг цитат из стихотворения Иванова 'Скорбь нашла и смута на Мэнаду...')⁶; безумный порыв ('Я полюбил безумный твой порыв'), огонь ('Ты весь - огонь') - атрибуты 'дионисийских' вдохновений, питавших поэзию Иванова; богоподобие и торжествующее величие ('И бог ты там, где я лишь моралист', 'Ты - в лепестках душистого венца', 'Ты памятник оставишь по себе, / Незыблемый, хоть сладостно-воздушный...') - устойчивые мифопоэтические приметы образа мастера, нашедшие свое законченное воплощение в формуле 'Вячеслав Великолепный'.

Вне поля зрения интерпретаторов стихотворения осталась, однако, одна конкретная примета, дополнительно убеждающая в правомерности предпринятой 'дешифровки': строки 'Зато нигде мой строгий карандаш / Не уступал своих созвучий точкам', безусловно, указывают на лирический цикл Иванова 'Повечерие', опубликованный в 1908 году в 'Весах'. Восьмое, заключительное стихотворение цикла - незаконченный сонет 'Моя любовь - осенний небосвод...': его словесный текст исчерпывается восемью строками - двумя катренами, вместо двух завершающих сонет терцетов - шесть строк, обозначенных точками (исключительно значимый по смысловой силе, согласно тыняновской терминологии, 'эквивалент текста': работа Иванова над сонетом оборвалась незадолго до начала предсмертной болезни его жены, Л. Д. Зиновьевой-Аннибал, позднее поэт не счел возможным 'дописать' стихотворение, завершавшее обращенный к ней цикл)⁸. Еще одним подтверждением того, что 'Другой' в сознании автора ассоциировался непосредственно с Вяч. Ивановым, служит стихотворный экспромт Анненского 'Мифотворцу на башню'⁹; один из его автографов, озаглавленный 'На башне летом'¹⁰, имеющий посвящение 'В. И. Иванову' и датированный 21 июня 1909 года, включает три варианта четвертой строки:

а А там другой Жилец уж, сед
б А там Другой ютится, сед
в А там Другой уж - пыльно-сед

'Жилец' знаменитой 'башни', Вячеслав Иванов, предстает здесь - не случайно - как 'Другой' (с прописной буквы!).

К. Келли в своей работе акцентирует также внимание на тех аспектах, которые объясняют близость между Анненским и Ивановым и закономерность возникновения между ними продуктивного творческого диалога, - на возрастной близости поэтов, на их особом положении, как 'старших', наиболее опытных и искушенных, в кругу 'младших' современников-символистов, на том, что оба они были профессиональными филологами-классиками, свободно ориентировавшимися в культурных сферах, доступных немногим, и т.д.¹¹ Отмечает она и каламбурные аллюзии в заглавии рассматриваемого стихотворения: 'Другому' соотносится с обиходными в кругу символистов, часто торжественными по стилю, посвящениями, обращенными друг к другу¹²; в статье 'О современном лиризме' Анненский

112

писал в этой связи: 'Наше декадентство, конечно, не западное: оно имеет свой колорит. Например, приходится видеть, как меняются между собой то акростихами, то печатными подписями вроде 'Другу и Брату' крупные и серьезные поэты... А кто не слышал о рифмах брюсовского сонета, которые угадал Вячеслав Иванов?'¹³ Формула 'Другу и Брату', на которую иронически и полемически откликается Анненский заглавием своего стихотворения, ближайшим образом восходит к посвящениям, открывающим две поэтические книги В. Брюсова: 'К. Д. Бальмонту, другу и брату' ('Urbi et Orbi', 1903), 'Вячеславу Иванову, поэту, мыслителю, другу' ('StejanoV Венок', 1906)¹⁴. Обращение к 'Другому' позволяет рассматривать творческий жест Анненского в том же ряду ('поэт - поэту', 'равный - равному') и одновременно недвусмысленно говорит о том особом, суверенном положении в ряду 'равных', на которое претендовал автор стихотворения, о дистанции, отделяющей близкий и дорогой ему мир поэтических образов и мотивов от столь же определенного и самодостаточного в своей цельности мира поэзии Вяч. Иванова.

Такое положение Вячеслава Иванова и Иннокентия Анненского, их творческих принципов и духовно-эстетических предпочтений друг относительно друга обозначилось со всей отчетливостью весной 1909 года, когда они встретились как идейные вдохновители и ближайшие сотрудники новообразованного журнала 'Аполлон'. Редактор будущего журнала С. К. Маковский стремился привлечь к своему начинанию всех наиболее ярких и значительных представителей 'нового' искусства, возлагая при этом самые серьезные надежды главным образом на Анненского и Иванова, на их глубокий духовный опыт, широчайшую эрудицию, дар общения и безусловный авторитет в кругу более молодых 'аполлоновцев'. Анненского Маковский изначально воспринимал как своего основного союзника в отстаивании собственно 'аполлонических' начал гармонии, меры, самоценного, свободного, 'стройного' творчества, видя в его художественных пристрастиях необходимый идейно-эстетический противовес религиозно-теургическим и 'дионисийским' уклонам Иванова¹⁵. После первого организационного собрания участников задуманного журнала Маковский писал Анненскому (12 мая 1909 года): '...хочется еще раз сказать Вам, с каким восторженным чувством я отношусь к нашему 'союзу' в редактировании 'Аполлона'. Прошедшее собрание лишний раз воочию убедило меня, что наша 'икона' должна сделаться поистине чудотворной. Разве общее настроение не было именно таким, каким должно было быть? Все это предвещает прекрасное начало. Как удачно вышло, что не было Иванова. А Вы еще хотели, чтобы он председательствовал! Нам нужно создать свою атмосферу, свое дружное и авторитетное credo, и пока оно действенно в Вашем лице, я верю абсолютно в наш успех'¹⁶. Вместе с тем ближайшее участие Иванова в 'Аполлоне' было для Маковского чрезвычайно значимым и желанным; в своем стремлении заручиться поддержкой со стороны признанного вождя петербургских символистов редактор журнала также всецело полагался на Анненского. Подтверждая договоренность о совместном с Ивановым визите к Анненскому в Царское Село¹⁷, Маковский писал ему 20 мая 1909 года: 'Итак - в пятницу <22 мая> мы будем в Вашем гостеприимном доме на Захаржевской.

113

Я предвижу интересный обмен идей с В. Ивановым. Как Вы полагаете? Мне бы очень хотелось, чтобы Вы очаровали и его, как всех будущих 'аполлонистов'. Он может быть чрезвычайно полезен: не правда ли? Весь Петербургский молодой писательский мир с ним очень считается. Сделать его 'своим' - было бы настоящим приобретением. Но своим в кавычках, разумеется!'¹⁸ Позднее Маковский сообщал об этом визите в письме к В. Э. Мейерхольду (10 июля 1909 года): 'С Вяч. Ивановым я провел, неделю назад, целый день, - вместе ездили в Царское к Анненскому, долго беседовали о журнале...'¹⁹

Стихотворение 'Другому' (не имеющее авторской датировки) включено в план 'Кипарисового ларца', составленный Анненским не позднее 31 мая 1909 года²⁰. Поскольку все основные осуществленные к этому времени мероприятия, встречи, беседы, связанные с определением идейно-эстетической платформы 'Аполлона' и актуализировавшие в кругу будущих 'аполлоновцев' проблему со- и противопоставления двух мастеров проблему, безусловно, существенно значимую и для Анненского), приходились главным образом на май 1909 года, можно предположить, что 'Другому' было написано в том же месяце. Сблизившись на 'аполлоновской' почве, Иванов и Анненский, естественно, находили темы для продуктивного диалога, не сводившиеся к выработке журнального кредо и обрисовке контуров 'аполлонизма' по отношению к 'дионисизму' или к каким-либо иным метакультурным дефинициям. Однако и в других сферах - и прежде всего в сфере классической древности, глубоко постигнутой ими обоими, - обнаруживалось то же разномыслие, то же различие в идеалах и пристрастиях, что и при их самоопределении в системе современной литературы. Примечательно в этом отношении письмо Анненского к Иванову от 24 мая 1909 года (ранее не публиковавшееся)*, продолжающее начатый - видимо, при встрече в Царском Селе 22 мая - разговор о Елене, прекраснейшей из женщин в греческой мифологии, и трактовке этого образа во 2-й части 'Фауста' Гете. Трудно судить, какие именно воззрения отстаивал в беседе Иванов, однако ясно, что Анненский в своем послании обрисовывает, опять же, 'другую' Елену, - проницая мифологические образы собственной поэтической интуицией и превращая 'ученый' спор в опосредованное признание о самом себе, обнажая (по удивительно точным словам о нем того же Иванова) 'всю тонкотканную сложность... стесненной своим богатством, ширококрылой и надломленной души'²¹:

* См. также публикацию А. И. Червякова в составе издания писем Анненского на странице Вяч. И. Иванова.

24 мая 1909.

Многоуважаемый Вячеслав Иванович,

Если бы можно было этими строками заменить разговор! Но они лишь утешают меня, да и то слабо, в невозможности прийти к Вам сегодня, как я собирался было.

Я так устал вперед (омерзительнейшая из форм усталости) от перспективы еще этой, хотя и одной из последних недель, моей службы²², - что признаю неизбежным просидеть сегодня дома. Надо это... инстинктом чувствую, что надо. Знаете, как лошадь, на Кавказе: оступится, - и окаменевает - обращайтесь с нею, как с вещью. Всякому ведь еще хочется жевать и видеть, даже не видеть... а так... опять это?.. Нет... перечитывал, наизусть знаю... нет, нет и нет!

114

Елена Гете для нас, т. е. для моего коллективного, случайного Я, не может быть тем чем сделало ее Ваше, личный и гордый человек! И мы не выродились вовсе в своей безличности. Тогда было тоже... но оно еще не выявилось и не обострилось, не обвещилось так, как теперь. Вот и все.

Елена, это - неполнота владения женщиной, и в ней две стороны. Елена культа, это - сознание женщины, а Елена мифа, это - желание мужчин.

Призрачность же Елены - вовсе не покаянная песнь Тисии - хоро-становителя, а лишь - Роковая развеянность 'вечно-женского' по послушным и молящим, но быстро стынущим вожделениям. Вся Елена - из желаний: и в Амиклах на троне, и там - на Белом острове с загробно-торжествующим, но землею обагренным сыном Фетиды в виде жениха²³, там среди белых птиц, крылатых желаний, пришедших следом и всюду за ней родящихся...

Одевайте Елену в какие хотите философемы, но что-то в самой загадочности ее сидит мучительно- и неистощимо-грубое, чего не разложит даже электричество мысли, и всегда, всегда так было.

Нет, я слишком дорого заплатил за оголтелость моего мира - не я, а Я, конечно - чтобы не сметь поставить... стоп... потопим в чернильнице кощунство!

Хотелось бы очень Вас послушать, именно послушать... молча... Но до менее взволнованно-больных минут, чем теперь, сейчас.

Ваш И. Анненский²⁴

Трудно со всей определенностью судить, познакомился ли Иванов со стихотворением 'Другому' еще при жизни автора или прочел его впервые уже после его кончины - в ходе работы над статьей 'О поэзии Иннокентия Анненского' (декабрь 1909 - январь 1910 года) или после выхода в свет 'Кипарисового ларца' (апрель 1910-го)²⁵. Адресованное Анненскому стихотворное послание Иванова 'Зачем у кельи Ты подслушал...' (авторская датировка: 14 октября 1909 года), явных откликов на стихотворение 'Другому' не содержащее, вызвано к жизни, скорее всего, статьей 'О современном лиризме', обсуждавшейся в редакции 'Аполлона' в отсутствие автора, еще до ее публикации в журнале (по-видимому, 6 ноября 1909 года)²⁶. Обращение к Анненскому ('Обнажитель беспощадный') и автохарактеристика ('я - сокровен...') в послании Иванова скрывают уязвленность интерпретацией его поэзии в этой статье как поэзии темнот и криптограмм, непонятной для читателей, 'не успевших заглянуть в Брокгауз-Ефрона', и требующей комментария²⁷. В то же время это стихотворение, - завершающееся строкой: 'Будь, слышащий, благословен!', - явно преследовало целью сгладить наметившийся конфликт²⁸, на который намекает и Анненский в ответном благодарственном письме от 17 октября: 'Когда-нибудь... связанные и не знающие друг друга, мы еще продолжим возникшее между нами недоразумение. Только не в узкости личной полемики, оправданий и объяснений, а в свободной дифференциации, в посменном расцвечении волнующей нас обоих Мысли'²⁹. Но даже если Иванов, сочиняя заключительные фразы статьи 'О поэзии Иннокентия Анненского', еще не знал тех строк из стихотворения Анненского 'Другому', в которых за словами о 'незыблемом памятнике' 'Другого' следовали догадки о грядущей судьбе его собственного творчества:

Моей мечты бесследно минет день...
Как знать? А вдруг, с душой подвижней моря,

115

Другой поэт ее полюбит тень
В нетронуто-торжественном уборе... -

тем значимее сформулированный им прогноз: '...Анненский становится на наших глазах зачинателем нового типа лирики, нового лада, в котором легко могут выплакать свою обиду на жизнь души хрупкие и надломленные, чувственные и стыдливые, дерзкие и застенчивые, оберегающие одиночество своего цветного уголка, скупые нищие жизни'³⁰. Со словами покойного поэта о своих стихах эти суждения 'Другого' звучат вполне в унисон.

Примечания:

¹ Анненский И. Стихотворения и трагедии. (Б-ка поэта. Бол. сер.) Л., 1990. С. 575.

² См. Bazzarelli E. La poesia di Innokentij Annenskij. Milano, 1965. P. 46; Alexander J. Annenskij and the 'Other': a Reading of 'Drugomu' // Canadian Slavonic Papers. 1982. V. 24. No 3. P. 221-228.

³ Громов П. А. Блок, его предшественники и современники. М.; Л., 1966. С. 218-219.

⁴ Корецкая И. Вячеслав Иванов и Иннокентий Анненский PDF // Культура и память: Третий международный симпозиум, посвященный Вячеславу Иванову. II: Доклады на русском языке / Под ред. Фаусто Мальковати. Firenze, 1988. С. 83-91.

⁵ Kelly Catriona. Vjačeslav Ivanov as the 'Other': A contribution to the 'Drugomu' debate // Culture e I memoria. Atti del terzo Simposio Internazionale dedicato a Vjačeslav Ivanov. I: Testi in italiano. francese, inglese / A cura di Fausto Malcovati. Firenze, 1988. P. 151-161.

⁶ См.: КО. С. 328-330. Стихотворение Иванова, цитированное Анненским, было впервые напечатано под заглавием 'Перед жертвой' (Факелы. Кн. 1. СПб., 1906. С. 59-61), впоследствии получило заглавие 'Мэнада' (Иванов Вячеслав. Cor Ardens. М., 1911. Ч. 1. С. 7-8).

⁷ См.: Весы. 1908. ? 4. С. 14; Иванов Вячеслав. Cor Ardens. Ч. 1 С. 79 (под заглавием 'Exit Cor Ardens').

⁸ См.: Дешарт О. Введение // Иванов Вячеслав. Собр. соч. Брюссель, 1971. Т. 1. С. 119.

⁹ СиТ 90. С. 208.

¹⁰ Первоначальное заглавие - 'Петербург летом' (РГАЛИ, ф. 6, оп. 1, ед. хр. 19, л. 45 об.); в примечаниях к этому стихотворению (СиТ 90. С. 584) заглавие приведено неверно: 'На башню мифа'.

¹¹ Kelly Catriona. Vjačeslav Ivanov as the 'Other'... P. 152-154.

¹² Ibid. P. 157.

¹³ КО. С. 337.

¹⁴ Ср. строку в 'Другому': 'Ты - в лепестках душистого венца': она может ассоциироваться с заглавием книги Брюсова, посвященной Иванову, и с открывающим ее стихотворением-посвящением 'Вячеславу Иванову', прославляющим 'поэта, мыслителя, друга'.

¹⁵ См.: Маковский С. Портреты современников. Нью-Йорк, 1955. С. 252-253; Анненский И. Ф. Письма к С. К. Маковскому / Публ. А. В. Лаврова и Р. Д. Тименчика // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1976 год. Л., 1978. С. 222-241. В журнальном разделе 'Пчелы и осы Аполлона' - в разговоре (участники которого скрыты под условными обозначениями) о предмете и задачах нового издания - различное понимание 'аполлонического' начала обозначено в репликах 'философа (Иванова) и 'профессора' (Анненского); 'философ' утверждает "Корни аполлонического искусства в Дионисе <...> Аполлон. Это строго-священное видение встает, однако, уже за пределами жизни. Белый лик Аполлона мне рисуется, как лик смерти. Я не вижу, куда может вести Аполлон в жизни'; 'профессор' парирует 'для меня Аполлон - символ культуры. Бог строя, меры, ясности, которого так недостает в наши дни смятенного хаоса. Я приветствую его возвращение на землю' (Аполлон. 1909. ? 1 (окт). Отд. 1. С. 81).

¹⁶ РГАЛИ, ф. 6, оп. 1, ед. хр. 347.

¹⁷ Ср. письмо Маковского к Вяч. Иванову от 19 мая 1909 г.: 'Только что я получил телеграмму от Ин. Фед. Анненского: он очень рад будет видеть нас у себя в пятницу. Итак, я надеюсь, что мы

116

встретимся в этот день, в 2 часа, на Царскосельском вокзале. Я уверен, что Вы не пожалеете об этом маленьком путешествии, а мне - доставите настоящую радость' (Новое литературное обозрение. 1994. ? 10. С. 139-140 / Подготовка текста Н. А. Богомолова и С. С. Гречишкина).
¹⁸ РГАЛИ, ф. 6, оп. 1, ед. хр. 347.

¹⁹ Там же, ф. 998, оп. 1, ед. хр. 1930.

²⁰ См.: Тименчик Р. О составе сборника Иннокентия Анненского 'Кипарисовый ларец' // Вопросы литературы. 1978. ? 8. С. 311 'Скорее всего, - пишет Р. Тименчик, - этот план относится к весне 1909 года и связан с проектом издания при "Аполлоне"'. В силу этого нельзя признать оправданным предположение И. В. Корецкой о том, что 'Другому' является ответом на стихотворное послание Иванова Анненскому 'Зачем у кельи Ты подслушал...' (позднее получившее заглавие 'Ultimum vale'), отосланное адресату 16 октября 1909 г. (Корецкая И. Вячеслав Иванов и Иннокентий Анненский. С. 85-86).

²¹ Иванов Вяч. Борозды и межи: Опыты эстетические и критические. М., 1916. С. 297 (статья 'О поэзии Иннокентия Анненского', 1910).

²² Анненский подразумевает свою предполагаемую отставку с должности инспектора Санкт-Петербургского учебного округа. См.: Федоров А. В. Иннокентий Анненский: Личность и творчество. Л., 1984. С. 54-55.

²³ Амиклы - город в Спарте (Елена - супруга спартанского царя Менелая). По одной из версий мифа, зафиксированной Павсанием в 'Описании Эллады' (III. 19, 13), Елена была перенесена после смерти на остров Левка в устье Дуная, где соединилась вечным союзом с погибшим в Троянской войне Ахиллом - сыном нереиды Фетиды.
²⁴ РГБ, ф. 109, карт. 11, ед. хр. 43.

²⁵ Ср.: Тименчик Р. Д. Поэзия И. Анненского в читательской среде 1910-х годов // А. Блок и его окружение: Блоковский сборник VI: Уч. зап. Тартуского гос. ун-та. Вып. 680. Тарту, 1985. С. 103.

²⁶ Ср. свидетельство М. А. Волошина в недатированном письме к Анненскому: 'Я только что вернулся с великой при в редакции 'Аполлона'. <...> Статья Ваша многих заставила сердиться. Это безусловный успех' (Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1976 год. С. 229). Первый номер 'Аполлона', в котором начата печатанием статья 'О современном лиризме', вышел в свет 24 октября 1909 г. См. также: Корецкая И. Вячеслав Иванов и Иннокентий Анненский. С. 83-85.

²⁷ КО. С. 332-333. О реакции Иванова на статью 'О современном лиризме' можно судить по замечанию в письме к нему С. К. Маковского (2 февраля 1910 г.): 'Вы остались недовольны статьями Бенуа и Анненского...' (Новое литературное обозрение. 1994. ? 10. С. 142). Среди черновых заготовок к статье 'О современном лиризме' имеются сделанные Анненским выписки из книги стихов Иванова 'Прозрачность', а также наброски к поэтическому портрету Иванова (РГАЛИ, ф. 6, оп. 1, ед. хр. 137, л. 12-17 об.): 'Как пленяет эта смарагдная красота просветов в мучительстве достижений. Что-то редкое, самоцветное и любовное' (л. 12); 'Неужто не поднимешься ты: над Красотою. Неужто?' (л. 13, в связи с цитатами из триптиха 'Прекрасное - мило'); 'И только тогда она прекрасна, когда в ней есть сомнение, трепет, мольба о прощении - когда она живая человеческая краса, только тогда может эта мысль, пронизав нашу чувствительность, родить Красоту.
А у Вяч. Иванова

Снега, зарей одеты
В пустынях высоты.
Мы - Вечности обеты
В лазури Красоты.

Покинь земные плены,
Воссядь среди царей.

От персти взятым бреньем,
Сгорела слепота:
На дольнее прозреньем
Врачует Красота'

(л. 17-17 об.: цитаты из стихотворений "Поэты Духа" и "Воззревшие"; см.: Иванов Вяч. Прозрачность: Вторая книга лирики. М., 1904. С. 3, 29).

²⁸ То же стремление прочитывается и в письме Иванова, отправленном Анненскому, видимо, одновременно со стихотворением "Зачем у кельи ты подслушал...":

117

Пятница. 16. X. <1909>.

Дорогой и глубокоуважаемый Иннокентий Федорович,

Во вторник я не могу быть в 'Академии' - а как хотелось бы слышать Вас, и как было бы нужно для дела! - Но во вторник заседание Совета Религ<иозно->Философ<ского> Общества, и я обязан сделать длинный, важный и безотлагательный доклад (по корректурам новой книги Розанова), определяющий ближайшие работы Общества. Об этом просто Вас извещаю.
Сердцем благодарный Вам за все, что Вы вложили в свое слово обо мне, - и дружески преданный

Вяч. Иванов

(РГАЛИ, ф. 6, оп. 1, ед. хр. 328. Академия - Общество ревнителей художественного слова при редакции 'Аполлона'; вторник - 20 октября. Книга В. В. Розанова - 'В темных религиозных лучах', ее издание было запрещено цензурой - см. прим. Е. В. Барабанова к кн.: Розанов В. В. Религия и культура. М., 1990. Т. 1. С. 621-622). В книге Иванова 'Cor Ardens' (Ч. 1. С. 174) стихотворение 'Ultimum vale', посвященное Анненскому, датировано неточно (сентябрь 1909), - вероятно, по памяти.
Тем не менее, Вяч. Иванов 20 октября принял участие в формальной регистрации Общества ревнителей художественного слова (Академии), см. очерк С. К. Маковского "Вячеслав Иванов".

²⁹ КО. С. 494, 667 (примечания И. И. Подольской). В этом издании письмо Анненского напечатано по автографу, сохранившемуся в его архиве; текст, отосланный адресату, хранится в архиве Иванова (РГБ, ф. 109, карт. 11, ед. хр. 43); существенных различий между ними нет.

³⁰ Иванов Вяч. Борозды и межи... С. 311.

вверх