Сокращения

Открытие: 17.08.2009

Обновление: 05.03.2024

Р. Д. Тименчик
Устрицы Ахматовой и Анненского

страница автора

Источник текста: Иннокентий Анненский и русская культура XX века: Сборник научных трудов. Санкт-Петербург, АО АРСИС, 1996. С. 50-54.

© Р. Д. Тименчик (Иерусалим), 1996

50

Летом 1964 года Анна Ахматова пометила в своем блокноте: 'устрицы - морем (у меня в 1913 г. см. 'Четки', у Хем<ингуэя> в 1960)'¹. Имеется в виду следующее место из 'Праздника, который всегда с тобой': 'Пока я ел устрицы, сильно отдававшие морем...'² и стихотворение Ахматовой 'Вечером' (март 1913-го):

Звенела музыка в саду
Таким невыразимым горем.
Свежо и остро пахли морем
На блюде устрицы во льду.

Он мне сказал: 'Я верный друг!'
И моего коснулся платья.
Как не похожи на объятья
Прикосновенья этих рук.

Так гладят кошек или птиц,
Так на наездниц смотрят стройных.
Лишь смех в глазах его спокойных
Под легким золотом ресниц.

А скорбных скрипок голоса
Поют за стелющимся дымом:
'Благослови же небеса:
Ты первый раз одна с любимым'.

Как справедливо замечено Лидией Гинзбург, 'устрицы здесь нисколько не иносказательны, но значение слова поэтически емко. Контекст выдвигает нужные ему значения. Устрицы здесь - 'морская вещь', вещь, несущая образ моря - 'свободной стихии', - вносящая его в душное томление городского сада'³. Свежий и острый образ приветствовался апологетами урбанистического комфорта, но был сочтен 'слишком явным заимствованием' из Игорь-Северянина⁴, известного любителя этого пункта ресторанного меню⁵, чье стихотворение 'Гашиш Нефтис', содержащее стих 'Писки устрицы, пахнущей морем...', написано через два месяца после ахматовского 'Вечером', но в печати появилось ранее⁶.

Первых читателей этого стихотворения озадачивал его психологический парадоксализм: 'Ахматова любит конфрондировать самое грубое с самым нежным. <...> Тут какое-то противоречие; чувства, кажется, исключают друг друга. За что тут благословлять небеса? Тут естественный протест против грубого поругания хорошего чувства; но, конечно, это было бы нимало оригинальным, ни ярким, ни острым, и вот г-жа Ахматова

51

сливает оба чувства: он гладит ее, как кошку, а она благословляет небеса'⁷. Эмоциональная несбалансированность текста способна вызывать дискуссии и спустя шестьдесят лет. Вот один из примеров:

'Ахматова часто обращает внимание на кажущуюся тривиальной деталь - с тем, чтобы сопоставить ее с эмоционально заряженным обращением к фрагментарно повествовательной структуре. Один из наиболее известных примеров из ее ранних стихотворений совмещает устрицы во льду и музыку на заднем плане открытого ресторана со своего рода литургией влюбленных: "Благослови же небеса: / Ты первый раз одна с любимым"'⁸.

'"Звенела музыка в саду", на мой взгляд, вовсе не "литургия влюбленных". Я слышу в нем скорее горькую иронию. Женщина ждала пылкой любви, а ее избранник согласился быть только 'верным другом', т. е. остался внутренне холодным. И скрипки поют не весело, не с ликованием, а скорбно'⁹.

Представляется, что 'скорбные скрипки' антропоморфизированы здесь вслед за стихотворением Иннокентия Анненского 'Смычок и струны' с его темой скрипкиной боли, кажущейся слушателям музыкой¹⁰. Заметим, что эта же метафорика иррадиирует и в стихотворении Маяковского 'Скрипка и немножко нервно' (1914).

Боль героини отдана метонимически не только скрипке, но и, казалось бы, совсем бесчувственным устрицам. Они обретают голос через литературный подтекст - фразу, которая могла дойти до Ахматовой только в устной форме.

Когда Ахматова впервые читала свои стихи 'на башне' Вяч. Иванову, он усадил ее на место, на котором обычно сидел покойный И. Анненский, и представил ее собравшимся: 'Вот новый поэт, открывший нам то, что осталось нераскрытым в тайниках души И. Анненского'¹¹.

Посему 'недосказанное' Анненским должно было быть особо значимым для Ахматовой, которой самой, по возрасту, собеседницей Анненского и слушательницей его импровизаций быть не удалось. Но она, вероятно, знала о них от Гумилева и его 'аполлоновской' компании друзей.

13 октября 1909 года Иннокентий Анненский читал в Обществе ревнителей художественного слова доклад о 'поэтических формах современной чувствительности'. Выступление запомнилось слушателям из-за нескольких дерзких риторических оборотов, вызвавших спор с Вяч. Ивановым¹². В тот день Анненский заговорил о необходимости 'стыдливости мысли' и 'мудром недоумении', об умении 'писать так, чтобы было видно, что вы не все сказали', о новом ресурсе поэзии - 'недоконченности, недоумелости, неудержимом наивном желании слиться с необъятным...'

'Не торопитесь объяснять, давать ответы - думайте, думайте - бога ради, думайте. Забудьте о поэтах - царях, пророках. Разговор с больным Тургеневым. Будьте этим моллюском в раковине, который видит сон и которому не стыдно, что он ничего не знает о лежащем на нем океане'¹³.

Слова Анненского, адресованные молодым поэтам, стали его поэтическим завещанием. Мудрое недоговаривание стало программой и практикой ранней Ахматовой. И, по-видимому, над своей, продолжающей дело Учителя поэтикой она склонна была поставить его персональную сигнату-

52

ру - пример из чьего-то рассказа о самоопределении умирающего Тургенева.

Анненский имеет в виду устойчивую формулу, пронизывающую письма¹⁴ и разговоры Тургенева осенью 1882 года во время его предсмертной болезни: 'старый моллюск', 'я... превратился в нечто вроде устрицы, приросшей к скале', 'устрицей быть не дурно' и т. п.¹⁵. При этом Анненский отвечает на вызов, брошенный одним из первых и одним из самых популярных в России хулителей символизма Максом Нордау. Обсуждая сонет Артюра Рембо 'Гласные' с его программным синкретизмом ощущений, Нордау вспомнил моллюска-камнеточца, фолада (Pholas dactylus), который 'видит, слышит, осязает, обоняет одною частью тела'¹⁶. Следовательно, символизм, по Нордау, является ретрогрессией к самому началу органического развития с высот человеческого совершенства на уровень моллюска, от сознания человека к сознанию устрицы. Хотя Анненский писал в 1903 году в проекте предисловия к своей первой книге стихов - 'Не думаю, чтобы кого-нибудь еще дурачили 'фолады' Макса Нордау или обижал его жирный смех'¹⁷, - память о глумливой биологической метафоре долго жила в подсознании модернистической поэзии вплоть до демонстративного подъема брошенной перчатки в мандельштамовском 'Ламарке'.

Для Анненского тургеневское 'хорошо быть устрицей' несомненно проецировалось на стихотворение старого П. А. Вяземского о венецианских ostriche di laguna:

К лагунам, как frutti di mare*,
Я крепко и сонно прирос.
<...>
Спросите улитку: чего бы
Она пожелала себе?
Страстями любви или злобы
Горит ли, томится ль в борьбе?
<...>
И если ваш розыск подметит
В ней признак и смысл бытия,
И если улитка ответит, -
Быть может, ответ дам и я¹⁸.

Возможность припоминания об этих стихах Вяземского при выборе образа сонного, но мыслящего моллюска подтверждается тем, что эти стихи отозвались в 'Дальних руках' Анненского, написанных неделю спустя после его доклада в Обществе ревнителей художественного слова:

И я только стеблем раздумий
К пугающей сказке прирос.

Навязчивая подспудная дума об Анненском сказывается во многих стихотворениях 'Вечера' и отчасти 'Четок', и, может быть, в стихотворении 'Вечером' полубессознательно она вышла на поверхность текста в

53

счастливой литературной находке. Вслед за 'чувствительностью' Анненского в складках ранней ахматовской поэтики таится 'обида'¹⁹ малых обитателей сего мира, принесенных в жертву современному комфорту²⁰, - такова почти неприметная обида 'беличьей распластанной шкурки', нечувствительно превращающейся в 'пушистую муфту' в стихотворении 1911 года 'Высоко в небе облачко серело'. Слабая боль устрицы - отголосок надорванного сердца Анненского, недооцененного ближайшими литературными соратниками, отложившими печатание его стихов (в том числе и стихотворения 'Смычок и струны'²¹), и произносившего накануне своей смерти речи, 'таинственность и экзотичность'²² которых была встречена улюлюканьем литературной улицы. Одним из ее представителей стал Аркадий Аверченко, чей издевательский разбор статьи 'О современном лиризме'²³ был вынесен на широкую российскую публику вскоре после смерти поэта в аверченковской книжке 'Веселые устрицы'²⁴.

Примечания:

¹ ЦГАЛИ, ф. 13, оп. 1, ед.хр. 110, л. 180.

² Иностранная литература. 1964. ? 7. С. 114. Русский перевод слегка сблизил два сравниваемых Ахматовой текста. Ср.: 'As I ate the oysters with their strong taste of the sea...' (Hemingway E. Moveable Feast. NY., 1964. P. 6).

³ Гинзбург Л. О лирике. М.; Л., 1964. С. 365.

⁴ Венич [Шершеневич В. Г.]. Рец. на: Гиперборей. ? 8 // Руль. 1914. 27 янв. ? 447.

⁵ См. его 'В ресторане' (1911) - 'привезли из Остенде устрицы и стерлядей из Череповца', обращение к Остенде в 'Поэзе о Бельгии' ('О, город прославленных устриц!'), 'кулинарный' образ, по словам Маяковского, неуместный в теме современной войны (Маяковский В. В. Полн. собр. соч.: В 13-ти т. М., 1955 Т. 1. С. 338). Ср. также 'Вервэну' (1914) - 'как пахнет морем от вервэны, и устрицами, и луной...' и многие стихотворения из сб. 'Вервэна' (1920), в 'Интродукции' к которому сказано: 'Вервэна, устрицы, луна и море. <...> Вот книги настоящей тема'.

⁶ Пир во время чумы: Мезонин поэзии. М., 1913.

⁷ Югурта [Топорков А. К.]. Тризны и кануны. II. Распад // Северные записки. 1916. ? 6. С. 135. Некоторые читатели были оскорблены в своих чувствах: 'Вместо любви фигуральные описания ее: 'коснулся платья'... 'устрицы'... - мопассановско-земная любовь и только. Мадонны и Беатриче - не видно в ее творчестве' (Римус П. Современная любовь // Северный гусляр. 1915. ? 4. С. 14).

⁸ Tjalsma H. W. The Petersburg Modernists and Tradition // Антология петербургской поэзии эпохи акмеизма. München, 1973. Р. 18.

⁹ Перелешин В. Петербургская поэзия // Новое русское слово. 1974. 10 февр; ср. об этом стихотворении: 'Он спокоен, потому что чувство не подчиняет его' (Дороватовская В. Любовь и сострадание // Жизнь для всех. 1917. ? 2. С. 201).

¹⁰ Как 'совпадение с Анненским' 'скорбные скрипки' названы в рец. Д. С. Усова на 'Четки' (Жатва. М., 1915. Т. 6-7. С. 470). Традиционно-символистское толкование стихотворению Анненского дал К. Бальмонт 'В таком мироощущении, в таком художественном игрании символами начинается торжество сокровенного начала музыки, а музыка говорит языком богов и, понятная вполне только богам, так богата, что понятна в отдельных волнах своих всем, даже людям. Одно из песнопений такого порядка в книге Анненского должно считаться поистине принадлежащим к миру тайноведения. Это 'Смычок и струны'. Не знаю, знал ли его Скрябин, но он должен был бы ему радоваться' (Бальмонт К. Поэт внутренней музыки // Утро России. 1916. 3 дек. ? 337).

¹¹ Лукницкий I. С. 191-1Э2.

¹² Ср. свидетельство Е. А Зноско-Боровского об этом докладе: 'Иннокентий Анненский... сказал, что он (Брюсов. - Р. Т.) как поэт 'играет краплеными картами', вызвав этим довольно крупное столкновение с Вяч. Ивановым' (Последние новости. Париж, 1922. 27 июня). Ср. в набросках И. Анненского к докладу: 'Это не строитель, это скорее динамитчик своих же замков, божественный <шулер> фокусник, который готовит универсальную колоду, чтобы одурачить весь мир и лишь немногим дать полюбоваться своей диковинной игрой'. По поводу этого же доклада М. Кузмин записал в дневнике что Вяч. Иванов 'пикировался с Анненским, грыз Гумилева' (Гумилев И. Соч.:

54

В 3-х т. М., 1991. Т. 3. С. 362). П. Н. Лукницкий сообщил эту запись Ахматовой в 1925 г. 'АА обрадовалась: "...и пикировался с Анненским! Так, так, очень хорошо! Это уж я не забуду записать! Это для меня очень важно!.. И пикировался с Анненским!"' (Лукницкий I. С. 126). Ранее об острых спорах Анненского и Вяч. Иванова в Обществе ревнителей художественного слова, после одного из которых 'кажется, старый поэт почувствовал себя дурно', Ахматова могла слышать от Г. И. Чулкова (см.: Чулков Г. Годы странствий. М., 1930. С. 190).

¹³ Анненский И. Поэтические формы современной чувствительности (ЦГАЛИ, ф. 6, оп. 1, ед. хр. 168, л. 4).

¹⁴ Алексеев М. П. Письма И. С. Тургенева // Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем: В 28-ми т. Письма. Т. 1. М.; Л., 1961. С. 41-42.

¹⁵ Литературный архив. М.; Л., 1951. Т. 3. С. 213-214.

¹⁶ Нордау М. Вырождение. М., 1896. С. 146; Nordau Max. Degeneration. NY., 1968. P. 141.

¹⁷ Анненский И. Ф. Книги отражений. М., 1979. С. 206. Это несостоявшееся предисловие 'Что есть поэзия?' впервые опубликовано в журнале 'Аполлон' (1911. ? 6).

¹⁸ Вяземский П. А. Стихотворения. Л., 1986. С. 382-383. Это стихотворение Вяземского (строки 'Сегодня второе изданье // Того, что прочел я вчера') отразилось позднее у Ахматовой в стихотворении 'Уж я ль не знала бессонницы...': 'И это - переиздание навек забытых минут?'

¹⁹ Гумилев писал в последние дни жизни Анненского: 'Есть обиды, свои и чужие, чужие страшнее, жалчее. Творить для Анненского - это уходить к обидам других, плакать чужими слезами и кричать чужими устами, чтобы научить свои уста молчанью и свою душу благородству' (Гумилев И. Соч.: В 3-х т. Т. 3. С. 50-51).

²⁰ Ахматова любила рассказывать, как ее строки об устрицах были саркастически процитированы соседом по очереди за селедкой в голодном 1919 г.

²¹ Сохранилась неправленая корректура восьми набранных стихотворений Анненского для второго номера журнала 'Аполлон' с пометой 'Запас' (ИРЛИ, ф. 562, оп. 6, ? 106).

²² Заметка К. Ф. Тарновского о диалоге 'Скучный разговор' в первом номере журнала 'Аполлон' (октябрь 1909-го); Russian Literature. XXVI. 1989. P. 423.

²³ Аверченко А. Аполлон // Одесские новости. 1909. 26 окт. ? 7978.

²⁴ Напомним, что русские читатели долго помнили о том, как гроб с телом Чехова был привезен на родину в вагоне для устриц.

вверх

Сокращения