|
|
|
| Начало \ Издания \ Анненский в журнале "Библиограф" | |
|
Открытие: 15.04.2024 |
Обновление: |
||||
|
"Библиограф" - старый
солидный журнал, выпускавшийся с 1884-1914 гг. семьёй Лисовских. См.,
помимо Википедии:
Лапшина Г. Журнал "Библиограф" Н. М.
Лисовского и литература для детей // СМИ Отечества. 2019. ? 2. С.
89-102,
CYBERLENINKA. В квадратных скобках указан номер по Библиографии. Исправлены опечатки и отчасти пунктуация.
Рецензия Источник: Библиограф. 1888. ? 1. С. 33-36. Подпись: Ан-ий И. [468]
Фотопортрет
Ф. И. Буслаева, публиковавшийся в ряде изданий его сочинений, в том
числе в книге "Мои воспоминания" (1897).
Упоминания, ссылки и цитаты Анненского:
33 В первой части этого сборника помещено 11 статей, написанных в период времени 1851-1880 гг. и относящихся по содержанию к искусству и заграничным впечатлениям автора; во второй - 10 статей (1862-1877 гг.), большей частью по словесности. При издании сборника почтенный академик кое-где дополнил их вставками и библиографическими примечаниями (См. напр. часть I, стр. 244, 326, 403, 405; часть II, стр. 25, 408 и др.). Самыми большими статьями являются заключительные статьи обеих частей: в 1-й о задачах эстетической критики (стр. 291-407), во 2-й две последние - перехожие повести и рассказы (стр. 259-407) и значение романа в наше время (стр. 407-480).
*
Сочинения Державина с объяснительными примечаниями Я. Грота.
Том 1. Стихотворения. Часть I.
-
СПб.: Издание Императорской Академии наук, 1864. 34 выражала христианские идеи в стихотворениях Державина, при тех формах и условных приемах изображения, которыми она располагало. - Гораздо строже относится он к иллюстрации Крылова, сделанной Трутовским*. Отношение Ф. И. Буслаева к иллюстрации поэтов в общем совсем не ригористическое: он допускает законность и такого явления, "когда произведение литературное служит иллюминатору только поводом к самостоятельному творчеству" (II, 233).
* Речь идёт о статье во 2-й
части книги Буслаева: "Басни Крылова
в иллюстрации академика Трутовского. 1869"
(с. 209-234).
Константин Александрович Трутовский (1826-1893)
- живописец, иллюстратор произведений Н. В. Гоголя, М. Ю. Лермонтова, И.
А. Крылова, академик Императорской Академии художеств, автор первого
известного портрета Ф. М. Достоевского. Археолог и филолог эстетик сказывается в нашем авторе и в беглых заметках: в тревожное время 1870 г. он путешествует по Европе и пишет из Швейцарии и Италии, и о чем же? Об итальянских карикатурах (I, 264-290). Эти карикатуры он сопоставляет с немецкими, разумеется, не к выгоде последних (I, 279). Но они интересуют его не с точки зрения мимолетного политического памфлета: для историка эти карикатуры - "беглые эскизы того, что создаст когда-нибудь более искусная рука" (I, 281). Из мотивов, в разное время занимавших ум нашего автора, выделяется вопрос - об изображении женщины в искусстве и словесности. Он затрагивается в статье "Бес", одной из позднейших, 1881 года (II, 1-24), "Перехожие повести" (II, 259-407), "Значение романа в наше время" (II, 407-480) и сверх того женщине посвящено два этюда: "Женские типы в изваяниях греческих богинь" (I, 1-38, от 1851 года) и "Женщина в народных книгах" (II, 24-70, от 1864 г.). Первая из этих статей несколько элементарна по содержанию, что, вероятно, объясняется ее ранней датой: она развивает перед нами изображения четырех богинь: Афины, Артемиды, Геры и Афродиты, и выясняет, почему венцом их является образ Афродиты. Во второй статье интересен анализ "женских злоб" и отношение западных легенд и повестей с этим содержанием к русской жизни, где они встретили "отпор в более свежих и жизненных понятиях о человеке, о его чувствах и страстях" (II, 50). Статья о "Перехожих повестях" очень интересна, но касается вопросов, выясненных с большей полнотой трудами А. Н. Пыпина и академика Веселовского. Не могу не указать еще на статьи по преимуществу теоретические. Это, во-первых, "Задачи эстетической критики". Здесь автор прежде всего касается вопроса о положении нашего эстетического образования, сравнительно с западным: там число авторитетов художественных увеличивается с расширением эстетического горизонта, - у нас, наоборот, знания по искусству крайне ограничены, а авторитеты искусства часто совершенно игнорируются художниками... Исходя из серьезного наблюдения, автор, к сожалению, впадает местами впадает в придирчиво-обличи- 35 тельный тон, особенно говоря о новых картинах русской реальной школы. Мы совершенно отказываемся понимать такую фразу: "живопись ещё нагляднее питает привычку к разврату, к ужасам крови, к преступлениям" (I, 303)*. Это, конечно, неточность выражения. Дальше отношение автора к реальной школе является гораздо сдержаннее. Он разъясняет понятия об идеализме и реализме, столь часто смешиваемые и поставляемые в непримиримое и исконное противоречие; сам автор, по-видимому, сочувствует идеализму "очищенному" (I, 327). Что же касается до современного направления русского искусства, то не находя в нем крупных талантов, которые могли бы конкурировать с знаменитостями XV, XVI, XVII столетий, - он оставляет вопрос об этом направлении открытым: в строгом смысле это даже не стиль, по мнению академика Буслаева: русский реализм не имеет ни самостоятельной архитектуры, ни орнаментики. Хорошую, здоровую сторону современного реалистического направления автор видит в детальном и полном изучении природы и человека. Наиболее симпатична нашему автору, кажется, живопись историческая, и он долго останавливается на анализе картины Лессинга - "Гус перед судом католического духовенства". Выводом из ряда суждений и исторических сопоставлений является ряд формулированных желаний почтенного историка: художник должен быть по его мнению: во 1-х высоко образован, даже учен, и своими произведениями должен поучать и руководить; во 2-х, он должен быть вполне искренен. Сюжеты свои художник выбирает свободно; но помня, что его задача "облагораживать общество" (I, 402), он не должен тратить своего дарования на изображение отвратительного: хотя бы оно сделано было с поразительной правдой. Едва ли прав наш автор в этом отношении. В истинном искусстве нет отвратительного: шипящий вокруг раскаленного шеста глаз Киклопа, труп на известной картине "Анатомы", M-me Bovary** в гробу не возбуждают нашего отвращения - это аксессуары, усиливающие центральное впечатление картины. Трудно согласиться с почтенным автором и в его отношениях к исторической картине Репина (прим. на стр. 304***); нападая на грубый реализм изображения он упускает, мне кажется, недостатки более существенные: бедность сюжета, узкость исторического горизонта. В статье о романе (см. выше) автор, конечно, не довольствуется рамками эстетическими: с его точки зрения, назначение романа - служить наиболее полным и точным выражением духа времени и общественной совести. Чтобы выяснить генезис типов современного романа, он делает исторический обзор этой формы творчества, довольно долго останавливаясь на Сервантесе и Раблэ. Тенденциозность, доктринерство, обличительный характер романа возбуждает в авторе ряд нападок, причем достается и последним произведениям гр. Толстого, и Щедрину, и Э. Золя (II, 466, 467, 469-471). Основную задачу романа в конце статьи автор признает этической по преимуществу. "Роман, - говорит он, - выводит * Весь абзац (с. 303-304): "Роман и повесть в изображении кабацких сцен, в психологическом анализе пьянства, в сквернословии действующих лиц, по малой мере, приучают читателей к неряшеству и нечистоте мыслей и чувствований. Живопись еще нагляднее питает привычку к разврату, к ужасам крови, к преступлениям. Чем же иным, как не предвзятою теорией и испорченным вкусом, можно объяснить несчастный выбор такого, например, сюжета, как беспутная пляска пьяной ватаги негодяев, которые своими ногами размазывают потоки крови, пролитые из ран тут же, среди пляшущих, при смерти лежащего на столе, страшно изуродованного Робеспьера?". ** Речь идёт об эпизоде "Одиссеи" Гомера, картине Рембрандта "Урок анатомии доктора Тульпа" (1632), героине романа Г. Флобера "Госпожа Бовари" (1856). *** "Удивительно, как еще и до сих пор не опротивел нашей живописи запах крови. На художественных выставках, не более году тому назад, в Петербурге и Москве, она пугала ребят детским страшилом в виде Иоанна Грозного, как он, весь запятнанный кровью своего сына, израненного им насмерть, тянет его в свои объятия, еще пуще пачкаясь в багровой краске, для вящей потехи глазеющей толпы. - Примечание 1885 года". 36 на свет Божий такие преступления и проступки, вызванные течением времени, которых не ведает ни кормчая книга, ни уголовный кодекс (II, 480): он должен в результате содействовать цели водворения на земле разумного союза сурового правосудия с евангельским милосердием" (ibid). Заканчивая наши беглые заметки об интересном сборнике, не можем не пожелать ему возможно широкого распространения, а особенно среди учащихся: книги во всяком случае имеют все данные для благосклонного приема среди людей, интересующихся областью литературы и искусства. И. Ан-ий
Рецензия Источник: Библиограф. 1888. ? 7-8. С. 294-295. Подпись: А-ий И. [473] 294 Лессинг, по мнению автора книги, с которым трудно не согласиться, мало известен в России. Немецким поэтам и писателям вообще несчастливилось у нас: Даже Гете, за исключением Фауста, переводится, так сказать, для библиографической полноты, а общей участи избежали разве Гейне да Шпильгаген. Наш автор придумал пополнить часть пробела, дав в труде своем пересказ и некоторую оценку драматических произведений Лессинга. Чтобы сделать разбор свой полнее и интереснее, г. Андерсон предпослал ему очерк состояния драмы в германии в первой половине XVIII века. Он очень живо передает нам два начальных момента этой драмы до Готшеда и при гегемонии Готшеда: к сожалению, этому очерку не достает, как и дальнейшему изложению книги, объективности, спокойной всесторонности, которая должна отличать историка. Г. Андерсон слишком живо принимает к сердцу интересы молодой (для второй половины XVIII века) германской школы. Было бы, может быть, полезнее осветить Готшеда и ложный классицизм более полно, сопоставляя их не только с новым и будущим, но и со старым и отыскивая в этом старом семена и для самого Лессинга. Заслуга реформатора немецкой драмы отнюдь бы не уменьшилась, а конечно бы даже возросла, будь его побежденные противники представлены более сильными, логичными и полезными. Заметим также, что прием характеристики писателя словами его критика и антагониста совершенно непригоден. А г. Андерсон прибегает к такому приему. Напр., на стр. 22 мы читаем об одной из пьес г-жи Готшед такой отзыв Лессинга: "Пьеса менее, чем ничего не стоит, потому что она не только низка, пошла и холодна, но кроме того грязна, отвратительна и в высшей степени оскорбительна. Мне непонятно, как дама могла написать подобную вещь." Спрашивается, что дают подобные слова Лессинга для его собственной характеристики или для ознакомления с Готшедами? Вторую главу, названную "Детство и юношество (?) Лессинга", г. Андерсон, кажется, пишет главным образом по Данцелю. Не имея под рукой этого труда, не могу решить, кому принадлежит вина довольно курьезного промаха на 26 стр. Один из основательнейших биографов Лессинга - Данцель восстановляет его родословную до XV столетия и находит, что все предки его были лютеране, и занимали места или немецких чиновников, или пасторов. Впрочем, если даже устранить этот промах, трудолюбивые разыскания 295 Данцеля решительно ничего не говорят против славянского происхождения фамилии Лессинга. Было бы, может быть, правильнее и короче этимологизировать фамилию. Пожалуй, кроме лесника она ни к чему и не сведется, равно как имя родины его Лаузица во всяком случае не немецкое. Немножко рискованным кажется мне и такое соображение г. Андерсона: "Г. Э. Лессинг родился 22 января 1729 года...", а через три строки: "В Верхнем Лаузице живет около ста тысяч славян, кроме немцев, составляющих большинство населения." А сколько жило их 160 лет тому назад? А сколько ушло их, когда, по тщательным разысканиям биографа немца, произошла фамилия Лессинга в Лужицах, в городке Каменце, которого не переделали еще ни в Kemnitz, ни в Chemnitz. Следующая глава посвящена юношеским комедиям Лессинга. Они очень близки к общему низковатому уровню тогдашней сцены, и тем не менее г. Андерсон отыскивает в них зародыши дальнейшего богатого развития. Странным кажется мне при этом на 41 стр. преимущество, формулированное таким образом: "В комедиях Лессинга видна нравственная цель." Неужто какому-нибудь и сколько-нибудь серьезному драматическому произведению, а в ложно-классической школе особенно, можно поставить упрек в обратном. Изложение и анализ больших произведений Лессинга в следующих главах читается с большим интересом, благодаря живости изложения: предмет видимо близко интересует автора. Менее удачными мне представляются главы, посвященные Натану*, - последние. * Драма "Натан Мудрый" (1779). Автор несоответственно большое (для своей цели) место уделил сказке о кольцах, ее генезису. Как ни вооружайся г. Андерсон, а он делает это с излишней горячностью (159-160), пожалуй, против мнения о кристалличности идеи в Натане, но сколько-нибудь существенных разногласий относительно центра и сам он не констатирует. Мы бы ждали побольше внимания по отношению к Натановским типам в их национальном, этнографическом смысле, а коротенькие, заглавные, так сказать, характеристики Саладина и Дервиша, например, нас совершенно не удовлетворяют. Кончая замечания свои на книгу г. Андерсона, не могу не упомянуть, что она обратила на себя живо внимание нашей журнальной критики и что почти все ее оцениватели признали в ней интересное изложение и полезное напоминание о таких заслугах Лессинга, о которых не следовало бы никогда забывать. И. А-ий
Рецензия
Изображение обложки рецензируемой книги: Воронежский областной краеведческий музей Недавно умерший переводчик* названной комедии был опытный педагог и хороший знаток греческого языка. Перевод у него солидный и в высшей степени добросовестный*. Введение написано сжато и определительно. Больше половины книги посвящено объяснительным примечаниям, которые разбирают текст и подтверждают перевод, следуя за ним из строки в строку. Жаль только, что прекрасный свод комментариев и конъектур сопровождает перевод, а не текст с переводом. Вообще, кажется мне, что было бы правильнее издавать с текстом точные переводы, исключительно преследующие цель ознакомить читателей с произведением. Это было бы в высшей степени педагогично, приохочивая к чтению подлинника и облегчая таковое, избавлением от черной, словарной работы. Самый перевод страдает теми своими выражениями где переводчик желал русифицировать, а не просто переводить текст. Нет ничего неправильнее как подыскивать к идиотизму <видимо, опечатка; надо "идиоматизму"> ему соответствующий в другом языке; таковы выражения: хуже горькой редьки (1), небо для меня с овчину (?) (31), по ниточкам реченья разбирая (35), пыль в глаза пускал (38) и т. п. Немножко странно видеть на греческой сцене также дворника (3), ботинки (ibidem), барина (38) или выражение щебетливее Эврипида на целую версту. Неологизмы в таких переводах совершенно законны, будь они даже и не совсем удачны, вроде: псокрады (25) или трубокопьеносные бородачи (41). Пестрое смешение стилей высокого, вульгарного, разговорного является также печальной необходимостью - приходится брать слово, откуда возможно. Надо, мне кажется, остерегаться только чистой народно-поэтической речи, так как мы имеем лишь эпическую народную речь и до последней художественной попытки гр. Льва Толстого не было сделано серьезного шага в приложении народной речи к драматическому произведению. Маленькое неудобство, допущенное в печатании, заключается в том, что стихотворный ямбический размер напечатан прозой: читать неловко, вероятно, это было вызвано тем обстоятельством, что автор не стеснял себя повсюду точным соблюдением стиха. Примечания автора знакомят нас с Аристофановскими схолиями, дают реальные объяснения и параллельные места, латинские и французские; часто входит он и в критику текста. Из новых комментаторов он воспользовался, по-видимому, преимущественно Коком и Мейнеке**. *
Перевод Нейлисовым
"Лягушек" Аристофана стал первым русским переводом этой комедии.
Об Аристофане по отношению к Анненскому см. справку
А. И. Червякова в
прим 5 к письму
Анненского к Е. М. Мухиной от 16 июня 1906 г. 20 октября 1906 г.
С. А. Жебелев, ставший редактором отдела классической филологии ЖМНП
после смерти В. К. Ернштедта, объясняя отказ от публикации в журнале
перевода "Лягушек" И. Цветковым, писал главному редактору Э. Л.
Радлову: "Я
принципиально не против помещения хороших переводов, особенно для
тех вещей, которые по-русски не переведены. Этого нельзя сказать о
"Лягушках" Аристофана" -
как раз эта пьеса существует в образцовом переводе Нейлисова.
<...>
Был также и
успех И. Ф. Анненского, который, ведь, Еврипида переводил нехудо, а мы
его отвадили. Все это побуждает меня высказаться принципиально за
отклонение перевода г. Цветкова". ** Поль де Кок?; Август Мейнеке (1790-1870) - немецкий филолог.
Рецензия
Обложка и текст книги: Библиотека Русского географического общества. 155 Перед нами изящный томик с отчетливыми рисунками, которые большею частью сделаны со вкусом. Печать четкая и бумага хорошая. На первой странице авторы просят нас смотреть на свою книгу, как на простую передачу впечатлений более или менее общего характера. Далее следует 17 глав, 10-34 стр. каждая; центральная глава IX - содержит рассказ о подъеме на вершину Б. Арарата. Книга написана двумя студентами Московского университета: путь до Арарата и восхождение на М. Арарат описал г. Ковалевский, а подъем на Б. Арарат и путешествие от Арарата до Батума - г. Марков. Книга невольно привлекает нас и заинтересовывает с первых страниц некоторой необычностью предприятия и живым изложением. Мы, русские, путешествовать в общем не любим и не умеем, а здесь вдруг среди молодежи (которую вообще у нас можно назвать скорее интеллигентной, чем любознательной) возникает мысль об экспедиции, и в самое короткое время вырабатывается маршрут, и делаются самые разумные и 156 внимательные заготовки; все предусмотрено, маршрут рассчитан по дням; вероятно, и роли распределены. И сколько энергии при этом, сколько свежести впечатлений, а порой и юмору в этих молодых путешественниках. Содержание дорожного дневника отличается пестротой, и даже цель самого путешествия несколько затушевывается описаниями подробностей пути туда и назад; впрочем, заявление, которое авторы сделали на первой же странице избавляет их от этого упрека. На страницах книги очень много картин природы, есть и бытовые сцены, есть замечания серьезные, этнографические, исторические, археологические. В общем тоне надо отметить похвальную скромность авторов: они не склонны преувеличивать опасности, трудности своего путешествия, а порой даже не прочь посмеяться над собой, по поводу ли неудачного выстрела (31) или по поводу напрасного страха, когда они, напр., приняли мирных людей, задумавших сделать им встречу, за разбойников, и приготовились в них стрелять (269-270). Лирические описания природы очень естественны у каждого туриста. Как в самом деле не пробовать своего пера в передаче этих новых красок, причудливых, необычных очертаний, этой красивой смеси дикого и идиллического. Но в общем наши молодые авторы немного злоупотребили изображениями красот природы и забыли (подобно большинству, впрочем, своих предшественников), что описания природы в лирическом роде могут услаждать автора гораздо больше, чем читателя. Читателю интереснее бытовые черты, дорожные приключения, мимоходом сообщаемые сведения. Между тем, поэзия, все эти красивые метафоры, остроумные сравнения, олицетворения, обыкновенно мало ценны: притом, поэзия трудна, а слух читателя чувствителен и избалован. Стремление поэтизировать иногда совершенно бесцельно. Что дает читателю, напр., такая фраза: "Старик Арарат мог теперь хохотать, потрясал свой мощный корпус и наполняя раскатами своего смеха все мрачное ущелье Аргури, на страх всем окрестным жителям, принимавшим, должно быть, его хохот за шум от каменных и снеговых обвалов. Он имел полное право хохотать" (90). И все это затем, чтобы сказать, что экспедиция увлеклась дорожными наблюдениями и запоздала восхождением. Странно, что наблюдениям, которые воспроизводятся везде за этой пышной фразой, автор, по-видимому, придает очень мало значения. Он даже с чего-то иронизирует над собой и товарищами, что они, точно наивные барышни, пошли по избам смотреть, как живет "мужичок". А, между тем, картинка рисуется тут преинтересная - после общего описания жителей Азаркента, идет речь об импровизированном сельском празднике, где расплясался, между прочим, и ветхий старик Мустафа. Когда молодежь пьет за его здоровье и хочет пожелать ему жить еще 25 лет, хозяин пира останавливает тост: дело в том, что Мустафа обидится таким малым сроком: он убежден, что проживет 170 лет. В первой части книги с большим интересом читается глава "Эривань". Очень характерна, отмеченная по поводу тамошней жизни, общая 157 черта кавказцев легко возвращаться к своим местным обычаям и предрассудкам, хотя раньше они в разных учебных заведениях отполировывались на европейский лад: барышня с институтским образованием выходит замуж где-то на Кавказе и, в уважение к мусульманскому обычаю, целый год "играет в молчанку"; местный по-европейски воспитанный обыватель, замыкает свою жену, как гаремную невольницу. Любопытна также глава о подъеме на Малый Арарат. У автора был здесь специальный интерес: он хотел проверить слухи о плитах с надписями, которые будто сделаны не то армянским, не то клинообразным шрифтом и заключают в себе какие-то астрономические наблюдения. Плит, однако, он никаких не нашел, хотя многие скалы по дороге напоминали искусственно поставленные столбы (может быть, здесь и были легендарные плиты). Восхождение на Большой Арарат было совершено с большими трудностями, а часть обратного пути была даже сопряжена с опасностью: пришлось спускаться среди каменистых неровностей, в совершенной темноте, да еще ожидая нападений. Вершина Б. Арарата описана в книге довольно подробно. Партия г. Маркова оставила там доску с минимальным термометром (впервые это сделано на кавказских вершинах), а принесли они оттуда любопытный гвоздь (в фут длиною и, судя по форме, весьма старый). В дальнейших главах любопытна характеристика курдов, удивительных фантазеров и лгунов, и легенд про гиену, уносившую маленьких детей. Интересны также заметки о местных татарских кладбищах: там на могилах зачастую встречаются грубые каменные изваяния барана, который считается символом мудрости и храбрости. Вторая часть книги вообще отличается более деловым, чем поэтическим, характером, и некоторые главы, напр., "Карс", передают кое-какие интересные сведения. Природа характерно воспроизведена здесь такой картинкой: "Недалеко от города на берегу реки Карс-чая находится так называемый "Карский рай", который считает долгом посетить каждый приезжий в Карс. Этот рай представляет из себя ровную площадку, занимающую около 1/10 десятины с разведенным на ней цветником. Кругом площадки рассажены 14 жидких деревьев, единственных представителей растительного царства во всем городе и его окрестностях" (249). Путешествие студенческой экспедиции заключается красиво картиной Артвина, который славится садами и красивыми женщинами; и описанием спуска на лодке по Чороху; этот спуск описан так привлекательно, что в оседлом читателе возбуждает невольную зависть. Заканчивая наши беглые заметки о книге гг. Ковалевского и Маркова не можем не пожелать ей успеха, которого она вполне стоит. Рекомендуем ее особенно молодежи для того, чтобы она следовала примеру группы московских студентов и устраивала подобные же поездки, а с нами бы потом делилась своими наблюдениями, сведениями, записанными легендами, рисунками, и при этом в рассказе побольше деталей и точности, хотя бы в ущерб художественным достоинствам! И. А-ий
|
|||||
| Начало \ Издания \ Анненский в журнале "Библиограф" | |||||
При использовании материалов собрания
просьба соблюдать
приличия
© М. А. Выграненко, 2005-2024
Mail:
vygranenko@mail.ru;
naumpri@gmail.com
Имя почтенного автора
настолько известно в русской филологии, в истории всеобщей литературы и
искусства, что было бы лишним распространяться об общим достоинстве его
трудов. Заметим только, что это уже другой сборник прежних статей,
изданный им за последнее время: (есть еще специальный сборник "Народная
словесность", изданный Академией Наук; здесь примируют сюжеты
теоретические и художественные). Несмотря на крайнее разнообразие
сюжетов, различное время написания, различные формы изложения (статьи,
письма, речи, рефераты), при чтении сборника чувствуется замечательное
единство: оно сообщается присутствием живой, наблюдательной личности
автора в каждой написанной им строке. Идеалист эстетик, с жадной
пытливостью и наблюдательностью археолога и точностью филолога, - он
выказывает в своих этюдах еще одну очень характерную и существенную
черту своего таланта - педагогическую, - в широком смысле этого слова,
опытность - уменье говорить просто и интересно с не специалистами о
специальных предметах, уменье заинтересовать самой внешней, мелкой
по-видимому вещью. Укажем на несколько статей сборника, особенно
интересных и характерных. Вот напр. этюд об иллюстрации Державина (
Источник: Библиограф. 1888. ?
9-10. С.
324.
Подпись: А-ий И.
Источник: Библиограф. 1889. ? 6-7. С.
155-157.
Подпись: А-ий И.
