Сокращения

Открытие: 5.03.2011

Обновление: 10.04.2023

А. Е. Аникин
"Незнакомка" А. Блока и "Баллада" И. Анненского

страница автора

Источник текста: "Русская речь", ? 5, 1991. С. 15-20.
Сохранены журнальные виньетки.

Обновлённый текст статьи вошёл в состав издания: Аникин А. Е. Иннокентий Анненский и его отражения: Материалы. Статьи. Москва: Языки славянской культуры, 2011. С. 298-303.

15

О своих впечатлениях от книги стихов Иннокентия Анненского 'Кипарисовый ларец' Александр Блок писал в апреле 1910 года сыну поэта В. И. Анненскому-Кривичу: '<...> она проникает глубоко в сердце. Невероятная близость переживаний, объясняющая мне многое о самом себе' (Блок А. Собр. соч.: В 8 т. М.-Л., 1963. Т. 8. С. 309). Анненский был знаком с поэзией Блока и встречался с ним (Федоров А. В. Иннокентий Анненский. Личность и творчество. Л., 1984. С. 51). Но он не успел в полной мере оценить внутреннюю близость творчества Блока и своего - создатель 'Кипарисового ларца' скоропостижно скончался 30 ноября 1909 года.

В написанной летом того же года и вскоре опубликованной в журнале 'Аполлон' первой части статьи Анненского 'О современном лиризме' Блок занимает почетное место. Критик видел в молодом поэте 'настоящего, природного символиста', а его творчество определял как 'красу подрастающей поэзии', 'ее очарование' (Анненский И. Книги отражений. М., 1979. С. 361; далее - КО и стр.). Поэтический голос Блока в описании Анненского представал 'кокетливо, намеренно бесстрастным, белым', хотя и та-

16

ившим 'самые нежные и самые чуткие модуляции' (Там же). А в небольшой стихотворной зарисовке 'К портрету А. А. Блока' говорилось об ослепительной, но холодной красоте стихов молодого поэта, которые

     <...> горят - на солнце георгина,
Горят, - но холодом невыстраданных слез.

Высокий отзыв о блоковской поэзии сочетался с указанием на некую ее 'невыстраданность', которая не могла быть близка Анненскому. Страдание было для него одной из высших ценностей жизни и искусства (Иванов Вяч. О поэзии И. Ф. Анненского // Аполлон. 1910. ? 4).

Обращаясь в статье 'О современном лиризме' к блоковскому стихотворению 'Незнакомка', критик не обошел вниманием ее локальные приметы, чутко ощутив 'неповторимо петербургскую атмосферу, которою овеяна бессмертная баллада' (Орлов Вл. Поэт и город. Л., 1980. С. 123). Анненский писал: '<...> если вы сколько-нибудь петербуржец, у вас не может не заныть всякий раз сладко сердце, когда Прекрасная Дама рассеет и отвеет от вас, наконец, весь этот <...> тлетворный дух <...> На минуту, но город - хуже, дача - становится для всех единственно ценным и прекрасным, из-за чего стоит жить' (КО, с. 362; здесь и далее, кроме особо оговоренных случаев, курсив наш - А. А.). Незнакомка предстала Блоку в окрестностях Петербурга, в Озерках - затрапезном дачном поселке, где многое напоминало Ф. М. Достоевского (ср. в его романе 'Подросток' рассказы Версилова о посещавшихся им 'от ужасной душевной скуки' 'клоаках' - Орлов Вл. Указ. соч. С. 119-120). В лирической драме Блока 'Незнакомка', развивающей тему стихотворения с таким же названием, героиня является поэту (точнее, падает с неба в виде звезды) на окраине столицы, - на Петербургской стороне, неподалеку от тех мест, где перед смертью бродил другой персонаж Достоевского - Свидригайлов.

Иллюстрируя в статье 'Господин Прохарчин' умение Достоевского дать почувствовать, 'что такое настроение' (в контексте размышлений о 'непосильной для наивной души борьбы со страхом жизни'), Анненский вспомнил эпизод из 'Преступления и наказания': '<...> раннее утро, когда Свидригайлов ощупывал в кармане револьвер, а на него глядели закрытыми ставнями желтые домишки Петербургской стороны, еще скользкие от ночного тумана' (КО, с. 28). Реминисценция того же эпизода обнаруживается и в другой статье Анненского о Достоевском: '<...> слепые желтые домишки Петербургской стороны в мокрое осеннее утро...' (КО, с. 240). Приведем соответствующую цитату из 'Преступления и наказания': 'Молочный, густой туман лежал над городом.

17

Свидригайлов пошел по скользкой, грязной деревянной мостовой <...> Уныло и грязно смотрели ярко-желтые деревянные домики с закрытыми ставнями' (Ч. 6, гл. VI).

В 'анненской' трактовке творчества Достоевского исходной была идея о свойственном этому художнику стремлении показать безмерность человеческого страдания, обнаруживающего 'нам всю силу и все величие нашей души', 'совесть, не как подсчет, а как исканье бога' (КО, с. 28). Ср. письмо Анненского к Т. А. Богданович от 6 февраля 1909 года: 'Срывать аплодисменты на боге... на совести. Искать бога по пятницам... Какой цинизм!'; направляя эти резкие слова против обсуждавших Достоевского посетителей 'Литературного общества' - и в их числе Блока, Анненский не мог знать, что тот крайне отрицательно относился к затее 'соборно сплетничать о боге' (КО, с. 485, 661). Сюда примыкает мысль о 'второстепенности вопроса о смерти', с которой связан 'страх жизни' в 'Господине Прохарчине'. По Анненскому, Достоевский рисует смерть как '<...> нечто подчиненное, необходимое уже не само по себе, а в качестве перехода к другой форме бытия - и даже не в смысле богословском, не где-то там, а здесь же, среди оставленных или даже в самом умирающем' (КО, с. 30).

Свойственное Анненскому понимание темы смерти у Достоевского отразилось в его стихах, например, в 'Трилистнике траурном' 'Кипарисового ларца'. В первом, уже посмертном издании книги, в этот 'Трилистник' входили сонеты 'Перед панихидой' и 'Светлый нимб', а также стихотворение 'Баллада'. Мысль о смерти как 'другой форме бытия' - 'среди оставленных' - отчетливо звучит в строках сонета 'Перед панихидой':

Гляжу и мыслю: мир ему,
Но нам-то, нам-то всем,
Иль люк в ту смрадную тюрьму
Захлопнулся совсем?

'Баллада', датированная 31 мая 1909 года и посвященная поэту Н. С. Гумилеву, рядом важных особенностей очень напоминает анализ 'Незнакомки' в статье 'О современном лиризме', но и саму 'Незнакомку' (не только стихотворение, но и драму). Особенно показателен местный колорит 'Баллады', который первоначально был отражен в самом названии стихотворения (Федоров А. В. Примечания // Анненский И. Стихотворения и трагедии. Л., 1959. С. 597), позднее измененном: 'Ballade. Дачная баллада' (разрядка наша. - А. А.). У Анненского описывается похоронная процессия, которая 'трогается от порога какой-то загородной дачи' (Федоров А. В. Иннокентий Анненский. Личность и творчество. С. 104).

18

Несколько характерных 'достоевских' деталей возвращающих к эпизоду 'Преступления и наказания', предшествующему самоубийству Свидригайлова, воссоздают 'ужас того, кто остался жить' (КО, с. 30):

День был ранний и молочно-парный,
Скоро в путь, поклажу прикрутили...
На шоссе перед запряжкой парной
Фонари, мигая, закоптили.

Позади лишь вымершая дача...
Желтая и скользкая... С балкона
Холст повис, ненужный там... но спешно,
Оборвав, сломали георгины.

Случай, когда смерть у Достоевского выступает как 'дьявольская насмешка над сердцем, которое ждет чуда' (КО, с. 30; см. здесь же о смерти старца Зосимы в 'Братьях Карамазовых'), Анненский связывал со свойственным этому писателю умением '<...> свести смелый романтический полет к безнадежно-осязательной реальности' (КО, с. 28). Такова 'бездна вечности', которую Достоевский устами Свидригайлова сводит к 'деревенской бане с пауками по углам' (образ, используемый в трагедии Анненского 'Лаодамия', в описании царства мертвых - 'серого дома', вечной обители сравниваемых с пауками теней). Аналогичный смысловой 'ход' (смерть вместо ожидаемого чуда) с большой вероятностью может быть усмотрен в предпоследней строфе 'Баллады'. В появляющейся здесь, проклинаемой поэтом 'Даме' допустимо видеть персонифицированную Смерть, понимая ее, однако, не как абсолют, но как часть жизни или 'ужаса жизни'. Вместе с тем, Дама, на наш взгляд, - 'подмена' воплощенного петербургского чуда - блоковской Незнакомки, 'Прекрасной Дамы' (КО, с. 362). Ее черты проступают в 'Даме' достаточно отчетливо, что видно прежде всего по звуковой фактуре образа, отмеченной Анненским для стихотворения Блока: 'Грудь расширяется, хочется дышать свободно, говорить А: <...> пройдЯ меж пьяными, / ВсегдА без спутников, однА, / ДышА духАми и тумАнами...' (Там. же). Но, в отличие от блоковской героини, Дама Анненского не рассеивает, а источает 'тлетворный дух':

...Будь ты проклята, левкоем и фенолом
Равнодушно дышащая Дама!
Захочу - так сам тобой я буду...
- 'Захоти, попробуй!' - шепчет Дама.

(Ср. вариант: 'О проклятая, суконная, фенолом / И карболкой надушившаяся Дама!').

19

Звучащая в стихотворении Анненского полифония 'чужих голосов', возможно, скрывает и голос К. К. Случевского - поэта, которого часто с ним сравнивают. Описанная в 'Балладе' процессия вполне укладывается в 'новейший чин' похорон, о котором говорится в стихотворении Случевского 'Забыт обычай похоронный!..' И здесь дает о себе знать трагический подтекст Достоевского: строки 'Коптят дешевым керосином / Глухие стекла фонарей' (ср. коптящие фонари в 'Балладе') возвращают к фантасмагорической картине мелькающих в снежной мгле фонарей - похоронных факелов в 'Записках из подполья' (Топорков А. Л. Из мифологии русского символизма. Городское освещение // Учен. зап. Тартуского гос. ун-та. Тарту, 1985. Вып. 657. С. 108).

В свою очередь 'Баллада', а также соотнесенные с ней мысли в критических этюдах Анненского стали вдохновляющими источниками для других поэтов. Так, стих 'День был ранний и молочно-парный' стал эпиграфом к проникнутому щемящей болью и мрачными предчувствиями стихотворению Г. Адамовича 'Так тихо поезд подошел...', представляющему собой, по существу, вариации на темы Анненского (Адамович Г. Облака. Стихи. Пг., 1916. С. 7-8). У Адамовича звучит, между прочим, и мотив 'поломанных георгин', который в 'Балладе' (ср.: 'Оборвав, сломали георгины'), возможно, связан со стихотворением 'К портрету А. А. Блока'.

'Баллада' и следовавшая за ней - на манер французской поэзии - 'Посылка' могли послужить образцом для Н. С. Гумилева, посвятившего А. А. Ахматовой в 1910 году свою 'Балладу' с венчающей ее 'Посылкой' (Анна Ахматова. Н. Гумилев. Стихи и письма. Публ., сост. и прим. Э. Герштейн // В мире отечественной классики. Сб. статей. М., 1987. Вып. 2. С. 431).

Слова Дамы 'Захоти, попробуй!', по-видимому, откликнулись в позднем, 1964 года, стихотворении Ахматовой, посвященном памяти ее подруги В. С. Срезневской:

Но звонкий голос твой зовет меня оттуда
И просит не грустить и смерти ждать, как чуда.
Ну что ж! попробую.

Но более существен здесь другой, хотя и близкий мотив - 'смерти ждать, как чуда', отталкивающийся от 'анненской' концепции смерти у Достоевского. Отсюда протягиваются нити к ряду стихотворений Ахматовой, продолживших преломленную Анненским и Блоком 'Достоевскую' тему мечты и жизни, смерти и чуда, связанную у Ахматовой, как правило, с представлением о Чудотворном воздействии искусства, музыки. Особенно отчетли-

20

во оно проявилось в стихотворении 'Слушая пение' (1961), финал которого, по существу, выражает идею снятия ужаса ожидаемой, неизбежной смерти чудом музыки:

И такая могучая сила
Зачарованный голос влечет,
Будто там впереди не могила,
А таинственный лестницы взлет.

Явственно звучащие в 'Слушая пение' блоковские интонации, происходящие, в частности, из драмы 'Незнакомка', развивали и в известном смысле реабилитировали образ, сниженный в 'Балладе' Анненского.

Новосибирск

вверх

Сокращения

При использовании материалов собрания просьба соблюдать приличия
© М. А. Выграненко, 2005-2023
Mail: vygranenko@mail.ru; naumpri@gmail.com