|
|
|
| Начало \ Издания \ И. Анненский, История античной драмы (2003) | |
|
Обновление: 25.03.2023 |
||
 обратная сторона обложки |
Иннокентий Анненский История античной драмы Курс лекций Санкт-Петербургская государственная театральная библиотека Санкт-Петербург,
"Гиперион", 2003 Твердый переплет, 416 стр.;
Текст DJVU 5 MB |
 фронтиспис |
|
Курс лекций по
истории античной драмы был прочитан И. Ф.
Анненским (1855-1909) на Высших историко-литературных
и юридических курсах Раева в 1908-1909 гг.
Лекции по
Античной литературе профессора И. Ф. Анненского, читанные на высших
женских историко-литературных и юридических курсах Н. П. Раева. 1908/09
г. [72] PDF 16,3
MB О "Лекциях..." Анненского:
СОДЕРЖАНИЕ
ИСТОРИЯ АНТИЧНОЙ ДРАМЫ ДОПОЛНЕНИЯ
1.
Варианты лекций ПРИЛОЖЕНИЕ В. Максимов. "Рождение трагедии" от Иннокентия Анненского.
В. Гитин 3 Признание, как известно, пришло к Анненскому едва ли не в последние месяцы жизни. Он стал литературным мэтром и одним из главных действующих лиц в новом журнале "Аполлон", не переставая при этом, однако, служить. Ездил в тягостные провинциальные командировки от Министерства народного просвещения и десятками писал рецензии на бездарные и полубездарные учебники как член Ученого комитета того же министерства (большая часть этих отчетов о прочитанном никогда не публиковалась, будучи своего рода "внутренними рецензиями"). Только теперь, благодаря работе А. И. Червякова (три тома "Учено-комитетских рецензий" им уже изданы в г. Иваново), начинает выясняться подлинный объем им написанного, т. е. прочитанного, по роду своего положения и обязанностей. Что же касается чтения вообще, то одна из обмолвок Анненского в статье "Гончаров и его Обломов": "Эти мысли пришли мне в голову, когда я недавно перечитал все девять томов Гончарова и потом опять перечитал..." - может дать представление о том, каким он был читателем, как и сколько читал1. Но должностными заботами Анненский был обложен со всех сторон и тщетно просил отставки, по иронии судьбы получив ее в день смерти2. Были, правда, и просветы: иногда удавалось писать стихи, критические статьи на свои любимые литературные темы. Приятно было читать рефераты в Обществе классической филологии; может быть, приятно было заканчивать труд своей жизни: перевод всего Еврипида, обильно снабжаемого им многочисленными статьями, хотя на это у него оставалось все меньше времени3. Перегруженный работой, он одновременно ищет новых и новых средств, чтобы поправить свои материальные дела: досадный лейтмотив последних лет его жизни. "Грустно мне было читать, дорогой друг, что такой человек, как Вы, воистину лучший из лучших и для столь многих незаменимый учитель, бьетесь о материальные затруднения, да еще после стольких десятков лет службы" (письмо П. Митрофанова, 10 сентября 1909 г.)4. Уже будучи профессором на курсах Раева, Анненский отклоняет предложение читать два курса в гимназии княгини Оболенской (по всеобщей литературе) не в первую очередь из-за времени, а по причине недостаточного срока для подготовки к предметам, которых он никогда не вел. "Получи я Ваше предложение хотя двумя месяцами раньше, я бы, разумеется, охотно его принял" (Анненский М. А. Андреянову, 6 сентября 1909 г.)5. Здесь речь идет Не только о добросовестности преподавателя, но о постоянном беспокойстве по поводу своего материального положения и готовности взвалить на себя еще одну службу в надежде это положение поправить. Так складыва- 4 лась жизнь Анненского к 1908 г., когда он стал читать курс по греческой драме на Высших историко-литературных и юридических курсах Н. П. Раева, называемых также Вольным женским университетом. Приглашение читать лекции на курсах, где преподавали университетские профессора, Анненский получил в марте 1908 г.6 Какой именно курс читать, предоставлялось право выбрать самому Анненскому. Он выбрал античную драму, а в ней трагедии Эсхила (сам он всю жизнь занимался Еврипидом), хотя вполне вероятно, что первоначальные замыслы его были шире. Об этом говорят черновые наброски к лекциям. Оставаясь на службе окружным инспектором, он в течение лета перед началом занятий работает над переводами Еврипида и статьями, комментирующими переведенные трагедии (написаны "Античные маски Елены" и "Таврическая жрица у Еврипида, Руччелаи и Гете"), пишет статью "Художественная идеология Достоевского". При этом он готовится к лекциям по античной драме. Великое множество черновиков, вариантов и конспектов лекций (особенно 1-й и 2-й: можно найти по крайней мере шесть вариантов 1-й лекции) дают понятие не только о том, с какой тщательностью готовился Анненский к курсу. Практически не имея опыта университетского преподавателя, он постоянно старается по-разному примериться к изложению материала: отсюда и многократное переделывание уже написанного. Так, в одном из автографов ("История античной драмы". Ед. хр. 83), по-видимому относящихся к первоначальной стадии подготовки к лекциям, первая лекция, имеющая вполне законченный вид, по объему материала значительно превышает читанную в реальности (по существу, эта первая лекция включает в себя материал первых пяти лекций в литографированном их издании и в записи слушательниц). Скорее всего, Анненского сначала занимала определенная задача: дать избранную тему целиком в пределах одной лекции. Реальное же время, необходимое для прочтения такой лекции в аудитории, в момент написания его явно не беспокоило. Кроме того, в многочисленных вариантах материал лекций по-разному освещается. Дело даже не в меньшей или большей полноте раскрытия темы, а именно в другом характере выражения мысли. Здесь мы имеем дело с особой эстетикой выражения: ему важно не просто высказать какую-то мысль, обосновывая ее справедливость, но придать ей, я бы сказал, особое очарование, заключающееся как раз в том, как она высказывается. Речь часто идет не о поисках точной формулировки, а о различных поворотах одной и той же мысли, которая и не может быть высказана в окончательности последней формулировки, но живет именно в совокупности различных ее поворотов. Анненский часто бывал кокетлив в стилистическом смысле, но это кокетство скорее передержки, связанные с его эстетикой: содержание мысли и ее красота отождествлялись им. В этом смысле он дорожил красотой мысли, и тут в профессоре сказывался ху- 5 дожник. Эти поиски различных аспектов мысли приводили и к перестройке материала, часто к перестройке самой его композиции. Дальше мы еще коснемся вопроса о возможных причинах многочисленных вариантов лекций у Анненского; сейчас же обратимся к вопросу о том, как он читал свои лекции. Об Анненском-преподавателе на Раевских курсах, к сожалению, почти ничего неизвестно. Многочисленные некрологи по большей части даже не упоминают этой стороны его деятельности7. Говорили об Анненском-директоре и преподавателе гимназий. И сведения эти самые противоречивые. Их перечень можно найти в замечательной публикации А. В. Лаврова и Р. Д. Тименчика: от обожаемого до неоправданно строгого и "внушающего суеверный страх" (В. Пяст)8. Об Анненском вообще трудно было писать. Сошлюсь вместо объяснений на мысль, мне близкую и высказанную в этой же статье: "Видимо, в воссоздании образа Анненского многие из потенциальных мемуаристов наталкивались на непреодолимые трудности. Действительно, Анненский оставался в самом главном неразгаданной личностью даже для особо близких ему людей. Его одиночество порождало замкнутость, неконтактность, становившиеся чуть ли не принципиальной жизненной позицией..."9 Это и предостережение по поводу дальнейших ссылок, касающихся характеристики Анненского. Единственным источником сведений о том, как преподавал Анненский в последний год и несколько месяцев, является некролог-статья Ф. Ф. Зелинского в "Аполлоне"10. Сведения эти сообщила автору статьи одна из "ревностных" слушательниц Анненского на курсах Раева, поэтому проще всего привести здесь несколько выписок, касающихся этой темы. В своей статье о Бальмонте он <Анненский> сочувственно цитирует одно стихотворение этого поэта, в котором тот называет себя художником "русской медлительной речи". Сочувствие понятно; дело в том, что эти слова как нельзя лучше применимы к самому И. Ф. Мало сказать, что он был чрезвычайно тонким и чутким стилистом: он был стилистом именно произносимого, а не читаемого слова, он заботился о тщательном подборе выражений не только со стороны смысла, но и со стороны звука. А между тем старательность этого подбора требовала известной подготовки, требовала предварительной записи -- она несовместима с импровизационным или полуимпровизационным характером академического чтения (2). Составив заранее тщательный план своего курса и, в частности, предстоящих лекций, он, однако, ничего писанного с собой на кафедру не брал; явившись в свою аудиторию -- курсистки не преминули отметить некоторую торжественность и эффектность его появления, -- он говорил вполне свободно, сознательно отдаваясь течению своих мыслей, бес- 6 сознательно определяемому безмолвными вопросами сотен пытливых глаз, устремленных на него. И это течение было подчас таково, что его лекция подчас принимала совершенно другое направление против того, которое им было заранее намечено (3). Отмеченные Зелинским "разночтения" между тем, что было написано, и тем, что было сказано в аудитории, интересны в связи с вопросом о тексте лекций, который лег в основу печатного литографированного издания этого курса, однако сейчас следует сказать, что мотивы, приведенные Зелинским в качестве объяснения этих "разночтений", не единственные, а может быть, и не в первую очередь даже существенны. Кроме отмеченных уже выше причин, побуждавших Анненского постоянно искать новые формы для выражения сходных мыслей, есть еще одна, заслуживающая особого внимания. Докладывая в одном из писем к А. Е. Мухиной* (от 16 июня 1905 г.), как продвигается работа над историческим очерком ко второму тому "Театра Еврипида", Анненский пишет буквально следующее (перевод с французского): "Моя ладья уже утопила этот злодейский дендизм Алкивиада в грядущем забвении моего нового произведения"11. Продолжая в письме собственные эстетические требования: запрет на прямое называние предметов, описание вещи через перифразу, Анненский хочет сказать, что он уже написал страницы, связанные с Алкивиадом, предчувствуя, что они будут забыты, т. е. отвергнуты им, как только работа будет закончена. В другом письме, к А. В. Бородиной (от б августа 1908 г., как раз, когда шла подготовка к лекциям), Анненский так сформулировал отношение к собственным писаниям: "Сам уже начинаю свои выкристаллизовавшиеся мысли мучительно ненавидеть - но это, вероятно, потом сменится равнодушием"12. Перед нами обычный для Анненского "сюжет" отношения к уже написанным вещам. Нам уже приходилось говорить о многочисленности разных вариантов у Анненского в связи с поисками какого-то "идеального" текста13, единственное воплощение которого ему виделось в самой невозможности такой текст создать. Этот эстетический принцип проникает во все сферы его творчества, включая и его писания на античные темы14. Скорее всего именно с этим принципом неудовлетворенности тем, что однажды уже было сказано, и связаны многочисленные варианты его лекций. Он не мог остановиться на каком-то окончательном варианте и всегда переделывал уже написанное. Но вернемся к свидетельству Зелинского о характере преподавания Анненским на Раевских курсах. * Опечатка: Е. М. Мухина. И вес же художник "медлительной речи" сказался и здесь (т. с. в самом чтении лекций. - В. Г.). Слушательницам памятны были те моменты, когда красноречивый только что лектор внезапно умолкал; наступала пауза, иногда довольно длинная. Это значило, что лектор набрел на мысль, которой 7 он особенно дорожил. Ее он не хотел выразить первыми встречными словами: он надумывал обороты, подбирал термины, старался найти требуемую формулировку. Он при этом не торопился, не обнаруживал той растерянности, которая бывает свойственна неопытным лекторам, потерявшим нить своих рассуждений; уверенный в себе, он спокойно искал - и продолжал свою речь лишь после того, как искомое было найдено. Аудитория тем временем терпеливо ждала. Она знала, что лектор не терял своего времени - что за свое терпение она будет вознаграждена особенно меткой и красивой фразой - такой, которую можно будет именно в этом виде запомнить, так как в ней ни одно слово не окажется лишним или употребленным невпопад. Но разумеется, к этой манере нужно было привыкнуть; она слишком была своеобразна, слишком отличалась от того, что обыкновенно слышалось с кафедры как от хороших, так и от посредственных лекторов. Та толпа слушательниц, которая собралась па первые лекции И. Ф., со временем стала редеть, находя, что чтение лектора утомляет ее внимание. Но этот отлив был непродолжителен. Глубокая проникновенность И. Ф., его добросовестное отношение к своей задаче, содержательность его лекций делали свое дело. Мало-помалу аудитория наполнилась вновь, И. Ф. стал занимать прочное место среди самых любимых профессоров. И если бы кто мог в этом сомневаться при жизни покойного - свидетельство его похорон окончательно бы его в этом убедило. Всем присутствовавшим на них памятны эти "волны" женской молодежи, хлынувшие в этот день - неприветливый зимний день - в Царское Село и направившиеся от вокзала на квартиру покойного, из квартиры в гимназическую церковь, из церкви на далекое кладбище; это были "раички", пришедшие отдать последнюю дань праху своего любимого профессора15 (3-4). По существу, это все, что мы узнаем из статьи Зелинского о чтении лекций Анненским на курсах Раева. Этим же исчерпывается характеристика Анненского-преподавателя. Остается добавить только описание Зелинским Анненского-лектора уже в Обществе классической филологии и педагогики, что в какой-то мере дополняет его "преподавательский" портрет: Вкратце упомяну о докладах И. Ф. Здесь художник медлительной речи был вполне в своей стихии; предварительная запись, недопустимая в лекции, здесь не только не исключалась, но даже была вполне в порядке вещей. Все достоинства, которыми автор мог наделить свой литературный (курсив 8 мой. - В. Г.) труд, тщательно подбирая слова и прилаживая их друг к другу, выступали здесь в полном блеске. Все же это были достоинства для немногих - для тех, кто были в состоянии оценить музыку речи и оригинальность оборота и отвести должное место тем парадоксам, на которые не скупилась богатая, но прихотливая фантазия автора (весьма сомнительные комплименты филологу. - В. Г.) <...> Говоря правду, блестящим лектором И. Ф. не был. Его дикции недоставало разнообразия в модуляции; его приятный, слегка бархатный голос держался преимущественно в средних регистрах, и если не производил впечатления однообразия, то потому только, что содержание читаемого сосредоточивало на себе внимание слушателя. Все же и это содержание страдало иногда от того, что тембр лектора не везде поспевал за извилинами и скачками его подчас шаловливой мысли, и эта последняя постоянно как бы опекалась его всегда корректным и джентльменским голосом (4-5). Общая оценка Зелинского, несмотря на едва уловимую недосказанность и умолчание (скорее всего, связанные с тем, что для Зелинского Анненский-филолог, по существу, сводился к художественному творчеству), остается положительной. Судя по всему, преподавание на курсах Раева было успешным, особенно принимая во внимание фон общих скорее неудач педагогической деятельности Анненского, окончившейся, по существу, отстранением от нее в 1905 г. Подтверждение этому мы находим и в воспоминаниях Б. В. Варнеке, филолога-классика и историка театра, более или менее близкого Анненскому и ему сочувствовавшего. Оценка Варнеке дается в контексте рассказа о материальных злоключениях Анненского в последние годы жизни, потерявшего директорство в Царскосельской гимназии: С этим при необходимости сжать свою жизнь старевшему поэту примириться было очень трудно, и едва ли этот ущерб покрывался тем успехом, какой ему в эти годы доставило и сотрудничество в "Аполлоне", и приглашение читать лекции на Женских курсах, куда его надо было привлечь гораздо раньше16. И, наконец, характеристика Анненского-преподавателя, уже в другом контексте: По своим знаниям И. Ф. вполне годился на кафедру в университете, и лекции его там, наверное, доставили бы удовольствие и пользу слушателям, но "учителем" он был бы плохим даже в высшей школе: интересуясь только самим 9 собой, он едва ли имел бы терпение так работать со студентами, чтобы действительно научить их серьезной научной работе17. Боюсь, что этим исчерпываются наши сведения о характере преподавания Анненского на курсах Раева и о самом преподавателе. Нам остались только лекции, которые он успел прочесть в очень недолгий срок преподавания. Основной корпус этих лекций, прочитанных им в первый год (по истории греческой драмы), был издан в виде литографированной книги (в дальнейшем, ссылаясь на это издание, мы будем называть его "Лекциями") в 19 печатных листов, каждый из которых подписан директором курсов Н. Раевым, и в очень ограниченном количестве экземпляров, ибо предназначался для пользования только слушательницами курсов*. А. В. Лавров и Р. Д. Тименчик говорят о двух известных им экземплярах: "Один экземпляр <...> хранится в Научной библиотеке им. Горького Ленинградского гос. университета, другой - в библиотеке Института мировой литературы АН СССР"18. Мне известны еще несколько: один должен быть во Франции (вывезен когда-то французской слависткой Армель Гупи); один в Германии (копию с него давал мне покойный профессор Гарвардского университета и автор книги об Анненском Всеволод Сечкарев); один экземпляр имеется в С.-Петербургской государственной Театральной библиотеке и один (из библиотеки Раевских курсов) у меня. Литографированные издания вообще выходили очень небольшими тиражами и поэтому не учитывались даже "Книжной летописью". Отсюда возникает проблема датирования выхода книги в свет. * Текст открыт по ссылке выше. В самой книге год издания не указан. Есть несколько предположений на этот счет. А. В. Лавров и Р. Д. Тименчик считают, что книга была выпущена в 1911 г., на основании того, что она была объявлена в "Кратком отчете об императорской Николаевской царскосельской гимназии за последние XV лет ее существования (1896-1911)" (СПб., 1912. С. 79). Скорее всего, однако, это было объявление о новом издании "Лекций", и источником информации здесь служит, вероятно, В. Кривич, сын Анненского, который после смерти отца стал усердно хлопотать об издании написанного им19. Издание это так и не было осуществлено (как, впрочем, и некоторые другие, даже объявленные20), и Кривич позднее предпринимает еще одну попытку издать лекции отца, уже в Москве, в 1917 г., по-видимому, в связи с тем, что в это время к имени Анненского-филолога возник читательский и издательский интерес, вызванный тем, что московское издательство братьев Сабашниковых начало выпуск полного собрания переводов Анненским Эврипида. Об этой попытке известно из письма к Кривичу родственницы и конфидентки Анненского О. П. Хмара-Барщевской от 7 февраля 1917 г. (РГАЛИ, ф. 5 <Кривича>, оп. 1, ед. хр. 104): "Очень хорошо, что Кенины драмы печатаются в Москве <...>, очень хорошо, что тебя просят для Москвы 10 что-нибудь. Пошли ради бога! Лекции по античной литературе за 1-й год (т. е. по греческой драме. - В. Г.) Кеня в рукописи подарил мне <...>, от следующего года он передал мне, увы, не все и говорил, что можно взять у курсисток. Во всяком случае ответь тому, кто просил, что лекции ты дашь (я приготовлю их к печати здесь, в деревне, теперь же, и привезу их тебе)". В письме Хмары-Барщевской нет ни слова о том, что эти лекции уже были где-то напечатаны. Литографированное издание она, вероятно, не учитывала, ибо это было "школьное" издание, не для широкой читательской аудитории и в мизерном количестве экземпляров. Самый же факт, что Анненский подарил ей все рукописи лекций (только на лекциях по римской поэзии есть дарственная надпись), не есть свидетельство того, что это была окончательная редакция этих лекций; может быть, она имеет в виду автографы с черновыми и частично законченными лекциями, которые находятся в РГАЛИ. Если у него и могло быть первоначально желание самому издать эти лекции отдельной книжкой, к осени 1909 г. он должен был потерять к этому интерес, ибо как раз летом этого года началось его сотрудничество с "Аполлоном", обещавшее ему совсем другое, литературное, будущее, о котором он давно мечтал. Да и времени не было: стоит только посмотреть, сколько было написано, задумано и обещано Анненским в эти короткие полгода между неожиданным приглашением в "Аполлон" и неожиданной смертью. Скорее всего О. П. Хмара-Барщевская, с которой он делился своими творческими и издательскими планами, сама могла попросить у него эти лекции, чтобы приготовить их к печати. Об этом говорит совет Анненского восполнить недостающий материал (по-видимому, лекции по греческому эпосу, которые читались им в 1909 г. параллельно с курсом по римской поэзии), попросив записи лекций у курсисток. Не исключено, что речь шла именно о том издании "Лекций", которое позднее объявлялось в 1911 г., но так и не состоялось. Да и вряд ли бы выпуск "внутреннего" литографированного издания для слушательниц раевских курсов стал бы объявляться в каком-либо не-библиографическом журнале или книге. Другой датировки издания "Лекций" (1909 г.) придерживается А. И. Червяков в своем библиографическом указателе работ Анненского21. Мне неизвестны источники информации А. Червякова, но я склонен согласиться с его датировкой. Для этого у меня имеются следующие основания. Во-первых, выпуск литографированных изданий профессорских лекций относился к определенному ритуалу, каким его и представляет в уже цитированной статье об Анненском Ф. Зелинский, хорошо знавший этот ритуал. Студент или студентка "составляли" (термин Зелинского, им же иронически закавыченный) курс профессора скорее всего по собственным записям, с добавлением записей однокурсников, а затем приносили этот свод профессору на "вычитку". Так был издан литографированный курс самого Зелинского ("Лекции по истории греческой литературы". 1910). Издал 11 их некий студент А. Маркевич, но, как отмечено на обороте первого листа, "под редакцией и с разрешения проф. Ф. Ф. Зелинского". Обычно издание осуществлялось сразу же после того, как этот курс был прочитан. Это диктовалось еще и тем, что профессора часто читали из года в год один и тот же курс, а студенты должны были сдавать этому профессору экзамен. Издаваемые курсы в данном случае выполняли роль наших современных конспектов лекций, особенно ценимых в дни экзаменационных сессий. Это один из доводов, который можно привести в пользу датировки "Лекций" Анненского 1909 г. Другим доводом может служить тот факт, что к 1911 г. (когда якобы могло выйти литографированное издание) на курсах Раева умершего Анненского заменил Вячеслав Иванов22, и если бы шла речь об издании курса лекций, это должны были быть лекции Вячеслава Иванова (всегдашнего соперника Анненского). Еще одна проблема, связанная с "Лекциями" - это их источник. Как сказано было выше, подготовкой издания обычно занимались студенты, и само издание, таким образом, представляло собой авторизированные записи какой-нибудь слушательницы (или слушательниц). В случае с Анненским, однако, это вряд ли так. И тут нам надо обратиться за помощью к архивным материалам. В архиве Анненского в Российском государственном архиве литературы и искусства (ф. 6) имеется довольно большое количество документов, связанных с подготовкой к лекциям по античной драме и представляющих собой черновики и конспективные наброски лекций23. Автографы представляют собой иногда полностью законченный текст лекции, чаще же это тезисы, наброски, нередко карандашом, отрывочные записи. При этом часто листы перепутаны, куски из одной работы попадают в другую24. Имеются среди архивных материалов и беловые варианты, как "Три лекции по греческой литературе" (ед. хр. 82), переписанные рукой В. Кривича. Поскольку автографа этих лекций не существует, можно предположить, что это записи одной из слушательниц Раевских курсов. Запись эта в большой степени совпадает по построению с одним из автографов самого Анненского (ед. хр. 103), однако разнится в изложении материала. Судя по материалу, лекции эти относятся ко второму году преподавания Анненского, к курсу по греческому эпосу. Когда Кривич переписал эти лекции - неизвестно. Может быть, эта работа была связана с предполагавшимся и объявленным изданием "Лекций" в 1911 г., ибо позднее, как это следует из приведенного выше письма О. П. Хмары-Барщевской, подготовка к возможному изданию "Лекций" в 1917 г. была полностью взята ею на себя. Как бы там ни было, ни один из рукописных автографов в архиве Анненского, как и переписанные набело лекции, не совпадает с "Лекциями", напечатанными в 1909 г. Ближайшим к этому изданию текстом по изложению материала является автограф "Происхождение трагедии" 12 (ед. хр. 101, 52 л.). Скорее всего, это и есть предшествующий "окончательному" текст. Огромное количество буквальных совпадений с изданием "Лекций" говорит о том, что само это издание было сделано по автографу Анненского, а не по записям слушательниц, ибо Анненский читал лекции не по писанному и вряд ли с такой точностью мог воспроизвести слово в слово довольно большие фрагменты. Многие абзацы, совпадающие дословно с текстом литографированного издания, касаются исторического описания Афин и очень близки, а иногда и дословно воспроизводят статью самого Анненского "Афины V века", уже написанную им как часть второго тома "Театра Еврипида", но еще не изданную (кстати, неопубликованную до сих пор)25. Есть еще одна, и существенная, деталь, говорящая о близости упомянутых текстов: в автографе "Происхождение трагедии" отсутствует деление на лекции, как в других автографах, но есть деление на главы, каждая со своим названием. То же мы видим и в издании "Лекций": деление на лекции сохраняется лишь в материале, вводящем в курс (лекции 1-5); причем даже это деление на лекции практически нейтрализуется заключительной формулировкой в конце лекции 5: "Повторим же в конце первой главы этого введения (курсив мой. - В. Г.)..."26. Дальше материал уже просто делится на главы. При этом начало первой главы в "Лекциях" ("Начало античной драмы") совпадает с началом автографа "Происхождение трагедии": и в том и в другом тексте это начало изложения темы, связанной с культом Диониса. Таким образом, даже композиция текста в "Лекциях" указывает как на источник текст какого-то не дошедшего до нас автографа. С другой стороны, там же, в фонде Анненского, имеется довольно объемная папка в 219 листов, содержащая 40 лекций Анненского по античной драме, переписанных тремя разными почерками. Большая часть переписанного сделана рукой О. П. Хмары-Барщевской. В нескольких лекциях узнается рука ее мужа. В архивной описи эта рукопись помечена как записи слушательниц, и с этим можно согласиться (что не всегда очевидный факт). Это и есть тот реально прочитанный Анненским курс, который был записан одной из курсисток. Некоторые лекции датированы, лекции 2-4 отсутствуют (это и наводит на мысль, что все лекции принадлежат одной слушательнице, которая пропустила две, но не восстановила их из записей других курсисток). Записи лекций 34-36 тоже отсутствуют. Вместо них - указание на то, что на этих лекциях Анненский занимался чтением переводов из трагедии Эсхила "Семеро против Фив". Зная Анненского, надо думать, что переводы как-то комментировались, но это выпадало из жанра лекции и поэтому не было записано. Сами переводы не даны (в отличие от литографированных "Лекций") тоже в силу понятных причин: слушатели их точно не могли записать, потому что они не произносились, а читались. Есть одна интересная деталь, отсутствующая в записи слушатель- 13 ницы: у Анненского слова Этеокла, обращенные к хору, в тексте анализа эсхиловской трагедии, прерываются ремаркой лектора, целиком совпадали с текстом из статьи Анненского "Античная трагедия", многие страницы которой как раз посвящены Эсхилу (Мир Божий. 1902. Ноябрь. С. 28). Это опять же говорит в пользу того, что источником литографированного издания "Лекций" были не записи слушателей, а его собственный текст, до нас не дошедший. Итак, экземпляр, переписанный набело семьей Хмара-Барщевских, вероятно, подготавливался для предполагаемого издания "Лекций" в 1917 г. Для тех, кто знаком с изданным вариантом "Лекций" и с многочисленными черновыми вариантами, очевидно, что записи представляют собой скорее всего точное воспроизведение услышанного. Записывать за Анненским было не трудно: говорил он медленно (недаром Зелинский назвал его "художником медлительной речи"). Однако при сличении этой рукописи с "Лекциями" оказалось, что они существенно не совпадают. Если характер расположения материала в общих чертах один и тот же, то разработка этого материала отличается совершенно. Кроме того, в студенческих записях лекций отсутствует довольно пространный разбор "Орестеи" Эсхила, которым заканчивается печатный вариант. Другими словами, Анненский просто не успел этого разбора прочесть, как это часто случается в курсах лекций, но в литографированное издание этот текст попал, и попал не от слушательниц. Сличение всех имеющихся текстов убеждает нас, что источником "Лекций" является текст самого Анненского, предоставленный для печати, который в архивах обнаружить не удалось. В этот текст Анненский включил и свои переводы из Эсхила и Еврипида (перевод "Умоляющих", откуда он берет фрагмент для "Лекций", был им к тому времени сделан, но не опубликован27). Сюда же, в разбор эсхиловского "Прометея", он включил переводы Д. Мережковского (отмечено А. Червяковым). Нигде в автографах переводов Мережковского у Анненского нет. На первый взгляд кажется странным, что он вообще поместил эти переводы в своем разборе. Однажды, в 1893 г., ему пришлось разбирать переводы Мережковского28. Тогда это был еврипидовский "Ипполит". Анненский только что начал переводить своего Еврипида и ко времени написания рецензии как раз переводил первую трагедию ("Вакханки", вышла в 1894 г.), поэтому разбор в каком-то смысле носил едва ли не личный характер. Общее суждение о переводах Мережковского (а он был знаком и с переводом эсхиловского "Прометея"): "весьма свободны", "мог бы знать греческий лучше и проникнуться большим уважением к Еврипиду" (С. 183). С другой стороны, сравнивая переводы Мережковского с другими авторами, Анненский заявил: "...зато много ли у нас найдется таких опытных версификаторов" (Там же). Комплимент сомнительный и говорит скорее не о Мережковском, а о других переводчиках, особенно в свете того, что будет 14 сказано в этой же рецензии ниже (жест личной вовлеченности безошибочно угадывается): "должен переводить настоящий поэт (курсив Анненского. - В. Г.)", "в темпераменте и настроении поэта-переводчика должно быть соответствие с темпераментом и настроением поэта переводимого", "для синтетического (курсив Анненского. - В. Г.) перевода необходимо, безусловно, хорошее знакомство с творчеством поэта вообще и с миросозерцанием данной эпохи" (С. 184). Принципы синтетического перевода, сформулированные Анненским, он примерял явно на себя. Для Мережковского (судя по его же рецензии) они не годились. Тем не менее в издании "Лекций" Анненский, который всегда помещал только собственные переводы (слушательницы не обязательно должны были знать древнегреческий), он неожиданно вводит переводы из "Прометея" так не нравившегося ему переводчика. Скорее всего это произошло из-за нехватки времени для собственного перевода (судя по записям слушательницы, отдельно он этих переводов, как в случае с "Семерыми", не читал). Если "Семеро против Фив" он снабдил собственными, довольно пространными переводами, это можно объяснить, может быть, тем, что эта трагедия Эсхила, наименее популярная из его трагедий в России, переводилась всего два раза. Первый раз, в отрывках, в 1825 г. А. Мерзляковым29; второй раз, в 1887 г. прозаический перевод был сделан В. Аппельротом30. Первый перевод безнадежно устарел, второй ни в какой степени не мог удовлетворить не только эстетической взыскательности Анненского, но и его интерпретации трагедии, анализу которой была посвящена лекция. Кроме того, у Анненского был и личный интерес в переводах "Семерых". Эта пьеса непосредственно перекликалась с "Умоляющими" Еврипида, перевод которых уже был сделан Анненским (опубликован впервые совсем недавно); отрывки из этого перевода он также поместил в разбор трагедии Эсхила. Совсем иначе обстояло дело с "Прометеем", одной из самых популярных трагедий античного автора: тут Анненскому не было нужды делать собственные переводы; для нужд преподавания переводы Мережковского были приемлемы. Что же касается того, сам ли Анненский ввел в свой текст переводы Мережковского, ответ должен быть положительным, ибо простой анализ референций текста лекции показывает, что этот текст непосредственно ссылается на помещенные в нем стиховые фрагменты. Причем ссылается на них именно в том виде, в каком они даны: другой перевод требовал бы ссылок другого характера. Этот факт, кстати, также убеждает меня в том, что источником литографированного издания "Лекций" был какой-то не дошедший до нас автограф самого Анненского, а не записи его слушательниц. Можно предположить, что в ходе подготовки к лекциям он задумал, как это часто у него случалось, написать отдельную книгу по этому предмету, но затем от этого плана отказался в связи с новым поворотом в его судьбе. Остается сказать несколько слов о принципах настоящего издания. В основу его положен литографированный курс лекций ("Лекции"), вышедший 15 1909 г., но современному читателю практически недоступный. Вместе с тем этот текст содержит ценные историко-литературные и эстетические взгляды самого Анненского, выходящие за пределы античности и относящиеся к его собственному времени. По той же причине в корпус первоначального литографированного издания включены фрагменты из его архивных автографов лекций, в которых эти взгляды и мысли получают дополнительное развитие и всегда интересный для читателя поворот. Поскольку материал лекций каждый раз варьировался автором и в способах выражения мыслей, и в их детализации, и во внесении в них каких-то новых аспектов, есть прямой смысл ввести их в корпус книги даже тогда, когда факты и темы неизбежно повторяли уже сказанное в литографированном издании. Исходя из этого корпус книги строится следующим образом. В основе его, как уже говорилось, текст литографированных "Лекций"; источником же дополнительных текстов (приведены петитом внутри основного корпуса текста) в основном служат:
1) фрагменты из лекций по античной литературе, записанных одной из
слушательниц (ед. хр. 80) и представляющих собой реально прочитанный
Анненским курс; в книге эти фрагменты обозначены только номерами лекций,
из которых они взяты31; Кроме того, основной корпус книги дополнен несколькими архивными материалами (раздел "Дополнения"). Во-первых, это "Две черновые лекции", которые печатаются по автографу Анненского (ед. хр. 103, 83 л.). В этой же единице хранения имеется еще один вариант первой лекции, в которой есть несовпадения с названным текстом. Фрагменты из этого варианта мы поместили петитом, с пометой "Лекция 1-я". Во-вторых, среди Рукописей Анненского имеется также текст трех лекций по греческой литературе (ед. хр. 82, 12 л.), сделанный рукой В. Кривича и представляющий собой скорее всего запись лекций Анненского кем-либо из его студентов. Запись этих трех лекций в большой степени совпадает с автографом по построению, но не всегда по изложению материала. Фрагменты этих записей мы также решили привести в дополнениях, выделив их петитом и не указывая, откуда они взяты. 16 В-третьих, "Лекции по римской литературе", читанные Анненским в год смерти (к сожалению, он успел только начать этот курс). Несколько сохранившихся лекций (ед. хр. 81) в записи О. П. Хмары-Барщевской могут быть копией студенческих конспектов или автографа самого Анненского. Существующие в автографе заметки к этим лекциям, "Общий очерк латинской поэзии" (ед. хр. 105), судя по карандашной приписке в конце ("От Иннокентия"), Анненский скорее всего подарил ей. Из этого автографа берутся вставки в текст записи Хмары-Барщевской, причем без каких-либо оговорок. В-четвертых, в качестве дополнения дается "Программа по истории греческой литературы", представляющая собой билеты, которые должны совпадать по материалу с прочитанным курсом, но не совпадают. В профессорской практике это не должно показаться неожиданным: часто спрашивалось больше, чем читалось в курсе. "Программа" печатается по архивному автографу Анненского (ед. хр. 213); в беловой ее версии, находящейся в той же единице хранения и сделанной рукой О. П. Хмары-Барщевской, есть отклонения от автографа, которые приводятся без дальнейших оговорок в сносках к основному тексту. Там же дается план под заголовком "История античной литературы", который скорее всего является первоначальным замыслом обзорного курса по греческой литературе. В нем же приведена рекомендуемая для чтения литература. План печатается по черновому автографу Анненского (ед. хр. 213). Research for this publication was supported by a grant from the International Research & Exchanges Board, with the funds provided by the US Department of State (Title VIII) and the National Endowment for the Humanities.
1 "...вечно сидел бы у него в кабинете, где тысячи и тысячи книг"
(Чуковский К. Памяти писателя. И. Ф. Анненский // Утро России. 1909. 2
дек. (? 47). С. 3). 17
ческая жрица у Еврипида, Руччелаи и Гете". -
В. Г.), и, наконец, в этот
вечер он обещал своим слушательницам на женских курсах хоть на минутку,
но все же заехать на их вечеринку" (Кривич В.
Об Иннокентии Анненском:
Страницы и строки воспоминаний сына // Лавров А. В., Тименчик Р. Д.
Иннокентий Анненский в неизданных воспоминаниях. -
ПК. 18
маю, что никогда еще так глубоко не переживал я Еврипида, как в авторе "Троянок",
и так интимно, главное" (1909 г. Там же. С. 488). Тут действует
указанный выше принцип: каждый раз написанное ранее оказывается до
какой-то степени отвергаемым, не удовлетворяет, не может обрести статуса
последней оценки. 19
22 "...В течение двух лет был преемником Анненского в качестве
преподавателя греческой и римской литературы на Высших Женских курсах Раева" (Иванов Вяч. Автобиографическое письмо //
Иванов Вячеслав. Собр.
соч. Брюссель, 1974. Т. II. С. 21). 20
Хочется верить, что Анненский имел перед глазами текст, оставшийся
архивным автографом, когда писал другой, ставший литографированным
изданием.
|
||
|
|
