Сокращения

Обновление: 05.09.2024

Анненский и А. Г. Горнфельд

Аркадий Георгиевич Горнфельд (18/30 августа 1867 - 25 марта 1941). Страница Википедии Литературовед, критик, переводчик. В эпоху "первоначального декадентства" пытался сблизиться с журналом "Северный вестник", чему помешали идейные разногласия с редактором А. Л. Волынским. Называя себя "разумным индивидуалистом", Горнфельд понимал, что наследство 60-х годов требует "модификации", методология современной критики - обновления, новые течения в литературе - внимания. В начале 1895 г. П. П. Перцов познакомил Горнфельда с редакцией "Русского богатства", где он начал публиковаться. "Для Вас не секрет, - писал 17 ноября 1896 г. Н. К. Михайловскому, - что я не солидарен с редакцией в теоретических вопросах моей специальности - поэтики. Но люди для меня важнее всего..." (ИРЛИ, ф. 181, оп. 1, д. 177). Позже Горнфельд называл себя учеником не только А. А. Потебни, М. Лацаруса, А. Н. Веселовского, но и Михайловского. В 1904-18 он член редакции "Русского богатства", помощник Короленко по отделу беллетристики и критики. У Горнфельда не было темперамента критика-публициста, организаторского и редакторского 'пафоса', как признавался он сам, мечтая 'бросить всё, написать большую теорию словесности', ибо как редактор годился в качестве третьего лица возле Короленко и П. Ф. Якубовича, 'а обстоятельства выталкивают меня на первое место' (письма к Короленко от 12 сентября 1910 г. и 23 октября 1915 г. - ГБЛ, ф. 135/II, к. 21, д. 36 и 37). Однако работа в журнале дала опыт и имя. Главные статьи по теории словесности Горнфельд написал для словаря Брокгауза и других энциклопедий, а также для сборников 'Вопросы теории и психологии творчества'. Любая статья или рецензия Горнфельда (только в 'Русском богатстве' их более 500) строилась на теоретической базе, в стремлении избежать легковесности и импрессионизма. Короленко писал: 'Вы положили начало и русско-бог<атенской> критике' ('Письма В. Г. Короленко к Горнфельду', Л., 1924, с. 22).

Рисунок Г. Маркова. Новая студия. 1912. ? 13. С. 11.

Критическая продукция Горнфельда обширна. Его статьи, как правило, снабжены аппаратом доказательств и отличаются острой словесной формой. В меньшей степени он владел убеждающим пафосом и был преимущественно критиком-аналитиком. В реалистической литературе большую внутреннюю близость чувствовал к Чехову и Короленко, в модернистской - к Сологубу, интерес к пессимизму которого, по мнению А. Б. Дермана, был вызван у Горнфельда 'усталостью от жизненной обиды' (ЦГАЛИ, ф. 155, оп. 1, д. 296, л. 25 об.). Многое в его жизни, небогатой внешними событиями, определялось тем, что он был калекой: горбуном с больными ногами.

Горнфельда ценили в разных литературных лагерях. И. Ф. Анненский назвал его 'чутким, самобытным и искусным' критиком (см. письмо ниже). Горнфельд - автор рецензии на "Вторую книгу отражений" и одновременно некролога (см. ниже), где высказал недоумение по отношению к книге Анненского, обычное, впрочем, для народнического круга "Русского богатства". В 1915 г. осуществил первый русский перевод "Тиля Уленшпигеля" Ш. де Костера ("Русские записки", ? 1-6; под псевд. Б. Ю. Коршан). Горнфельд сохранил и передал в Пушкинский Дом архивы "Русского богатства" и Н. К. Михайловского.

По материалам статьи: М. Г. Петрова // РП 1. С. 637-638. Фото - здесь же.
См. об А. Г. Горнфельде подробнее статью Александра Молодцова: http://triumfator.ucoz.ru/publ/7-1-0-27

"Г. не стало незадолго до начала войны. Друзья хотели похоронить его на Литераторских мостках, но не получили разрешения исполкома и похоронили его на Лютеранском кладб."
Евг. Биневич. Горнфельд Аркадий Георгиевич // Литераторы Санкт-Петербурга. XX век. Энциклопедический словарь / Гл. ред.-сост. О. В. Богданова; Ред.-сост.: А. М. Любомудров, Б. В. Останин. СПб.: Издательство "Книжная лавка писателей", 2019-2021.

А. Г. Горнфельда также можно увидеть в собрании на коллективных фотографиях сотрудников и редакции журнала "Русское богатство".

А. Г. Горнфельд написал письмо в адрес редакции РБ по случаю смерти Н. Ф. Анненского, см. фрагмент.

1. III 1908

Источник текста: Письма II. ? 166. С. 187-188; 188-193.

187

Царское Село,
д. Эбермана

Многоуважаемый Аркадий Георгиевич,

Очень благодарю Вас за присылку Вашей интереснейшей книги¹. Я прочел ее, стараясь поставить себя на ту точку зрения, которую Вы рекомендуете своему читателю². Мне кажется, что относительно Л. Андреева мне удалось проследить за некоторыми перебоями в Ваших отзвуках на его творчество³. Но, вообще, отчего Вы не дали дат? Дневник критика - ведь это была бы настоящая находка. Особенно такого, как Вы: чуткого, самобытного и искусного. По-моему, у Вас есть одно большое преимущество перед другими нашими "критиками" (ох, это александрийское слово⁴, как плохо оно выражает свою современную сущность!). Вы умеете избежать того иронического парадокса, который в анализах наших так часто противополагается патетическому парадоксу поэта: Вы сумели не быть иронистом, даже говоря о Сологубе⁵, пафос которого я назвал бы поистине вызывающим.

Чрезвычайно симпатично мне в Вашем таланте и то, что вместо антитез у Вас часто находишь оттенки.

Как утомительны, напр<имер>, эти вечные контрасты Мережковского⁶ и как хорошо то, что Вы сказали о гневе и злобе⁷. И это верно, Достоевский вовсе не гневен, - он именно злобен. И разве бы дал себе он, этот самоистязатель, обличье благородства?

188

Еще раз благодарю Вас за Вашу книгу. Часто буду в нее заглядывать.

Искренно Вам преданный
И. Аннен<ский>

Печатается по тексту автографа, сохранившегося в архиве А. Г. Горнфельда (РО РНБ. Ф. 211. Оп. 1. ? 313. Л. 1-2 об.).
Впервые опубликовано: КО, с. 476-477.

Горнфельд Аркадий Георгиевич (1867-1941) - литературовед, виднейший представитель так называемого психологического направления, литературный критик, активный сотрудник журнала "Русское богатство", член его редакции, принадлежал к кругу людей, близких Н. Ф. Анненскому.
Горнфельд был автором сочувственных и вдумчивых отзывов о первом томе "Театра Еврипида" и "Второй книге отражений" Анненского (см.: Русское богатство. 1907. ? 4. Паг. 2. С. 118-119. Без подписи; Наш век. 1908. ? 961. 1 (14) янв. С. 5; Русское богатство. 1909. ? 12. Паг. 2. С. 96-98. Без подписи). Анненский в свою очередь также благожелательно оценивал критические и литературоведческие работы Горнфельда (см., например: УКР IV. С. 100-102,109).
Сохранившийся в архиве Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. ? 314. Л. 1) автограф письма Горнфельда с благодарностью Анненскому за присылку "Второй книги отражений" (презентованный Горнфельду экземпляр с дарственной надписью Анненского ("Аркадию Георгиевичу Горнфельду с истинным уважением автор. 21/IV 1909. Ц. С") хранится в фондах библиотеки РГАЛИ) свидетельствует о том, что он был не только внимательным читателем литературно-критических трудов Анненского, но и отслеживал восприятие "Книги отражений" в литературной критике:

СП6 25.IV.<1>909

Многоуважаемый Иннокентий Федорович.

От души благодарю за Вашу книгу. Занят я очень-очень и успел только просмотреть ее, но вижу, как много в ней для меня интересного, и по темам, и по развитию их. В указании предисловия на то, что книга "вовсе не сборник", а "одно в себе", вижу ответ, решительный, сдержанный и достойный.
Примите уверение в совершенном уважении

А. Горнфельд

Ср., например, с известной оценкой Ходасевича: ""Книга отражений" - ряд разрозненных, ничем между собою не связанных статей,

189

дающих некоторое представление о том, что может сказать г. Анненский о Гоголе, Достоевском, Л. Толстом, Чехове, но совершенно не объединенных между собою общей мыслью, словно тетрадь ученических сочинений" (Ходасевич В. Ф. [Рец.] // Золотое руно. 1906. ? 3. С. 137. Подпись: Сигурд. Рец. на кн.: Анненский И. Ф. Книга отражений. СПб., 1906).

¹ Речь идет о следующем издании: Горнфельд А. Г. Книги и люди: Литературные беседы: I. СПб.: Жизнь, 1908. 342 с.
<...>

² В предисловии к книге, в частности, сказано: "В этой книжке автор собрал большую часть своих статей о литературе, появлявшихся в газетах в течение минувшего трехлетия. <...> Более всего он хотел бы, чтобы его читатели приняли эти листки из литературного дневника так, как он сам их принимает: чтобы для них важны были не его выводы, а доводы, не окончательные оценки, а движение мысли, в котором эти оценки назревали" (С. 1).

³ Андрееву в книге Горнфельда посвящены две статьи: ""Мелкие рассказы" Л. Андреева" (С. 5-12) и ""Тьма" Леонида Андреева" (С. 175-183). Первая из них рассматривает третий том его собрания сочинений (см.: Андреев Л. Мелкие рассказы. СПб.: Знание, 1906. [4], 294 с.); в центре внимания автора следующая особенность художе-

190

ственного мировосприятия Андреева:

"...он невыносимо сентиментален <...>. Он любит тронуть и быть растроганным; он любит размягченно возвышенное настроение; он любит, чтобы в конце рассказа читатель пролил слезу умиления над действующим лицом.
Эта слезливость немножко раздражала уже в первом сборнике рассказов <...>.
...из двадцати трех рассказов, собранных в новой книге г. Андреева, слезы льются и о плаче говорится в одиннадцати; целое озеро слез.
И как хорошо, что ни этой сентиментальности, ни этой слезливости, ни этой нравоучительности нет ни в одном из тех произведений, которые заставили русского читателя полюбить Андреева и гордиться этим сильным дарованием и смелым умом: ни над чем не умиляются и никого не поучают ни "Жизнь Василия Фивейского", ни "В тумане", ни "Бездна", ни "Красный смех" <...>
Трагедия бытия - вот великая сила Андреева, о которой заставляют забыть собранные в новой книге рассказы..." (С. 6, 9, 10).

Такой трактовке несколько противоречат основные положения второй статьи, в которой Андреев выведен именно как морализатор, рисующий не столько людей с их уникальной индивидуальной психологией, сколько собственные интеллектуальные конструкции, содержащие определенный дидактический заряд:

"Моралист сделал свое дело. Художник увернулся.
Андреев всегда так делает. Он всегда не только отправляется от чистой идеи, но не выходит из ее пределов. <...>
Всегда Андреев говорит о жизни человека и никогда о живых людях. <...> Всегда вместо воплощенной жизни он дает мораль в действии; всегда занят не столько людьми, сколько их обнаженными сущностями; всегда ставит этические вопросы, как казуист-прозаик, не освещая их пламенем психологических переживаний. Он захватывает читателя, а не его люди. <...> Есть люди вообще - нет их индивидуальности; есть метафизика, этика, политика, есть даже гигиена: все - кроме психологии" (С. 181, 182).

⁴ Термин "критика" по происхождению связан с древнегр. κριτική, означавшим "искусство разбирать, судить".

⁵ Несомненно, взаимоотношениям Анненского и Федора Кузьмича Сологуба (настоящая фамилия Тетерников) (1863-1927), "породненных" публикациями в "Понедельниках газеты "Слово"" (1906. ? 10. 17 апр. С. 1-2) и лично познакомившихся на одном из литературных чтений в конце того же года (см.: Кондратьев Ал. Из воспоминаний: Иннокентий Федорович Анненский // За свободу! Варшава. 1927. ? 208. 11 сент.), был присущ дух поэтического соперничества (см., например, их переводы Верлена или варианты

191

драматической обработки мифа о Лаодамии и Иолае) и открытого полемизма (ср., с одной стороны, уже цитированную в прим. 1 к тексту 88 рецензию Анненского на второе издание книги Ф. Ф. Зелинского "Из жизни идей" (Гермес. 1908. Т. III. ? 19 (25). 1 дек. С. 49) или вызвавшую обиду Сологуба часть статьи "О современном лиризме", посвященную его творчеству (КО. С. 348-357) и, с другой, полемически заостренную формулу Сологуба: "Из русских драм иные, как, например, трагедии Валерия Брюсова и Иннокентия Анненского, устрашали почему-то и театр Комиссаржевской" (Сологуб Федор. Восходящая Альдонса // Алконост. СПб.: Изд. Передвижного театра П. П. Гайдебурова и Н. Ф. Скарской, 1911. Кн. I: [Памяти Веры Федоровны Комиссаржевской]. С. 2; перепеч: Озаровская О. Э. Школа чтеца: Хрестоматия для драматических, педагогических и ораторских курсов. М.: Изд. Т-ва И. Д. Сытина, [1914]. С. 489)).
По большей части именно в этом аспекте тема "Анненский и Сологуб" и рассматривалась в литературе (см.:

Чулков Георгий. О лирической трагедии // Золотое руно. 1909. ? 11-12. С. 53;
Перцов П. Тощая "Жатва" // Новое Время. 1916. ? 14511. 30 июля (12 авг.). С. 12-13;
Мандельштам О. Буря и натиск. // Русское искусство. 1923. ? 1. С. 76;/
Гизетти А. Лирический лик Сологуба // Современная литература: Сборник статей. Л.: Мысль, 1925. С. 84;
Кондратьев А. Из воспоминаний об Ф. Сологубе // Литературная Варшава. 1934. ? 30. С. 3;
Дукор И. Проблемы драматургии символизма PDF // Литературное наследство. М.: Журнально-газетное объединение, 1937. Т. 27-28. С. 117, 120, 123, 124-139, 147-150, 154, 165;
Setschkareff Vsevolod. Laodamia in Polen und Russland: (Studien zum Verhältnis des Symbolismus zur Antike) // Zeitschrift fur slavische Philologie. Heidelberg, 1958. Bd. XXVII. Heft 1. S. 1-32;
Струве Г. Александр Кондратьев по неизданным письмам. Napoli, 1969. Р. 24-25. (Estratto dagli "Annali dell'Istituto universitario orientale"; Sez. Slava);
Улановская Б. Ю. О прототипах романа Ф. К. Сологуба "Мелкий бес" // Русская литература. 1969. ? 3. С. 183-184;
Дикман М. Поэтическое творчество Федора Сологуба; Примечания // Сологуб Федор. Стихотворения. Л.: Советский писатель, 1975. С. 5, 51, 63, 607, 609, 610, 614, 616. (Б-ка поэта: Большая серия);
Костанди О. Проблема условности в романе Ф. Сологуба "Мелкий бес" // Материалы республиканской конференции СНО 1977: III. Русская филология / Тартуский гос. университет. Тарту, 1977. С. 61, 65;
Чернявский Вл. Обреченный бессмертью: Сологуб и его роман "Мелкий бес" // Грани. 1978. ? 108. С. 168-169;
КО. С. 631-632;
Федоров А. В. Два поэта (Иннокентий Анненский и Фёдор Сологуб как переводчики поэзии). // Созвучия: Стихи зарубежных поэтов в переводе Иннокентия Анненского, Федора Сологуба. М.: Прогресс, 1979. С. 5-17;
ЛТ. С. 66, 98,120-121, 141-142;
Любимова М. Ю. Дра-

192

матургия Федора Сологуба и кризис символистского театра // Русский театр и драматургия начала XX века: Сборник научн. трудов / Ленинградский гос. институт театра, музыки и кинематографии. Л., 1984. С. 68, 69-72, 76;
Ронен Омри. Кому адресовано стихотворение Иннокентия Анненского "Поэту"? // Text, Symbol. Weltmodel: Johannes Holthusen zum 60. Geburtstag. Mimchen: Verlag Otto Sagner, 1984. S. 451-455;
Пустыгина H. Г. Драматургия Федора Сологуба 1906-1909 гг.: (Статья вторая) // Ученые записки Тартуского гос. университета. Тарту, 1986. Вып. 683: Труды по русской и славянской филологии: Литература и публицистика: Проблема взаимодействия. С. 97-98; см. фрагменты на странице
Lauer Bemhard. Das lyrische Friihwerk von Fedor Sologub: Weltgefiihl, Motivik, Sprache und Versform. Mit einem bibliographischen Anhang zum Gesamtwerk. Giessen: Wilhelm Schmitz Verlag, 1986. S. 324, 356, 417. (Marburger Abhandlungen zur Geschichte und Kultur Osteuropas; Bd. 24);
Салма Н. Опыт интерпретации феномена русского символизма в свете истории развития мысли. Szeged, 1989. С. 45. (Acta Universitatis Szegediensis de Attila Jozsef nominatae; Dis-sertationes slavicae = Материалы и сообщения по славяноведению; Sectia historiae litterarum; XX);
Багно В. Е. Федор Сологуб - переводчик французского символизма // На рубеже XIX и XX веков: Из истории международных связей русской литературы: Сборник научных трудов / АН СССР; ИРЛИ (ПД); Отв. ред. Ю. Д. Левин. Л.: Наука, 1991. С. 130, 144, 145, 149, 152, 153, 155, 156, 158-159, 162, 163, 171-172;
Розенталь Шарлотта, Фоули Хелен Н. Символический аспект романа Ф. Сологуба "Мелкий бес" // Русская литература XX века: Исследования американских ученых / Ун-т Джеймса Медисона (Вирджиния США); С.-Петербургский гос. ун-т; Ред.: Б. Аверин, Э. Нитраур. СПб.: Петро-РИФ, 1993. С. 9, 10-11, 17, 20, 22, 23;
Файн С. В. Поль Верлен и поэзия русского символизма (И. Анненский, В. Брюсов, Ф. Сологуб): Автореферат диссертации ... канд. филол. наук. М., 1994;
Венцлова Томас. Тень и статуя: К сопоставительному анализу творчества Федора Сологуба и Иннокентия Анненского. // Иннокентий Анненский и русская культура XX века: Сборник научн. трудов / Музей Анны Ахматовой в Фонтанном Доме; Сост. и научн. ред. Г. Т. Савельевой. СПб.: Арсис, 1996. С. 55-66;
Лукницкий. II. С. 332).

Кроме того:

Аникин А. Е. Анненский и Шевченко (заметки к теме).
Евзлин М. Пчелы, мед и трагедия: И. Анненский и Ф. Сологуб. PDF
Кушнер А. О некоторых истоках поэзии И. Анненского.
Меррилл Дж. 'Дар мудрых пчел' Ф.Сологуба - диалог с Анненским?
Рогачева Н.А. Структура ольфакторного символа в поэзии Иннокентия Анненского // Материалы 2015. С. 308-319.

Это, впрочем, не отменяет того факта, что при всех обидах Сологуба его жена сочла возможным и необходимым включить упомянутый фрагмент статьи Анненского "О современном лиризме" в подготовленный ею сборник статей о творчестве мужа (Анненский Иннокентий. О Сологубе // О Федоре Сологубе. Критика: Статьи и заметки / Сост. Анастасией Чеботаревской. СПб.: Шиповник, 1911. С. 99-112), а сам он выразил принципиальное согласие (пусть и не сумев его реализовать) участвовать "в годовщину кончины поэта

193

Иннокентия Анненского <...> в Камерном театре" в заседании, посвященном его памяти (см.: Камерный театр // Время: Вечерняя газета. 1916. ? 758. 20 окт. (2 ноября). С. 3. Без подписи; Москва // Театральная газета. 1916. ? 44. 30 окт. С. 5. Без подписи). См. также: Анненский-Кривич В. И. Две записи // Сологуб Федор. Творимая легенда: в 2-х кн. / Сост., подгот. текста, послесл. Л. Соболева; Коммент. А. Соболева. М.: Художественная лит-ра, 1991. Кн. II. С. 254.

В публикуемом письме речь, очевидно, идет о статье Горнфельда "Недотыкомка" (С. 32-40), посвященной роману Сологуба "Мелкий бес". Анненскому, вероятно, близок подход Горнфельда, четко разграничившего героя романа ("Едва ли во всей всемирной литературе есть создание более нелепое, более уродливое и отвратительное, более недействительное при всей своей обыденности, чем этот Передонов..." (С. 33)) и его автора ("Есть пропасть между Сологубом и его кошмарным созданием. <...> Голгофа есть везде, где есть творчество; однако, поистине кровью своего сердца пишет не тот, кто должен говорить дурное о других, но тот, кто самое злое и гнусное для изображения находит не вне, а в сокровенности своего существа" (С. 39-40)).

⁶ Речь идет о статье "Г. Мережковский и черт" (С. 273-282), посвященной сочинению Мережковского "Гоголь и черт", суть которого Горнфельд передает так:

"Судьба Гоголя, согласно результатам исследования г. Мережковского, заключается в следующем. Главной мыслью всей жизни и всего творчества Гоголя было "выставить черта дураком", посмеяться над ним; на самом же деле черт посмеялся над Гоголем" (С. 274).

⁷ В статье "Новое о Достоевском" (С. 263-272) Горнфельд полемизирует с А. Л. Волынским, рецензируя его труд "Книга великого гнева: Критические статьи. - Заметки. - Полемика" (СПб.: Тип. "Труд", 1904):

"В своей работе о "Бесах" г. Волынский назвал роман Достоевского "книгой великого гнева": великое недоразумение, - критик забыл об одной необходимой черте гнева, которой нет в страстных обличениях "Бесов". В гневе есть благородство, - которого нет в злобе. Говорят о "гневе Божьем", но кощунственно было бы слово о "злобе Божьей". И достаточно вспомнить о Кармазинове - этой гнусной, злобной и совершенно откровенной карикатуре на Тургенева, - чтобы видеть, как мало к "Бесам" подходит название, говорящее о возвышенном чувстве всегда благородного гнева. Это книга великой злобы, - что не мешает ей быть книгой великой мысли: соединение, свидетельствующее о страшной человеческой "широкости", быть может, более разительно, чем карамазовское примирение "идеала содомского" с "идеалом Мадонны"" (С. 271-272).

Рецензия
Театр Еврипида. Перевод с греческого И. Ф. Анненского. В трех томах. Том I. Спб. Стр. XII-628. Ц. 6 руб.

Источник текста: РБ. 1907. ?? 4. Паг. 2. С. 118-119. Без подписи.

118

Русский "театр Еврипида" - или, как с научной осторожностью выражается переводчик, "полный стихотворный перевод с греческого всех пьес и отрывков, дошедших до нас под этим именем" - представляет собою настоящее событие в нашей переводной литературе. Она бедна и неравномерна, она случайна и не культурна; в ней много хорошего, много идейного порывания, но мало спокойного, глубоко духовного интереса к сокровищам иностранной художественной мысли. Правда, классики древности представлены в ней достойнее, чем новые европейские литературы; но и здесь слишком много не заполненных пробелов.

Среди них полный "Еврипид" был, пожалуй, самым чувствительным. Влияния Еврипида так многосторонни, его перепевы так часты даже в наше время, что читатель должен познакомиться с первоисточником. Самое разнообразие воззрений на Еврипида может быть разрешено только индивидуальным суждением, самостоятельность коего заменит в достаточной мере недостижимую общеобязательность. "От Аристотеля до Бернхарди и до наших дней, - говорит переводчик, - Еврипид считался то "самым трагическим" из поэтов, то "ритором"; его на-

119

зывали и безбожником, и моралистом; для одних он был "сценический философ", для других "поэт просвещения", для третьих - "певец охлократии, а из мисогина Еврипид превратился как-то даже в "глашатая женской эмансипации". Естественно, что пред лицом этого противоречия мнений остается одно: иметь свое; а для этого надо знать.

Обширный труд, начало которого лежит теперь пред нами, дает к тому полную возможность. Субъективная по тону, работа г. Анненского хороша именно той строгостью научной мысли, которая никуда не хочет вести читателя, кроме как к самостоятельному суждению. Как перевод, так и сопровождающие его объяснительные статьи сделаны не только с исчерпывающей основательностью широко образованного филолога, но и с литературной умелостью писателя, хорошо владеющего материалом и знающего тайны образного языка классической трагедии. Здесь, конечно, нет привлекательной легкости Д. С. Мережковского, но зато здесь больше подлинного Еврипида, что довольно важно для читателей, желающих знать по преимуществу Еврипида. Объяснительные послесловия к каждой из шести пьес, вошедших в настоящий том, построены с чрезвычайным разнообразием, как в форме, к которой автор относится с изысканным вниманием, так и в содержании: везде уяснено то, что нужно и уместно в данном случае, но нет мертвящего шаблона обязательных предисловий, которые предпосылаются классическим произведениям с той же неизменностью, с которой обходит их наш ленивый и нелюбопытный читатель. Вопросы культурной истории и трагической поэтики, индивидуальной психологии и этического творчества, литературные параллели и политические указания сменяют друг друга, обличая в авторе новый тип ученого филолога, близкого созидающему духу жизни и диаметрально противоположного традиционному образу скучного педанта, умеющего внушить лишь тоскливое равнодушие к сокровищам классической древности.

Рецензия
И. Ф. Анненский. Вторая книга отражений. Спб. 1909. Стр. 135. Ц. 80 к.

Источник текста: РБ, 1909, ? 12, отд.II, с. 96-98.
Рецензия одновременно является некрологом. Опубликована без подписи.
Фото 1909 г.: Письма II, вкл.

Пред свежей могилой автора приходится говорить о новом сборнике критических статей И. Ф. Анненского. Едва два года прошло с тех пор, как мы на страницах 'Русского Богатства' приветствовали его превосходный 'Театр Еврипида' и выражали надежды видеть вскоре законченным этот классический нужный русскому читателю труд; но надеждам этим не суждено сбыться, и именно 'Театр Еврипида' показал, как много мы потеряли в покойном ученом. Это был классический филолог нового типа, какие уже не редкость в Германии, но непонятными исключениями являются у нас, где самая постановка классицизма в образовательной системе является залогом его непонимания и отчужденности. Школьным педантом, чуждым жизни, скучным кладезем бесплодной учености представляется нам до сих пор - в сущности, не по нашей вине - ученый филолог; и тем выше должны мы ценить исключительных знатоков классической литературы, которые умеют раскрыть пред нами смысл и красоту дохристианского творчества южной Европы. Такого знатока и глубоко культурного писателя обличали в покойном исследователе его переводы и монографии. Критические очерки, с которыми он выступил не так давно, казалось, показали в нем нечто новое и неожиданное. Чем-то противоречивым, не вяжущимся с общим его обликом казались его статьи о новой - по преимуществу русской - литературе, собранные в двух книгах 'Отражений'. Претенциозной казалась их манера, ненужно-туманным их язык, неожиданными и необоснованными их 'модернистские' тенденции, разрозненным и случайным - подбор тем. В известной степени все это не только казалось, но и было. Важнее, однако, было то, что сквозило из-за всего этого. На упрек в случайности тем автор с спокойным достоинством отвечает в предисловии ко второй книге 'Отражений': 'книга моя, хотя и пестрят её разные названия, вовсе не сборник. И она не только одно со мной, но и одно в себе. Мои отражения сцепила, нет, даже раньше их вызвала моя давняя тревога. И все их проникает проблема творчества, одно волнение, с которым я, подобно вам, ищу оправдания жизни'. Странным может казаться это искание смысла жизни, её оправдания - где? - в панегирике Бальмонту; но оно не только глубоко искренне, оно и серьезно, оно и в самом деле вызнано 'давней тревогой'. Не все ли равно, какой уголок человеческого творчества стараемся мы осмыслить, если в процессе этого осмысления раскрывается нам иной, более общий, более важный смысл. А работа над Бальмонтом - и над другими представителями символизма, вплоть до самых ничтожных, - была для автора именно попыткой осмыслить их, вложить свои переживания в их податливые образы, оправдать своей теорией их причудливости. Здесь слишком многое требует возражений: слишком многое, порожденное слабостью, было в теоретическом оправдании неожиданно и неосновательно представлено сильным. Несмотря на то, что покойный исследователь выступал, как поэт-переводчик и самостоятельный лирик, в его критике, несмотря на её лирические формы, явно перевешивал рационализм; и этот рационализм нередко переоценивал как раз то, что требовало для своей правильной оценки не верной теории, а верного чутья. Но теория была верна, метод был правилен, и, не соглашаясь с оценками и выводами статей И. Ф. Анненского о декадентах, можно многое в них признать, можно многие попытки рационализировать поэтическую форму, перевести её бессознательную выразительность в формулы сознательной мысли, признать очень удачными. И это относится также к другим статьям покойного критика. Не легко с ними освоиться и подчас еще труднее согласиться; они обращаются к очень немногим, подготовленным и специальным знанием предмета, и общим образованием. Статьи о Достоевском, например, предполагают в читателе положительно исключительное знакомство с ним. Но тот, кто, пройдя сквозь толщу этого напряжённого стиля, пробьется до скрытой под ним напряженности мысли, тот признает её серьезность, её пафос и едва ли будет иметь основание пожалеть о духовной работе, потраченной на это. Он будет в общении с мыслящим человеком, трогательно любившим литературу и в ней искавшим ответа на основные вопросы жизни.

А. Г. Горнфельд, уже в советское время, стал фигурантом неприятной истории, связанной с О. Э. Мандельштамом, о чём свидетельствуют злобные выпады последнего, см. ниже. Впрочем, О. Э. Мандельштам регулярно становился центром неприятных историй, участниками которых в разное время были, например, М. А. Волошин и А. А. Ахматова. Вот как об этом пишет О. Э. Мандельштам:

Все произведения мировой литературы я делю на разрешённые и написанные без разрешения. Первые - это мразь, вторые - ворованный воздух. Писателям, которые пишут заведомо разрешённые вещи, я хочу плевать в лицо, хочу бить их палкой по голове и всех посадить за стол в доме Герцена, поставив перед каждым стакан полицейского чаю и дав каждому в руки анализ мочи Горнфельда.
Этим писателям я запретил бы вступать в брак и иметь детей. Как могут они иметь детей? - ведь дети должны за нас продолжить, за нас главнейшее досказать - в то время как отцы запроданы рябому чёрту на три поколения вперёд.

К числу убийц русских поэтов или кандидатов в эти убийцы прибавилось тусклое имя Горнфельда. Этот паралитический Дантес, этот дядя Моня с Бассейной, проповедующий нравственность и государственность, выполнил социальный заказ совершенно чуждого ему режима, который он воспринимает приблизительно как несварение желудка.
Погибнуть от Горнфельда так же смешно, как от велосипеда или от клюва попугая. Но литературный убийца может быть и попугаем. Меня, например, чуть не убил попка имени его величества короля Альберта и Владимира Галактионовича Короленко. Я очень рад, что мой убийца жив и в некотором роде меня пережил. Я кормлю его сахаром и с удовольствием слушаю, как он твердит из 'Уленшпигеля': 'Пепел стучит в мое сердце', перемежая эту фразу с другой, не менее красивой: 'Нет на свете мук сильнее муки слова'. Человек, способный назвать свою книгу 'Муки слова', рожден с каиновой печатью литературного убийцы на лбу.
Я только однажды встретился с Горнфельдом в грязной редакции какого-то безыдейного журнальчика, где толпились, как в буфете Квисисана, какие-то призрачные фигуры. Тогда еще не было идеологии и некому было жаловаться, если тебя кто обидит. Когда я вспоминаю то сиротство - как мы могли тогда жить! - крупные слезы наворачиваются на глаза. Кто-то познакомил меня с двуногим критиком, и я пожал ему руку.
Дяденька Горнфельд! Зачем ты пошел жаловаться в 'Биржевку' в двадцать девятом советском году? Ты бы лучше поплакал господину Пропперу в чистый еврейский литературный жилет. Ты бы лучше поведал свое горе банкиру с ишиасом, кугелем и талесом.

Осип Мандельштам. Четвёртая проза. М., СП Интерпринт, 1991, с. 192-193.

Начало \ Именной указатель \ Анненский и А. Г. Горнфельд