Открытие: 02.10.2016
Обновление: 20.03.2024
|
|
|
| Начало \ Издания \ "Театр Еврипида", 2007 | |
|
Открытие: 02.10.2016 |
Обновление: 20.03.2024 |
 |
Иннокентий Анненский Театр Еврипида
Санкт-Петербург, Гиперион, 2007 |
 |
|
Книга включает в себя перевод двух трагедий
Еврипида, не вошедших в прижизненное
издание переводов Ин. Анненского, выпущенное издательством М. и С.
Сабашниковых, а также неопубликованные исследования самого Анненского о
Еврипиде. 5 Книга эта была задумана в самом начале 1990-х. Приехав в Москву после четырнадцати лет отсутствия в России, я попал в Центральный архив литературы и искусства. Меня интересовал архив Иннокентия Федоровича Анненского, которым я в то время занимался. В первую очередь хотелось уточнить состав стихотворных сборников, где не все было ясно, увидеть черновые варианты стихов... Попутно меня занимала переводческая деятельность Анненского, и в связи с его собственной поэзией, и как самостоятельное творчество ученого. Его Еврипида я и прежде знал довольно хорошо. Переводы двух трагедий считались утерянными, хотя рукопись 'Умоляющих' значилась в изданном в 1975 году в Москве каталоге выставки издательства М. и С. Сабашниковых. Перевод этот я нашел в Ленинской библиотеке. В ЦГАЛИ нашлись черновые редакции и другой драмы, 'Троянок', а также статьи, которые должны были войти в корпус 'Театра Еврипида' Анненского. Мне захотелось собрать все материалы в одну книгу, которая стала бы своего рода дополнением к его опубликованным прежде переводам. Работая с рукописями перевода 'Умоляющих', я наткнулся в конце папки на читательскую пометку: 'Страницы перепутаны. Правильный их порядок', и дальше в пять рядов шли номера страниц, а внизу подписано: 'М. Л. Гаспаров, 23.10.89'. Михаил Леонович читал эту рукопись до меня. Каковы были его планы я узнал позднее: издать полный текст переводов Анненского, освободив их от поправок Ф. Ф. Зелинского в издании Сабашниковых. С Михаилом Леоновичем Гаспаровым мы познакомились в 1993 году в Бостоне. Кирилл Федорович Тарановский, у которого он остановился, попросил меня показать ему город. Михаила Леоновича сам Бостон интересовал мало. Интересны ему были книжные магазины. Особенно один, 'Shoenhoff's', магазин иностранной книги. Провел он там часа два, возле полок с древними классиками. Во время нашей прогулки я рассказал ему о книге, которая к тому времени в основном была уже закончена, он одобрил ее. Сказал, что собирается издать все драмы Еврипида в переводах Анненского в 'Литературных памятниках', но моя книга ему видится совсем другой. Попросил позволения воспользоваться текстами двух драм, которые я уже приготовил к печати. Я, в свою очередь, попросил его написать небольшую вступительную статью к книге; он согласился. Пользуясь случаем, привожу его письмо (сопровождавшее его вступительную статью), которое он прислал после прочтения рукописи книги. Дорогой друг (простите меня, Вы не напомнили в позапрошлогоднем письме Вашего отчества), вот предисловие к Вашему Еврипиду, какое я смог написать; Ваша собственная статья была так полна и содержательна, что писать по существу мне было нечего, пришлось сочинять что-то вроде эссе про Анненского и Еврипида вообще, а этим жанром я совсем не владею. Но если Вы думаете, что имен Анненского и Еврипида мало, чтобы привлечь внимание читателей к книге, я рад оказаться в их компании. Никаких замечаний к Вашему аппарату издания у меня нет, кроме ка- 6 ких-то опечаток, которые Вы заметите и сами; только одна резала глаз, потому что повторялась: 'Финикянки' вместо 'Финикиянки'. А если издатели будут медлить, как медлили до сих пор, то, может быть, стоит воспользоваться временем для того, чтобы составить к книге еще одну библиографию: с полными названиями тех ученых книг, на которые ссылается или которые упоминает Анненский? По библио-гр<афическим> справочникам по классической филологии это вполне реально. И еще: не вставите ли Вы куда-нибудь поправочку к 'Книгам отражений' 1979: на с. 204 и 607 там предположено, что 'синие словари, напечатанные в Лейпциге', это Брокгауз и Майер, между тем как это 'Лексикон греч<еской> и римской мифологии' Рошера, подручная книга Анненского. Будьте благополучны! Когда доведется теперь попасть в Америку, не знаю, а любой вести от Вас всегда буду рад. Не забудьте: Вы мне дали устное разрешение пользоваться Вашим текстом для исправления моего, небрежного, при издании полного Еврипида Анненского в 'Литературных памятниках'. Есть надежда, что издание все же состоится, и тогда я с письменной благодарностью этим воспользуюсь. Весь Ваш М. Г. 20.1.97 К этому времени моя книга уже лежала в одном из петербургских издательств. Но со временем выяснилось, что она не вписывается в основное издательское направление, и мне посоветовали забрать рукопись, если я хочу увидеть ее напечатанной. Том перекочевал в другое известное питерское издательство, где из него решили сделать что-то вроде подарочного издания. Богато иллюстрированная современным художником, книга грозила приобрести настолько товарный вид, что заинтересованному покупателю справиться с ее ценой было бы уже не под силу. Расстроился и этот проект. Тем временем вышел из печати двухтомный 'Еврипид' Анненского в 'Литературных памятниках'. Гаспаровская статья в нем была расширенным вариантом текста, первоначально написанного для моей книги. Двухтомник я внимательно прочел и нашел огромное количество неточностей, опечаток и ошибок в текстах 'Умоляющих' и 'Троянок'. Я поправил их по своей копии и послал исправления Михаилу Леоновичу. Он ответил, что книгу набирали в его отсутствие; прочитать гранки он не имел возможности и полностью согласился с моей критикой. Не будучи античником по образованию, я тем не менее считаю, что текст перевода двух трагедий Еврипида в 'Литературных памятниках' вряд ли можно считать корректным изданием. Тем не менее, как это всегда случается, выход переводов Еврипида в 'Литературных памятниках' в очередной раз откладывал на неопределенное время печатание моей книги. Прошло уже около десяти лет с тех пор, как я в первый раз принес ее в редакцию. Тогда я предложил рукопись издательству 'Гиперион', где как раз открывалась античная серия, которую Михаил Леонович любезно согласился редактировать. Михаил Леонович Гаспаров умер, не дождавшись выхода этого издания 'Еврипида' Анненского. Но для меня эта книга навсегда связана с ним. И мне хотелось бы посвятить свою работу памяти этого великого человека. Владимир Гитин август 2006 г.
СОДЕРЖАНИЕ М. Л. Гаспаров. Еврипид Анненского 7 см. ниже Еврипид и его время 15 Афины V века 39 Умоляющие 147 DJVU Элевсинская трагедия 209 DJVU
Приложение I. 'Семеро против Фив' Эсхила 233
Приложения к 'Семерым против Фив' 241 Троянки 253 PDF 1,5 MB Поэт 'Троянок' 325 PDF
Приложение I.
Фрагмент начала статьи из другой редакции 350
PDF ПРИЛОЖЕНИЯ В. Гитин. 'Театр Еврипида' Иннокентия Федоровича Анненского 359 PDF 1,5 MB
Комментарии 393
Поэт "Троянок" 498-501
PDF
М. Л. Гаспаров Расширенный вариант статьи с некоторыми изменениями опубликован в издании: Еврипид. Трагедии. В 2 т. Перевод Иннокентия Анненского / РАН; Изд. подгот. М. Л. Гаспаров, В. Н. Ярхо. М.: Ладомир, "Наука", 1999, 2006 (серия "Литературные памятники"). 7 Иннокентий Анненский был щедро вознагражден посмертной славой за прижизненную безвестность. Но слава эта все же неполная. У него было четыре дарования: он был лирик, драматург, критик и переводчик Еврипида. Прочная слава пришла только к его лирике; переводы Еврипида упоминаются с почтением, но мимоходом; критику хвалят, но с усилием; а о четырех драмах на античные темы стараются не вспоминать. (Пятое его дарование - педагогика - почти вовсе не известно.) Отчасти причиною этому - разделение труда: исследователи поэзии Анненского мало читают по-гречески, а филологи-классики мало интересуются стихами Анненского. Между тем Еврипид Анненского едва ли не важнее для понимания Анненского, чем для понимания Еврипида. Если лирика - это парадный вход в его творческий мир (парадный, но трудный), то Еврипид - это черный ход в его творческую лабораторию. Так часто бывает с переводами. Когда поэт пишет собственные стихи, бывает нелегко отделить в них главное для поэта от неважного и случайного. Когда поэт вписывает в чужие стихи что-то, чего не было в подлиннике, - будь то образ, мысль или интонация, - то ясно, что он делает это потому, что без этого он не может. Анненский, извлеченный из его Еврипида - из переводов и сопровождающих статей, - был бы более концентрированным Анненским, чем тот, которого мы видим на полутораста страницах его оригинальных стихов. "Язык трибуна с сердцем лани" - писал Анненский в стихотворной надписи к своему портрету. Вряд ли кто из читателей услышит в его стихах и статьях "язык трибуна". Но Анненский знал, о чем говорил. Он был сверстник Надсона, Гаршина и Короленко, брат своего брата-народника, воспитанный в самой публицистической эпохе русской культуры. Собственными усилиями, скрытыми от глаз современников, он сделал из себя того образцового человека fin de siècle, каким мы его знаем. Внутренний ориентир у него имелся, "сердце лани", полное страха перед жизнью, не выдумано: он был смолоду больной, всегда под угрозой разрыва сердца, неврастеник с осязательными галлюцинациями. Но внутреннего ориентира недостаточно: "языком сердца говорить" не так просто, 8 как казалось романтикам, этот язык тоже нужно сперва выучить. Нужен был ориентир внешний. Таким ориентиром для него стали французские "парнасцы и проклятые" - и Еврипид. В обращении к французам он был не одинок. Другой его сверстник, П. Якубович-Мельшин, тоже переводил Бодлера, тоже от потребности сердца и теми же приемами, что и Анненский. В мировоззрении Анненского мрачный агностицизм Леконта де Лиля опирался на старый атеизм Писарева. На модное сверхчеловечество Ницше у него уже не хватило силы; он устал от самовыковывания, от той пропасти между Надсоном и Малларме, которую ему пришлось преодолеть одним шагом. Но себя он выковал и новый поэтический язык - тоже. В работе над этим новым языком у него было два ряда упражнений - более легкие и более трудные. Более легкими были переводы из французских поэтов: здесь нужно было преодолевать сопротивление материала в себе, изламывать привычный надсоновский (в лучшем случае фетовский) язык по чужим образцам. Более трудными были переводы из Еврипида: здесь нужно было преодолевать сопротивление материала перед собой, переделывать по тем же новейшим западным образцам язык античной трагедии, еще гораздо менее податливый. (Каким подспорьем для Анненского при этом был леконтовский прозаический перевод Еврипида, тогда знаменитый, а теперь забытый, - этого пока еще никто не исследовал.) Французов Анненский переводил на имеющийся русский язык, преображая его; Еврипида он переводил на новый, преображенный русский язык, без опоры на традицию, как первопроходец. (Полвека спустя похожими стилистическими упражнениями на поприще перевода стал заниматься Пастернак, взявшись за Шекспира. Пастернак в это время в собственных стихах перешел на "неслыханную простоту", а прежнюю шероховатость и резкость своего знаменитого стиля перенес на переводы: здесь, в царстве традиционной гладкописи, даже в умеренных дозах она была особенно ощутима. Пастернаковский Шекспир от настоящего отстоял настолько же, насколько Еврипид Анненского от настоящего. Но Пастернаку было легче: он работал тем стилем, который у него уже был, Анненский же - тем, который еще только должен был возникнуть.) Каждый поэт знает: всякий художественный перевод делается не просто с языка на язык, но и со стиля на стиль. (Для филологов-классиков это сказал Виламовиц.) Анненский добавлял к этому: и с чувства на чувство. В классических книгах каждое новое поколение уже не видит чего-то, что видели отцы, но видит что-то, чего отцы не видели. В России 9 с ее ускоренным культурным развитием, где каждое поколение могло считаться за три западных, Анненский чувствовал это лучше, чем где-нибудь. "Мы читаем в старых строчках нового Гомера, и "нового", может быть, в смысле разновидности "вечного"" (писал он в статье "Что такое поэзия?"). И не только "мы", люди конца XIX в., но и греки V в. читали Гомера не так, как современники, и Еврипид видел в тех же мифах не то, что Эсхил, и поздний Еврипид - не то, что ранний Еврипид ("Поэт "Троянок""). Так и он, Анненский, через какие-нибудь 50 лет после Гоголя, Гейне, Достоевского, Тургенева, чувствует в их строчках что-то новое, необычное, странное: его очерки о классиках XIX века в "Книгах отражений" - это прежде всего пересказы их текстов на новом языке чувств ("языке сердца", сказал бы романтик). Такой же пересказ представляет собой его Еврипид - и в стихах, и в манерных ремарках, и в статьях-комментариях. О том, что такая Nachleben, жизнь поэта в потомстве, есть неотъемлемая часть его подлинной жизни, Анненский напоминает неустанно: на первой же странице "Театра Еврипида" 1906 г. названы и Катюль Мандес, и Суинберн, и Мореас, "Иона" Еврипида он сравнивает с Леконтом, а "Ифигению" - не только с Гете, но и с Руччеллаи. Все поэты всех времен для него заняты одним и тем же: переводят на свои мысли и чувства "вечное" - общую для всех мучительную загадку мироздания. А слова второстепенны: они никогда не выражают вполне мысль поэта. Интонация важнее слов. Лучшее, что можно делать с языком, - это писать прерывистыми фразами, чтобы в разрывы предложений просвечивало, угадываясь, невыраженное и невыразимое. Отсюда - те многоточия, которые так пестрят на каждой странице Анненского и так меняют (по выражению Ф. Ф. Зелинского) "дикционную физиономию" его европейского подлинника: превращают железную связность греческой мысли в отрывистые вспышки современной чувствительности. Что не удавалось - из-за филологической честности - вписать в слова поэта, то вписывалось в пояснения к ним - в статьи, которыми Анненский сопровождал каждый свой перевод. В предисловии к "Театру Еврипида" Анненский обещал читателю "комментарий психологический и эстетический", историю Nachleben Еврипида, "отношения его поэзии к живописи", а при необходимости - к событиям общественным или политическим. Комментарий психологический - это тот самый "новый язык чувств", о котором мы говорили. Анненский смотрит на трагических персонажей как на живых людей, современных людей, "вечных" людей - и строит свои статьи как серии психологических характеристик, образ за обра- 10 зом, от центральных к второстепенным, от поступков к переживаниям. Еще древние говорили, что Софокл писал людей, какими они должны быть, а Еврипид - какими они есть; Анненский избегает это цитировать, но для него это аксиома. Еврипидовские герои у него "человечны", "рефлективны", "аналитичны" по отношению к собственным чувствам, и, видя их такими, Еврипид заслуживает зваться поэтом будущего. Комментарий эстетический - это, по сути, часть комментария психологического: как развились и усложнились человеческие чувства вообще, так и эстетические вкусы в частности - мы видим красоту и в том, в чем античный человек еще не видел. В предисловии к "Медее" Анненский рассуждает о том, что, глядя на канатоходца, зритель внутренне хочет, чтобы он сорвался и разбился; вот основа восприятия трагического. (Коллег-филологов это шокировало.) Еврипид у него не только "поэтичен" и "изящен", но и "причудлив" и "музыкален". Если что в Еврипиде рискует не понравиться современному читателю, то это объясняется его "причудливостью", за которую Анненский называет его "великим мистификатором". А "музыкальность" - это иррациональность, это соприкосновение загадочного мироздания с душой человека не через образы, а через символы: "Все мы хотим на сцене прежде всего красоты, но не статуарной и не декоративной, а красоты как таинственной силы, которая освобождает нас от тумана и паутин жизни и дает возможность на минуту прозреть несозерцаемое, словом, красоты музыкальной..." и т. д. ("Театр Еврипида", I, с. 47; что на самом деле это прозрение - лишь иллюзия, он напишет лишь потом, в записях для себя). "Статуарность и декоративность" была идеалом парнасцев, "музыкальность" - идеалом символистов, Анненский учился и у тех, и у других, но иногда эти идеалы сталкивались. Здесь Анненский держится символистского идеала: поэзия воздействует не реальными зримыми образами, а намекающими бесплотными символами, поэзия не должна быть живописной (это и есть для него "отношение поэзии к живописи"). Но отделаться от парнасского соблазна он не может и наполняет своего Еврипида вводными ремарками с описаниями декорации и лиц в стиле живописи прерафаэлитов или Беклина: сейчас, через сто лет, именно они кажутся безнадежнее всего устарелыми. В филологии XIX в. противостояли две национальные школы, немецкая и французская (а третья, английская, смотрела на них свысока). Немецкая была более исследовательской, французская - более оценочной; немецкая старалась вписывать античную поэзию в контекст античной культуры, французская - в контекст культуры современного 11 читателя. Анненскому-поэту была ближе, конечно, французская школа, Анненскому-филологу - немецкая. Он выходил из положения так, как делается часто: в основу работы молча клал французские книги (Патэна, Дешарма, Фаге), а ссылался чаще на немецкие (даже на случайные второстепенные диссертации). Разве что в статье о "Троянках", недоработанной, он проговаривается и позволяет себе целую пышную цитату из старого Патэна. Работа над Еврипидом начинается в 1891-1893 гг. в Киеве: Анненскому только что минуло 35 лет, он "на середине странствия земного", потом он не забудет упомянуть, что Леконт де Лиль тоже стал писателем в 35 лет. Как кажется, около этого же времени он начинает писать и те свои "настоящие" стихи, которые в 1901 г. будут собраны под мрачным античным заглавием "Из пещеры Полифема", а в 1904 г. выйдут под заглавием "Тихие песни". Начиная с 1894 г. и до 1903 г. почти ежегодно он печатает по пьесе со статьей (обычно в почтенном "Журнале Министерства народного просвещения"). Как менялась за это время - от "Вакханок" до "Медеи" - переводческая техника и поэтический стиль Анненского, - это еще предстоит исследовать. Для самого Анненского оттачивание своего стиля на оселке Еврипида закончилось в 1901-1902 гг. В эти два года он пишет три собственные пьесы на сюжеты несохранившихся драм Еврипида: "Меланиппа-философ", "Царь Иксион" и "Лаодамия". Это значило, что необходимость точно следовать еврипидовскому слову - даже в широких рамках своего перевода-пересказа - уже начинала его тяготить. В предисловиях к "Меланиппе" и "Иксиону" он пишет, что чувствует себя поэтом без времени: ему претит своя эпоха, но он бежал бы и от Еврипидова пиршественного стола. Поэтому он сознательно освобождает себя от лишних "мифологических прикрас" и принимает "метод, допускающий анахронизмы и фантастическое" и позволяющий "глубже затронуть вопросы психологии и этики и более... слить мир античный с современной душой". Игра анахронизмами всегда была ему дорога, потому что подчеркивала условность, символичность каждого образа: поэтому он и у Еврипида слово "вестник" переводил только "герольд", а у его Медеи "тип лица грузинский", а в "Алькесте" слова "ты коснулся моей души и мысли" передаются: "По сердцу и мыслям провел ты мне скорби тяжелым смычком". Коллег-филологов (того же Зелинского) раздражало не столько то, что у греков не было скрипок и смычков, сколько то, что Анненский сам отлично это знал. Тогда же была задумана, а шесть лет спустя написана и четвертая пьеса, 12 "Фамира-кифарэд", это торжество "причудливости" и "музыкальности", где в хорах отголоски Бальмонта кажутся предвестиями Цветаевой и Хлебникова. Работа над Еврипидом (и, конечно, "парнасцами и проклятыми") сделала свое дело: Анненский почувствовал себя сложившимся художником. В 1904 г. он выпускает под псевдонимом "Тихие песни", с быстрым изяществом пишет критические эссе, составившие "Книги отражений" 1906 и 1909 гг., легко накапливает новые, самые зрелые свои стихи, которые составят "Кипарисовый ларец". Всю жизнь проведший среди педагогов и филологов, вдали от литературных кругов, он хватается за приглашение молодого дельца-эстета С. К. Маковского участвовать в новом элитарном журнале, пишет для "Аполлона", пишет для "Ежегодника императорских театров", увольняется с педагогической службы: кажется, что в 54 года он хочет начать новую жизнь. Еврипид ему внутренне уже не нужен. Однако инерция многолетней работы продолжает им двигать, он чувствует долг перед собственным прошлым - перед поэтом, который сделал его поэтом. В 1906 г. он выпускает первый том своего полного "Театра Еврипида", но не спешит с его продолжением. Больше половины материала для оставшихся томов у него вполне готово, остальное требует лишь последней доработки да сочинения нескольких сопроводительных статей. Но статьи эти - самые для него неинтересные: в них нужно говорить о тех "темах общественных или политических", которые он лишь нехотя допускал в свой комментарий. Обещанное в первом томе "выяснение исторических условий Еврипидова творчества" почти написано, даже в двух вариантах ("Еврипид и его время" и "Афины V века" - сохранились в рукописях), но ему скучно повторять те общеизвестные вещи, о которых он рассказывал гимназистам и курсисткам, и работа остается незавершенной. В статье к "Умоляющим" ему приходится выводить эту трагедию из политических обстоятельств Афин ок. 420 г. до н. э.; он старается оживить ее для себя импонирующим образом Алкивиада, "афинского денди", но статья остается мало похожей на прежние его очерки. Статья к "Гераклидам" тоже, видимо, должна была быть политического содержания; она так и не была начата. Он приневоливает себя к работе: собирается зимой 1909 г. "уйти в затвор" для окончания своего Еврипида и в следующем году выпустить наконец второй том. Этого не случилось: на пороге этой зимы, 30 ноября 1909 г., он умер от разрыва сердца по дороге на заседание Общества классической филологии, где должен был делать доклад о Еврипиде. 13 Новая жизнь не состоялась, старая не удалась. Для товарищей-филологов он не был ученым, а только талантливым лектором и популяризатором с досадными декадентскими вкусами. Для символистов он был запоздалым открывателем их собственных открытий: Брюсов и Блок в рецензиях высокомерно похваливали "Тихие песни" как работу начинающего автора, не догадываясь, что поэт гораздо старше их обоих. Для молодых организаторов "Аполлона" он был декоративной фигурой, которую можно было использовать в литературной борьбе, а самого поэта обидно третировать: публикация его стихов в журнале откладывалась так долго, что это ускорило его последний сердечный приступ. Конечно, смерть его была отмечена в "Аполлоне" целым букетом некрологов, а у поэтов-акмеистов он стал культовой фигурой, но трудно представить что-то менее похожее на Анненского, чем их собственные стихи. Гумилев посвящал памяти Анненского трогательные стихотворения, но (по словам Г. Адамовича) в последние годы отзывался о его поэтике с ненавистью. В советское время, как ни странно, Анненскому повезло. Конечно, он был недопустимо пессимистичен, но хотя бы не дожил до революции и не успел ей ужаснуться, поэтому его разрешено было издавать и изучать: это один из немногих поэтов, для которых мы имеем хотя бы частичный словарь языка и каталог метрики. Однако его Еврипида этот интерес не коснулся. Считалось, что его переводы "Умоляющих" и "Троянок" не сохранились, но никто не утруждался проверить, так ли это. В 1969 г. его Еврипид был собран и переиздан по печатным публикациям, но "Умоляющие" и "Троянки" были приложены в новом переводе. Когда это издание выходило в свет, уже стало известно, что готовые к печати "Умоляющие" лежат в архиве Ленинской библиотеки; все равно, в переиздании 1980 г. "Умоляющие" и "Троянки" были приложены в еще одном новом переводе, а об Анненском забыли. Даже в лучшем советском издании Анненского, в "Книгах отражений" 1979 г., сообщалось, что "Троянки" не разысканы, - хотя достаточно было раскрыть опись фонда Анненского в РГАЛИ, чтобы увидеть: ""Троянки", черновой перевод..." и т. д. Владимир Гитин первым взял на себя нелегкую работу прочесть, обработать, прокомментировать и издать этот корпус "Неизданного Еврипида". Есть портрет Анненского, обычно прилагаемый ко всем его изданиям: фотография, на ней директор гимназии, человек без возраста, в сюртуке и с закрученными усами. Есть другой, который вспоминают гораздо реже: рисунок Бенуа, на нем лицо тяжелеющего старика, усталое, одутловатое, с нависающими веками. Незавершенный "Театр Еврипида" выпал из рук именно этого второго Анненского. Он устарел для самого сво- 14 его создателя. Устарел, но остался уникален. Это - поневоле сохраненные, без охоты дописываемые тетради упражнений, на которых когда-то Анненский стал Анненским: из многословия его Еврипида рождался изумительный лаконизм "Тихих песен" и "Кипарисового ларца". Читатель всех времен не любит заглядывать в лабораторию поэта: ему приятнее представлять, будто тот рождается божественно законченным, как Афина из головы Зевса. Но те из нас, кто по-настоящему благодарны Анненскому за созданные им стихи, - те будут благодарны и этим страницам русского Еврипида за созданного ими поэта. И будут благодарны Владимиру Гитину за то, что он донес до нас эти страницы1. М. Л. Гаспаров, 1996 1 Статья М. Л. Гаспарова была написана в 1996 г. специально для этого издания, которое, к сожалению, затянулось. В 1999 г. вышел двухтомник "Трагедий" Еврипида в "Литературных памятниках". Михаил Леонович несколько расширив первоначальный вариант статьи, поместил его в этом двухтомном издании. С его согласия я оставляю первоначальный текст этой статьи в нашем издании, для которого она и была предназначена. - В. Гитин.
|
||
| Начало \ Издания \ "Театр Еврипида", 2007 |
При использовании материалов собрания
просьба соблюдать
приличия
© М. А. Выграненко, 2005-2024
Mail: vygranenko@mail.ru;
naumpri@gmail.com
