Открытие: 10.10.2009

Обновление: 10.09.2024

М. А. Выграненко
Учитель И. Ф. Анненский и его уроки
(К 100-летию со дня смерти)

Михаил Александрович Выграненко (Новосибирск) - учитель, методист. Составитель этого собрания (см. нижний колонтитул страницы). Участник Анненских Чтений 2005 г. и конференции 2015 г. Доклад на международной научной конференции "Мусатовские Чтения 2009" (Великий Новгород, сент. 2009 г.). См. список исследований педагогики Анненского на странице трудов Т. Е. Беньковской. Фото У. В. Новиковой.

*     *     *

Хорошо известны в песне Булата Окуджавы слова: 'Целый век играет музыка, Затянулся наш роман, Тот роман, где:' Да, в этом романе случалось многое и всякое. В нем только было мало и происходит все меньше явлений бережного отношения к ценностям культуры, к их создателям и носителям. Конечно, не о подвижничестве музеев речь и не о парадных мероприятиях, происходящих по случаю и с какой-нибудь выгодой. Я говорю об индивидуальных приношениях, причём не как разовых актах, а как процессах, взращенных воспитанием и учебой, сливающихся с ходом времени в по-настоящему массовую культуру.

Да, мы всё более технологичны, мы прямо-таки осилены  информатизацией, но погружаемся в неё с радостью, с надеждами на лучшее будущее по своему обыкновению, стремясь теперь к информационному обществу. Какую культуру мы туда несём и несём ли вообще? Мы утрачиваем чуткость, трепетность, отзывчивость, мы уже не умеем воспарить, в душах всё реже звенят струны, становясь всё более просто нервами, мы эгоистичны, замкнуты - чтобы закрыть то, чего, может быть, уж и нет, - мы грубы и темны, всё более темны:

И ведь вот что странно - нас учили, нам прививали культуру, часто с самопожертвованием и доходя даже до самоуничтожения. Учителя старались, и их было много. Нам есть чтò и кого беречь, как редко какому другому народу. Но это не стало бессознательной, независимой функцией, сродни математической, не говоря уж про осознанное приношение. Может, так произойдёт, когда мы поймем, что зависим от этих прививок, что нам это надо для лучшей жизни.

Значит, пока - не надо?

Вот один из учителей - Иннокентий Фёдорович Анненский. Сегодня и школьники знают (должны знать), что был такой поэт "Серебряного века". А многие взрослые припомнят романсовое 'Среди миров, в мерцании светил:' (многие ли?.. припомнят ли?..). Без сомнения, это учитель в идейном смысле слова, рациональный и трезвый наставник, не очарованный туманом массовых заблуждений, подвластный немногочисленным 'слабостям': размышлению, сомнению, чтению, иронии (часто над самим собой), совести... Но ведь он ещё и многие годы просто (просто?) служил учителем и педагогическим функционером.

Что же это был за учитель? Что он хотел передать своему воображаемому ученику (сейчас бы сказали - виртуальному), читателю, последователю, которым сегодня являемся все мы, заинтересованные в И. Ф. Анненском? Попробую поразмышлять.

*     *     *

Для начала соберу мозаику определений из широко распространённых изданий разных лет.

'Анненский, Иннокентий Фёдорович, писатель и педагог, брат Николая Фёдоровича...'

Это начало, пожалуй, первой, ещё прижизненной, короткой справки в Большой энциклопедии С. Н. Южакова [1]. Общая характеристика писатель говорит об объективном затруднении более точного определения в те годы, особенно в народническом окружении, к которому принадлежал составитель энциклопедии, сподвижник и приятель старшего Анненского, упоминание которого весьма показательно. Ведь тогда фигура Н. Ф. Анненского была гораздо более значима и известна всей культурной России: политической, экономической, литераторской, общественной. Но бесспорным, конечно, является - педагог.

Уже в посмертном очерке у Брокгауза [2] наследует определение Анненского Ф. Ф. Зелинский, коллега и сподвижник:

'Анненский, Иннокентий Фёдорович (брат Николая Фёдоровича А.), филолог, писатель и педагог'.

Тут привлекает внимание филолог на первом месте. Но это понятно: писавший - один из крупнейших учёных-филологов, и для него это имело значение прежде всего. Повторяется писатель, когда уже случилось литературное вторжение Анненского, и это тоже объяснимо: не очень-то близки были писания Иннокентия Фёдоровича проф. Зелинскому, да ещё при известном отношении в тогдашней учёной и особенно в служебной среде к такого рода деятельности. А педагог - незыблемо, как действительный статский советник.

Не прошло и 20-ти лет, и вот уже кн. Д. П. Мирский в своих замечательных исторических обзорах русской литературы [3] полностью перевернул приоритеты, лишь вскользь говоря о филологии и педагогике И. Ф. Анненского и волей-неволей почти цитируя его собственную хорошо известную фразу:

':всё это доставило бы ему лишь крошечное место в русской литературе, если бы не его собственные стихи'.
'К 1909 году кое-кто стал понимать, что Анненский - необыкновенно оригинальный и интересный поэт: Он был на пути к тому, чтобы стать основным влиянием в литературе:'

Не удержусь при этом заметить, что некоторые оценки Д. П. Мирского насколько ярки и оригинальны, настолько же подчас и спорны.

Ещё через 10 лет в 'Литературной энциклопедии' [4] видный исследователь советского времени Д. Д. Благой ограничился только словом 'поэт', признавая при этом степень влияния И. Ф. Анненского. И хотя этот очерк в духе своего времени, в нём отмечено,

'что уже в своих критико-педагогических статьях 80-х годов Анненский задолго до формалистов <больная тема момента! - М. В.> призывал к постановке в школе систематического изучения формы художественных произведений'.

Это - давние оценки и характеристики. А конец советской эпохи иллюстрирует толковый для краткой справки очерк Г. Н. Шелогуровой в биобиблиографическом словаре 'Русские писатели' [5]:

':поэт, переводчик, драматург, критик, педагог'.

Что толку сегодня искать смысл в порядке слов, когда все они так важны? Не достаёт разве что филолога.

Настали наши дни, и в Биографическом энциклопедическом словаре 2001 г. [6] читаем:

'Анненский Иннокентий Фёдорович (1855-1909), русский поэт. Брат Н. Ф. Анненского'.

Зачем много перечислять? Слово поэт ещё значимо, ещё понятно и удобно-конспектируемо. А педагог? И уж совершенный рудимент - указание родства, по привычке списанное из старых энциклопедий, с 'одним из наиболее ярких и светлых положительных типов в русской жизни' [7], человеком, имя которого сегодня напрочь забыто.

Несколько шире взяла Универсальная школьная энциклопедия 2003 г. [8]:

'Анненский Иннокентий Фёдорович (1855-1909), поэт, литературный критик'.

Далее в тексте справки учительству Анненского всё же воздаётся:

'Ученики Анненского, среди которых поэт Н. С. Гумилёв и искусствовед Н. Н. Пунин, высоко оценивали его педагогическое дарование'.

Но как слова легковесны и трескуче наукообразны! Да ещё полны ошибок и несуразностей:

'Родился 1 сентября 1855 г. в Омске. Сын крупного чиновника';
':40 лет служил в ведомстве Министерства народного просвещения:';
'Параллельно со службой Анненский занимался литературным творчеством';
'В её основе <т. е. 'эстетической системы поэта'> - идея безусловной нравственности искусства, тождественности правды жизни и прекрасного в искусстве';
':неурядицы, связанные со службой, подорвали здоровье поэта';
':скончался от паралича сердца в подъезде:'

И ведь это именно школьная энциклопедия:

В Новейшем справочнике школьника 'Кто есть кто' 2006 г. [9] тенденция углубляется - Анненского-педагога почти совсем нет. Но зато в достатке такого:

'Литературное творчество (переводы и оригинальные стихи) он рассматривал как хобби';
':его литературно-критические статьи, в которых он подчеркивает эстетико-воспитательное значение гуманитарных дисциплин, необходимость классической основы обучения';
'Лирический герой поэзии Анненского - интеллигент переходного периода:';
'Читателю предлагается своего рода поэтический ребус: нужно угадать, как связаны между собой попавшие в поле зрения лирического героя вещи с его настроением';
'Новизна поэтического стиля Анненского, сказавшаяся прежде всего в 'заземлении' символистских абстракций, замене отвлеченных понятий их вещевыми эквивалентами, придании символу качеств предметного слова, - эта новизна обусловила промежуточное положение поэта между поколениями символистов и акмеистов'.

Меня особенно удручает, что таков Анненский в современных массовых изданиях для школы, таким его будут преподавать учителя, ведь его уже положено преподавать. Он не человек, тем более не человек учивший и учащий, он схема, да ещё с ошибками. Проникнут ли его уроки в гуманитарное сознание нынешнего юношества? Поймётся ли он, запомнится ли?

Но утешает Википедия (март 2009 г.) своим пафосом: ':один из величайших поэтов Серебряного века русской поэзии'.

*     *     *

С массовыми изданиями картина ясна. А что сказала наука? К чему пришли исследователи Анненского в отношении его учительства, учения и, может быть, взаимосвязи этого наследия с остальным?

В 1999 г. М. Л. Гаспаров, как бы приглашая к обсуждению, написал [10]:

'У него было четыре дарования: он был лирик, драматург, критик и переводчик Еврипида. Прочная слава пришла только к его лирике; переводы Еврипида упоминаются с почтением, но мимоходом; критику хвалят, но с усилием; а о четырех драмах на античные темы стараются не вспоминать'.

И далее, в скобках, но уже совершенно бесспорно:

'Пятое его дарование - педагогика - почти вовсе не известно'.

Почему так - почтенный академик тоже сказал:

'Отчасти причиною этому - разделение труда: исследователи поэзии Анненского мало читают по-гречески, а филологи-классики мало интересуются стихами Анненского'.

Я добавлю момент единения упомянутых специалистов: и тем, и другим, и вовсе другим не было дела до Анненского-учителя. И это составляет парадокс, ведь всем известна его биография. Но до сих пор общим местом является тезис о том, что Анненский был угнетён своей профессией. И за подтверждением не надо далеко ходить, он же сам написал [11]: ':постылое и тягостное дело, которому я себя закрепостил'.

Требуется несложный анализ, чтобы развести понятия: дело службы и дело учительства. И пойти дальше по пути изучения, прежде всего, последнего, чтобы выявить педагогическое дарование Анненского, упомянутое М. Л. Гаспаровым и по-прежнему неизвестное широкому читателю. Шагов пока не много, большая часть их - собственно публикации работ Анненского, так или иначе откомментированные.

Приоритет определить сложно. Я знаю о работе А. К. Власова аж 1978 г. [12], но сказать о ней ничего не могу за недоступностью. Есть уже и кандидатская диссертация Ю. Ю. Поринца 2001 г. [13]. Заметную активность проявляла научная группа в Смоленске, руководимая д. п. н., профессором Г. С. Меркиным [14]. Там издана в 2001 г., пожалуй, первая брошюра избранного педагогического наследия Анненского [15] (если не считать приложений к уже классическому изданию 'Книг отражений' в серии 'Литературные памятники' [16]), адресованная, прежде всего, учителям русского языка и литературы. К сожалению, выпуск получился очень небрежным, с многочисленными текстуальными погрешностями технического характера (поспешная правка компьютерного распознавания после сканирования), с явно недостаточным научным сопровождением. Заявленный 'первый том', насколько мне известно, продолжения не имел.

В предисловии к этому изданию О. Н. Чернова пишет [17]:

'Педагогическое наследие И. Ф. Анненского, явившееся результатом его почти двадцатилетней работы <? - М. В.> в сфере народного просвещения (в 1890-1909 он занимался преподавательской и административной работой <:>), по сегодняшний день недостаточно известно широкому кругу педагогов-словесников, дидактов и методистов. Имя Анненского-методиста не вошло ни в одну учебную хрестоматию по истории методики, его работы не анализируются ни в одном учебнике по методике преподавания для высшей школы'.
'Педагогический архив И. Ф. Анненского до настоящего времени не исследован и не опубликован'.
'Педагогические работы, конспекты лекций, письма редакций педагогических журналов до сих пор мало изучены'.

Эти констатации верны и сегодня.

Конечно, мощной основой дальнейшего изучения Анненского-педагога послужат труды последнего десятилетия, выполненные А. И. Червяковым (Иваново): собрания служебных рецензий [18] и писем [19], а также библиография Анненского [20].

К сожалению, мало служат этой цели статьи, написанные учителями и для учителей. Они иногда появляются в печати со времени включения Анненского в школьные программы по литературе и носят утилитарно-схоластический характер. Это некие алгоритмы или схемы проведения уроков на заданную тему, в них всё понятно - где ученику ответить 'да', а где 'нет', и где учителю включить прослушивание романса 'Среди миров'. Кажется, что и сами статьи написаны по заданию. Сколько подобного рецензировал Иннокентий Фёдорович! Сколько иронических крупиц в адрес этого рассыпано в его собственных работах... И всё это, конечно, ничего не объясняет в педагоге Анненском.

Но мне попалось и замечательное исключение: вдумчивый, самостоятельный, прочувствованный очерк Е. Куранда [21]. В нём автор считает для себя важным,

'что о Гоголе, Гончарове, Достоевском или Горьком пишет, во-первых, поэт, а во-вторых, человек, имеющий практику каждодневного общения со школьной аудиторией, с учащимся миром'.

Е. Куранда успевает сжато и ёмко сказать об Анненском и как об учителе, и как об Учителе. Её обращения к читателю по-школьному просты и одновременно глубоки:

'Будем ли упрекать И. Ф. Анненского, что, разрешив нам многие загадки, он оставил после себя одну из самых трудных: собственные художественные, критические и переводческие труды?!'
'Станем хоть на время учениками в классе Иннокентия Фёдоровича Анненского, вспомним, что 'проходили' у него на уроке литературы, и начнём выполнять задание'.

Очень существенным мне представляется то, что автор делает убедительную попытку объединить в одно целое творчество и учительство Анненского. И хочется вместе с ней подытожить или начать: 'Вот и поучимся у Анненского'.

*     *     *

Какой же он был учитель, Иннокентий Фёдорович Анненский? Прежде всего - именно как человек, учительствовавший по должности? Хотя в его случае, при его добросовестности, ответственности и трудолюбии разделить должность и призвание трудно. Теперь раскрыть это можно, лишь обратившись к воспоминаниям тех, кто у него учился, кто с ним вместе работал, кто знал не понаслышке. А затем сопоставить и поразмыслить, помня известные предостережения А. А. Ахматовой в отношении мемуаров.

Воспоминания разноречивы, и это нормально. Меня всегда настораживают единодушные возгласы об учителях, в них есть неискренность или зависимость. Невозможно быть хорошим для всех в классе. Кому-то симпатизируешь, кого-то слишком пожалеешь, с кем-то построжишься, кому-то поставишь двойку. Учитель - живой человек, он может необъяснимо сразу вызывать симпатию или также необъяснимо не нравиться. Что уж судить по текстам, написанным о ранних впечатлениях многие годы спустя! Но других возможностей у нас просто нет.

Читая воспоминания Дмитрия Кленовского (Д. И. Крачковского) [22] о царскосельской гимназии, задумаемся, хорошо ли мы помним себя и окружающих в младших школьных классах? Наверное, имеет смысл согласиться с комментатором В. Крейдом: 'Для более памятливого и более понятливого восприятия Кленовский был тогда ещё слишком мал'. Поэтому и воспринимать их следует 'тускловатыми', хотя и 'драгоценными'. Кроме того, ведь это был 1905 год:

'Я был в младших классах Царскосельской Гимназии, когда Иннокентий Анненский заканчивал там свое директорское поприще, окончательно разваливая вверенное его попечению учебное заведение'.

И далее - негатив про оболтусов и 'пьяненького' дьякона, который без труда можно найти во всяком учебном заведении и в любые времена. Выводы выстраиваются пожилым человеком от имени себя же, но мальчика. Например, про учителей, которые 'были под стать своим питомцам'.

'Сам Анненский появлялся в коридорах раза два, три в неделю, не чаще:'

А директор-то был в преддверии отстранения от должности: Далее - естественно-субъективное описание внешности с нарочитым приданием комичного оттенка, не пропуская, впрочем, существенной детали:

'Анненский был окружен плотной, двигавшейся вместе с ним толпой гимназистов:'

И снова - надуманный вывод:

':любивших его за то, что с ним можно было совершенно не считаться'.

Но некоторые считались. И даже приносили ему свои первые стихи: Следующую осуждающую фразу - 'Стоял несусветный галдеж' - надо прочитать и сходить в современную школу, в расположение начальных классов, для наглядности. Или сначала сходить, а потом прочитать - всё равно.

А можно ли согласиться с этим:

'В стенах Царскосельской Гимназии находилась только его официальная, облеченная в форменный сюртук, оболочка'.

Как же тогда такой равнодушный к обязанностям человек мог написать в частном письме о своей работе [23]:

'И вот моё сердце, моя мысль, моя воля, весь я разрываюсь:'?

Д. Кленовский пишет о преемнике Анненского на посту директора:

'Он привел с собою плеяду молодых, способных учителей:'

А как же - те учителя, которые ушли вместе с Анненским и после его отставки? Автор воспоминаний сам заключает, что благообразные нововведения

':не выветрили из этих стен духа той высокой поэзии, которая в них переночевала'.

Да в Анненском ли дело - по Кленовскому, восклицающему:

'Ведь Иннокентий Анненский был не единственным поэтом Царскосельской Гимназии!'

Это так. Но не во многом ли благодаря ему они явились, включая и мемуариста? А смогли ли встать вровень с ним?..

'Анненский не справился со своими директорскими обязанностями:'

Возможно. Не со всеми и не как хотелось. Но я бы не решился на такие публичные приговоры в адрес человека, трижды руководившего различными средними учебными заведениями в течение 15-ти лет.

Спорить с Кленовским хватит - он не знал учителя Анненского. Обратимся к ранним годам службы, когда в течение 10-ти лет он преподавал греческий язык в гимназии, когда учебная нагрузка Иннокентия Фёдоровича доходила до 50-ти с лишним часов в неделю (можно повторить сказанное впоследствии сыном: 'педагоги оценят эту цифру', сегодняшняя норма - 18 часов). Когда ещё не было опыта и мастерства. Но когда уже были знания, увлечённость и яркая, необычная индивидуальность, и всё это не могло не вызывать симпатии.

'Рассказы гимназистов, его учеников, дополненные личными впечатлениями, рисовали образ учителя, не похожего на обыкновенных российских учителей, - изысканного, светски любезного в обращении со старшими и младшими, по-европейски корректного, остроумного, с каким-то особенным, индивидуальным изломом в изящной стройной фигуре, в приёмах и речах, изломом не то манерным, не то чудаческим. Облик его остался памятным, но слегка загадочным:' [24]

Вот голос одного из тех учеников, ставшего литератором впоследствии, о чём не без гордости говорил спустя годы Анненский [25]:

':я с любовью о нём вспоминаю. По мягкости своего характера, он не мог нас заставить заниматься как следует, и мы кончали гимназию с очень слабыми знаниями греческого языка. :это тот самый бледнолицый блондин с козлиной бородкой и задумчивыми глазами, наш милый 'Инокеша', как мы его называли, которого, не приготовив урока, мы 'заводили', спрашивая о происхождении разных слов. :Анненский всегда попадался на ловко закинутую хитрыми мальчишками удочку и подолгу объяснял нам санскритские корни. :а мы, в ожидании звонка, смотрели на часы, изредка задавая ему новые вопросы, чтобы поддержать 'завод'.

А вот что вспоминает бывший ученик другой гимназии, где Анненский - уже опытный директор, директор деятельный и успешный, перспективный и креативный (как сказали бы сегодня) [26]:

Его уроки, его "раскрытия" греческого наследия перед теми из его учеников, кто хотел его слушать, а всего более его личность, наложили на мою юность, а от неё и на всю жизнь, неизгладимую и светлую печать. С первого дня, когда он вошел в класс, стройный, красивый и пленительно молодой (ему было всего 38 лет), он заявил: "Я ваш новый директор, классный наставник и учитель греческого. До директора вам дела нет, это администратор; как классный наставник, я постараюсь, чтобы вы забыли, что такая функция у меня имеется, а вот как учитель греческого я прошу всех внимательно следить за моими уроками недели две; потом пусть остаются те, кому интересно; прочим я буду ставить годовую тройку".

Вот они - и опыт, и уверенность в себе и в своём деле, причём так, как понимает его именно он. Анненский - на педагогическом подъёме, пиком которого явилась известная и детально описанная открытая постановка греческой трагедии в его переводе силами учеников подопечной гимназии.

Далее - почти 10-летнее директорство в Царском Селе. И здесь осталась в памяти 'эта странная фигура нашего официального классицизма, странный, светлый облик на нашей казенной педагогии' [27]. Всё такой же странный, но уже закрытый, замкнутый, потому что с каждым годом накапливалось то, что хотелось прятать от школьной обыденности, от педагогической суеты. Это чувствовалось:

':мы со всем богатством радости в юношеских, бродивших умах, со всей переливавшейся жаждой к искреннему слову слышали, видели, тянулись к тому настоящему, что было спрятано в этом человеке'.

А всё-таки по-прежнему не могли сдержать вечной и простодушной ученической хитрости. И она по-прежнему 'проходила':

'- Иннокентий Федорович, почему здесь придыхание?
И долго любовный, эстетический ум рылся перед всем классом в психологии Гомера, в переливах речи, в удобстве пропеть ту или иную строфу, пока искомое придыхание не становилось ясным, понятным и узаконенным'.

Ученик, закончивший гимназию в 1907 г., так же, как и Дм. Кленовский описал много лет спустя схожие учебные впечатления и портрет директора [28]. Но акценты сделал другие:

':гимназия была не совсем обычной. Казенный дух, обычный в учебных заведениях того времени, как бы трепетал и рассеивался от какого-то неуловимо тонкого и вместе с тем постоянного дыхания. Его чувствовали учителя, подобранные директором, Анненским, и мы, праздновавшие открытие царскосельской статуи Пушкина и ставившие своими силами на гимназической сцене Софокла'.

Это ли не признаки особенной педагогики? И ещё осталось в памяти [29]:

'Сильное впечатление осталось у меня от прогулки на пароходе в Петергоф, организовал ее И. Ф. А. - для гимназистов, педагогов и их семейств. Был отдельный пароход, оркестр, ресторан и много цветов'.
'И. Ф. Анненский пригласил из Мариинского театра балетмейстера Чистякова - давать уроки танцев пансионерам и детям педагогов'.

Вот нам и странный директор, человек не от мира сего, склонный к уединению и старавшийся отстраняться от повседневности! Во всяком случае, не вяжутся эти почти бытовые детали школьной жизни с приговором: 'не справился'. Уж тем более следующая:

'Ин. Фед. обращал внимание на манеры и опрятность одежды у пансионеров : прощал шалости, но не прощал оборванные пуговицы, пятна на костюмах и грязные ногти'.

В обзоре ученических воспоминаний не обойти того, кто их не оставил. Зато оставил великие стихи, ведь это один из крупнейших поэтов России начала XX в. Н. С. Гумилёв. Стихи написаны ко второй годовщине смерти поэта-учителя и называются 'Памяти Анненского'. Они широко известны теперь, и в них автор вспоминал, с чего всё для него начиналось: про 'нежданные и певучие бредни', про 'десяток фраз, пленительных и странных', про 'пространства безымянных мечтаний'. Про себя - 'робкого, торопливого', 'слабого' (директорская тройка в аттестате по греческому). Про методическое мастерство придавать значимость слову - 'как бы случайно уроня'. Про уникальное свойство искусного учителя влиять, 'зовя с собой умы людей'.

Всё так и было. Как и немыслимый по тем временам, удивительный даже сейчас, обмен между директором и учеником, между действительным статским советником и юношей, а тем не менее между автором и автором подарками - собственными книгами с соответствующими стихотворными надписями. Эти строки разрушили все границы, потому что написаны на понятном и естественном для обоих 'птичьем' языке, именуемом поэзией. Но и при этом Анненский не перестал быть учителем, переведя, как рассказывают [30], затруднительность ситуации в интригующую игру по передаче книг внутри классного журнала, который должен был получать Гумилёв, бывший в этот день дежурным учеником. Педагоги знают, что такие 'мелочи' запоминаются на всю жизнь и именно они делают память о школе и об учителе благодарной.

Важнейшим источником педагогических сведений об Анненском являются воспоминания ещё одного его ученика - собственного сына [31]. Но это обстоятельство и настораживает, и привлекает одновременно. Можно ли рассчитывать на объективность человека ближайшего родства, полжизни прожившего рядом? Но можно ли обойти единственное целенаправленное собрание сведений о нём? Вернее всего, они требуют пристального отдельного анализа.

Оставлю пока и сюжет об Анненском - преподавателе вуза. Он мог бы добавить в его педагогическую характеристику интереснейшие черты, во многом изложенные близким сподвижником Ф. Ф. Зелинским в некрологе "Иннокентий Фёдорович Анненский как филолог-классик".

*     *     *

А что же сказали коллеги? Их слова об Анненском тоже противоречивы. И трудно то, что, как давно и справедливо сказано, 'чуть ли не все мемуаристы :, между собой не сговариваясь, не устают повторять, что Анненский представлял собою причудливое сочетание нескольких ипостасей, противоречащих одна другой и не поддающихся какому-либо суммарному пониманию'. Действительно, 'постигнуть Анненского в его цельности', - добавлю: не забывая и не затемняя его учительство, - 'воссоздать по сохранившимся разрозненным впечатлениям образ поэта, вероятно, было для большинства знавших его людей непосильным делом: оно требовало ясности понимания мемуаристом внутреннего мира своего героя, а в случае с Анненским лишь очень немногие могли претендовать на это' [32].

В основательной статье проф. П. П. Митрофанов [33], преподававший в 1898-1901 гг. в царскосельской гимназии, пишет:

':я имел счастье целых три года служить не под начальством : а под руководством И. Ф. в бытность его директором Царскосельской гимназии: до сих пор я вспоминаю об этих годах, как о лучшем времени в моей жизни'.

Конечно, молодые годы всякий вспоминает романтически. Не удивительно ожидать при 18-летней разнице в возрасте критического настроя к бывшему начальнику. Но мы читаем:

':правда, следить за ремонтом гимназической прачешной : сажать в карцер учеников за преждевременное курение ими папирос И. Ф. был не мастер, да и не охотник при всей своей добросовестности к службе. Но и ученики, и мы, преподаватели, любили, ценили и чтили его за другое - за то, что он сумел вдохнуть нам любовь к нашему делу и давал нам полный простор в проявлении наших сил и способностей'.

Вот они, педагогические секреты, которые могут привести к чудесам, совсем не обязательно поэтическим: вдохнуть любовь к делу, дать ход проявлению способностей.

'Я ничего не преувеличу, если скажу, что мы шли на педагогические советы с удовольствием: кто знает, какая это обычно каторга, тот оценит это замечание'.

Да, всё так и сегодня: уж если не каторга, то часто - маета и пустопорожнее суесловие. Так что Митрофанова вполне можно понять.

':вокруг И. Ф. создалась целая школа молодых педагогов и ученых, и редкий из служивших под его руководством не выдвинулся на том или другом поприще'.

И это - не эмоции и личностные оценки, это подтверждаемые факты.

'Сам он был превосходным учителем: педагогические статьи его :, по правильной оценке проф. Варнеке, который тоже был одним из сослуживцев И. Ф. по Царскосельской гимназии, "так свежи и оригинальны по содержанию, так ценны по тонкости основанных на личном опыте наблюдений автора, что их издание отдельной брошюрой сослужило бы хорошую службу обогащению нашей педагогической литературы" (см. некролог, напечатанный пр. Варнеке, Ж. М-ва Н. Пр. 1910 г., ? 3)'.

Весьма положительные характеристики учителю И. Ф. Анненскому даёт в своём некрологе другой близкий ему, и не только по службе, педагогический соратник, А. А. Мухин [34]:

'Обладая необыкновенным даром слова, идеалистически настроенный, до мелочей, до тонкости знающий европейскую и русскую литературу, - он был кумиром своих учеников и учениц. Тем более, что к данным внутренним присоединялись и блестящие внешние данные: одухотворенно-красивая наружность и чарующее благородство в обращении'.

Он совершенно верно указал, что свои 'экскурсы в область русской поэзии' Анненский 'дарил своей молодой аудитории', именно как учитель. И остаётся только по-прежнему и с грустью предполагать, что 'они останутся надолго в педагогической литературе'. Оценивая Анненского как педагога-руководителя, А. А. Мухин пишет:

'Как в педагоге, мы ценили в Иннокентии Федоровиче одно его незаменимое качество: он давал полную свободу индивидуальным наклонностям каждого преподавателя в его деле, так как, по его собственным словам, таким образом последний легче всего может и сам развиться, и ученикам принести пользу. Как принцип, - может быть, это и опасно. Но в нашей семье, у большинства, по крайней мере, от этого дело только выигрывало: к любимому вопросу или отделу курса относишься при этой свободе еще с большею любовью и, при известной добросовестности, поднимешь интерес в учениках гораздо больший, чем при одном формальном исполнении программ'.

А вот другой младший коллега Анненского, 'правильная оценка' которого уже упоминалась, Б. В. Варнеке, и 'выдвинувшийся' под его началом, и оставивший наибольшее число отзывов о работах Анненского и о нём самом, в своих воспоминаниях своего директора не жаловал [35]. Рассуждения о 'плохом 'учителе'', который 'интересуется только самим собой', не следует, конечно, сегодня воспринимать серьёзно, учитывая личностные качества и биографию самого мемуариста. Оставим на его совести:

'К преподаванию в средней школе он не годился вовсе и по неуменью подойти к детям, и по полному отсутствию интереса к учебному делу: очень часто он либо вовсе не приходил на урок, либо являлся в класс минут за 5 до звонка, так что не часто его ученики могли воспринимать плоды его преподавания'.

Во времена своего непосредственного общения с Анненским тональность слов Б. В. Варнеке была иной. Тогда ещё не приходило в голову зачем-то ставить в пример французов:

'Французы ни Верлена, ни Малларме не назначали директором гимназии и не поручали им оценку учебных книг по должности члена Ученого комитета'.

Ну и что?.. А всё-таки и Варнеке написал:

'Среди филологов и педагогов такая фигура была совсем необычна'.

*     *      *

Да, свидетельства противоречивы, хотя выявляют важные факты и черты для составления некоторой портретной схемы Анненского-учителя. Одним запомнился хорошим, другим - плохим, третьим - забавным, и всем - странным. Нам-то что с этого? Ничего, если бы не его творческое наследие. Вот оно-то и учит, да ещё как!

Не могу не задержаться на некоторых общих местах и чертах, намеренно оставляя специфику специалистам-словесникам. Посмотрю на них с позиции современного учителя. Вот что пишет Анненский, проведя 8 лет в учебных классах после окончания университета [36]:

':чем больше единства, логической и дидактической стройности в известном предмете, тем безболезненнее усваивается он молодым умом. Единство всякого учебного предмета может рассматриваться с двух сторон: со стороны единой цели и со стороны педагогических приемов'.

По простоте и точности анненские формулировки сегодня похожи на прописные истины. А если взять действующие учебные программы, 'обязательные минимумы' и 'федеральные компоненты'? Много ли найдётся в них единства?

'Единство метода обусловливается следующим общим положением. Педагог должен, как нам кажется, всегда иметь в виду учебный курс в его целом: на низших ступенях курса он, как дипломат или как шахматный игрок, должен представлять себе отдаленные результаты своих действий подготовлять почву для дальнейшего; на высших, как историк, он должен твердо стоять на почве прошлого (в знаниях и в приемах умственной работы учащихся), извлекать из пройденного как можно больше, и как можно меньше переучивать (разумеется, все это в теории и при нормальном курсе)'.

Это полезно почитать каждому учителю уже только потому, что не каждый может так сформулировать знаемое и обобщить накопленное. Однако добавка в скобках выдаёт учителя-практика - Анненский не понаслышке знает школьную неразбериху и сумбур. Остаётся только безропотно подписаться под следующим и сегодня, и, наверное, всегда:

'Как ни изучаешь свою почву, сколько ни запасаешься чужим опытом из книг и теорией психологии, препятствия, трудности являются на каждом шагу:'

Недавно мне довелось вступить в электронно-почтовую дискуссию с одним из авторов сегодняшних учебников, входящих в Федеральный перечень в качестве рекомендованных, т. е. в обязательный список выбора для учителя (вот он, тот самый чиновничий волапюк, о котором говаривал Иннокентий Фёдорович). Речь шла о сути учебника как такового. Трепетное отношение автора к этому понятию было выражено обеспокоенностью 'девальвацией жанра учебника', имеющей место, по его мнению, в конкретном учебном предмете. Он написал мне:

':у жанра учебника есть свои правила, свои законы. Их, по крайней мере, надо знать, когда берешься писать учебник. Есть литература по теории школьного учебника'.

И далее - пример нужной книжки и указание на 'большую библиографию на эту тему'. При этом устанавливалась классификация: учебник, пособие, руководство: Всё так, однако чувствовалось смещение значимости в учебном деле именно в сторону учебника, утверждение его несколько олимпийского положения. Но мне не нужно вскрывать пласты библиографий, у меня есть И. Ф. Анненский:

"...названо учебником, а следовательно предназначалось его автором не для чтения учеников средних учебных заведений, а для систематического разучивания в классах. Поэтому мы прежде всего ищем в нём стройности и законченности в системе : затем научности основных положений и, наконец, вразумительности и точности в изложении вообще и в определениях, в частности' [37].
"К несомненным достоинствам учебника следует отнести вразумительность и простоту его изложения и краткость руководства" [38].

Остаётся лишь сокрушаться, почему такие живые слова не востребованы в современной педагогике.

"... учебник должен давать, по-моему, сведения, до которых ученик своим умом дойти никак не может..." [39].

Не менее. Но и не более. По Анненскому, 'лучше бы уже не давать вовсе определений', чем давать некачественные.

':какая книга всего чаще бывает в руках у наших детей в школьном возрасте? Учебник. ... И нельзя не видеть в этом господстве книг, написанных по большей части дурным языком и мертво-официальным или вычурно-семинарским слогом, - большой помехи для развития в наших детях любви к русской речи, а также и для уменья владеть ею. Я уже не говорю о том, что скоро, за стеною пудовых учебников, и наши учителя разучатся владеть устным словом'. [40]

А приоритет всё-таки должен отдаваться самому учителю как автору и мастеру в классе, в руках которого учебник - только пособие, и уже не столь важно - хорошее или плохое само по себе (но лучше, конечно, чтобы хорошее).
Вот ещё раз о методе [41]:

'Применяемый хорошим учителем этот евристический способ добывания истины оказывается весьма полезным для развития ученической самодеятельности и мысли. : Но в учебнике, где приходится намечать только выводы из плодотворной классной работы, метод оказывается не всегда на высоте своего значения. : Учитель который умеет воспользоваться методом г. Стоюнина, сумеет и поставить разъясняющие вопросы, применяясь к условиям своего класса. Учитель же, который захочет слепо руководствоваться книгой, окажется с вопросами г. Стоюнина в положении совершенно беспомощном:'

Крамольно в адрес метода и сегодня, не правда ли? Если встать на позицию многочисленной административно-чиновничье-методической братии: А сколько печатается в нашей педагогической периодике урочных сценариев, о которых я уже говорил выше! И уж совсем крамольным выглядит продолжение этой служебной, 'канцелярской' записки Анненского о выводах в учебнике:

'Ведь таким путём всякое поэтическое произведение обесцветив, можно свести к прописной морали. Психология творчества столь сложна и загадочна, что говорить о цели произведения, о том, что именно хотел сказать поэт, для чего он писал то или другое произведение, можно разве в виде догадок; и с этой стороны законченные формулы учебника нередко оказываются могилами для эстетических впечатлений учащихся'.

Совсем не сложно применить эти положения, высказанные в адрес учебника по литературе, к учебнику, например, информатики. Достаточно заменить мысленно слово 'эстетических' словом 'технологических'. Но каково вам прочесть, уважаемые современные учителя: 'могилы для эстетических впечатлений учащихся'!

А при чтении следующего [42] вспоминаются наши печатные развалы решебников, готовых сочинений, шпаргалок, не говоря уж об Интернете:

'Включение в книгу разборов автор оправдывает дидактическим соображением, в силу которого это освобождает учеников от беспорядочного записывания разборов со слов учителя. Я бы противопоставил этому соображению следующее: не позволят ли эти готовые книжные разборы обходиться без чтения самых образцов:'

Можно вспомнить также и недавнее возмущение Президента по поводу прочитанного наугад в современных учебниках, погружаясь дальше в служебную рецензию Анненского:

'Ввиду того, что эти выписки помещаются в учебнике, надо полагать, что г. Павлович был бы не прочь, чтобы ученики заучивали фразы, вроде следующей: 'Командующие классы составляют нечто далеко не безразличное в делании славы''.

А вот - учителю, в качестве транспаранта над доской [42, с. 28]:

':теория сочинения не есть руководство к писанию сочинений'.

Или - в адрес учебников [43]:

"...выбор есть дело учителя".

Вообще Анненского-учителя хочется цитировать, он мастерски лаконичен и афористичен. И хотя он, по его собственному признанию, 'не имел целью воздвигать системы или писать программы (как много их писали!)', система всё же выстраивается. И это только ранние статьи и служебные рецензии. А если обратиться к замечательным публичным 'Педагогическим письмам (Я. Г. Гуревичу)', возникает волнующее ощущение первооткрывателя, вышедшего к морю, которое было неведомым до сей поры и к тому же наполнено ещё неведомыми глубинами. Неведомым для самого себя прежде всего, хотя, к сожалению, и для широкой современной педагогической общественности тоже.

Взять хотя бы второе - 'К вопросу об эстетическом элементе в образовании'. Принято считать (и заслуженно!) основоположником школьного эстетического воспитания Д. Б. Кабалевского. Достаточно взять в руки его книгу для учителя "Воспитание ума и сердца" (М.: "Просвещение", 1984) с обоснованием программы по музыке для общеобразовательной школы. Тем удивительнее открывать эту тему в статье И. Ф. Анненского, написанной более чем за полвека до инициатив известного советского композитора.

Или третье - 'Письменные работы и устное преподавание'. Вдумайтесь [44]:

'Обремененный и переутомленный учитель русского языка для школы не только горе, но и зло: он раздражен, он болен, он не следит за своей наукой, за литературой и, главное, тяготится уроками, - а ведь преподавание родной словесности, особенно в старших классах средней школы, это едва ли не самое ценное, что мы даем, и притом не только для образования, но для воспитания наших юношей, а эти юноши - ведь это все, что у нас есть самого ценного, наше подрастающее поколение, наши надежды...'

Как актуально! И не только по отношению к учителю русской словесности, а и вообще - к современному учителю. Сколько же горя и зла в нынешней школе, если принять положение И. Ф. Анненского. А не принять нельзя, потому что это правда. До недавнего времени эта правда была связана с погоней за учебными часами, чтобы хоть как-то себя обеспечить, а теперь - с погоней за собственным портфолио в условиях введения подушевой оплаты труда. И ведь "часы" тоже никуда не делись, их всё равно надо вести. Результатом обеих погонь всё равно будет ложь. По отношению к учащимся, по отношению к учебному делу в целом. То первое "самое ценное", о котором говорит Иннокентий Фёдорович, сегодня не так актуально, хотя с ним трудно (и не нужно) спорить. В школу пришло много ценных штуковин: Второе же "самое ценное" - аксиома школы всех времён и на все времена, задекларированное сегодня до расхожего штампа, но часто так и остающееся на уровне декларации.

'Я должен признаться, что когда подумаю о наводнении нашей средней школы исписанной бумагой, эти вопросы смущают и волнуют меня более, чем 'переутомлениe' учителей: Пригодна ли, целесообразна ли работа? - вот первый вопрос. Может быть, иное корпениe, не смотря на всю свою египетскую трудность, и ничего не стоит'.

Достаточно этих немногих фраз, чтобы понять мощь И. Ф. Анненского-педагога. Сколько в них волнующих мыслей! Первая - о целесообразности труда. Вторая - каждый учебный час драгоценен. В третьей вскрывается суть обучения, как живого общения учителя с учениками. И ещё одна мысль-вопрос: что есть польза учёбы? Его должен постоянно держать в голове каждый, дерзнувший возделывать эту ниву, искать ответ на него все дни своей деятельности.

'Время, когда урок был часом для спрашивания заданного на дом, и результатом его являлось не просветление ученических голов новым знанием, обобщением, мыслью, а лишь выдача патентов на возмездие, т. е. унылые столбцы единиц и троек в журнале, - это время отжило свой век. Оно осуждено нашим министерством, осуждено обществом, литературой, всеми нами педагогами-работниками'.

Да-да, Иннокентий Фёдорович, отжило и осуждено ещё в тот век. Тем не менее, и сейчас всё та же удручающая картина: прежде всего - наполнение отметками журналов, не менее трёх в четверти, "унылые столбцы". Не наполняешь - значит, плохо работаешь. Надо добыть отметки, вот и составляются наскоро пустые тесты, устраиваются письменные пятиминутки, "заменительные" работы, на которые мы так щедры, - как сказано Анненским в начале статьи. А нынче и составлять не надо - пошёл да купил и тесты, и шпаргалки, и сочинения, и решебники. Поневоле вспомнишь с пониманием и сочувствием о том, что писала Т. А. Богданович про фантастические учебные замыслы под сенью Царскосельского парка своего необыкновенного дяди.

'В смысле дидактическом, классная работа, это - явление довольно печальное. Она идет в разрез с основным принципом школы, принципом массовой, взаимной, перекрестной работы. Учителя рады бы отсадить Иванова от Сергеева на целую сажень, отвести им, пожалуй, отдельные классы. Чего-чего только мы ни придумывали, чтобы разобщить детей на время работы и преградить им все пути к самопомощи и взаимопомощи: дается несколько задач, производится ревизия столов, устанавливается шашечный порядок. Из педагога наставник становится Аргусом; да так и надо, ведь и класс, как соперница Юноны, не дремлет... Иначе и поступать нельзя, если работа дается не с целью научить, а с целью убедиться в незнании. Только полезно ли постоянно убеждаться в том, что ученики делают ошибки и заставлять их таковые делать?..'

Знакомые картинки, друзья, не правда ли? Но как умудряется И. Ф. Анненский так кратко и много сказать главного! Здесь и основной принцип школы, и стереотипы поведения субъектов учебного процесса... И ведь он не возвышается над этим, он говорит "мы". А каков перл - "работа не с целью научить, а с целью убедиться в незнании"! Впору застыдиться, опустив голову.

Нет возможности рассмотреть литературно-педагогические работы Анненского, три из которых - о Я. П. Полонском, А. К. Толстом и А. Н. Майкове - педагогичны уже по своему названию. А ведь есть ещё научно-исследовательские публикации, речи и обращения, масса служебных рецензий и других педагогических работ. Есть отражения, в которых тоже драгоценными крупицами рассыпан Анненский-учитель. И есть поэзия:

Разве не оставил поэт Анненский учеников? Известно и распространено мнение, что он - 'поэт для поэтов', и стал им сразу же после своей кончины, а если бы ещё пожил, то и при жизни, то есть опять же - учителем. И прямое свидетельство тому - известное стихотворение А. Ахматовой, которая добавила к нему, что 'прочла (в брюлловском зале Русского музея) корректуру "Кипарисового ларца" (когда приезжала в Петербург в начале 1910 г.) и что-то поняла в поэзии'. О Н. С. Гумилёве уже говорилось. К ним 'в класс' можно добавить А. А. Кондратьева (тоже непосредственного ученика И. Ф. Анненского), О. Э. Мандельштама, Вс. А. Рождественского, А. С. Кушнера: Можно ещё добавлять и добавлять.

Хочется перечислить и уроки Анненского. Отчасти я уже сделал это, но смогу ли назвать все? Их много, что-то легко упустить, а что-то пока скрыто и может увидеться потом. Так представляется ли нам Анненский 'школьным педантом, чуждым жизни, скучным кладезем бесплодной учености:' [45], оставшимся, как учитель, в прошлом? Не пора ли снова сесть за его парту, поучиться у него?

Хочется, чтобы ответы были, и чтобы они снова были, но кажется, у меня получилось беспорядочно и незавершённо: А как хочется мне, вслед за Анненским, 'прибавить черточку', 'натолкнуть на мысли', и - 'пожалуй, больше ничего и не надо'.

Источники:

1. Большая энциклопедия: в 20-ти т. Том первый. Под ред. С. Н. Южакова. С.-Петербург, Типография товарищества "Просвещение", 1904. С. 669.
2. Новый энциклопедический словарь / Под общ. ред. К. К. Арсеньева. СПб.: Тип. Акц. Об-ва 'Брокгауз-Ефрон', [1911]. Т. 2. Стлб. 921-922.
3. Д. С. Мирский. История русской литературы с древнейших времён по 1925 год / пер. с англ. Е. Зерновой. Новосибирск: Изд-во 'Свиньин и сыновья', 2005. С. 750-754.
4. Благой Д. Д. [без назв.] // Литературная энциклопедия: В 11 т. М., 1929-1939. Т. 1. М.: Изд-во Ком. Акад., 1930. Стб. 164-167.
5. Шелогурова Г. Н. [без назв.] // Русские писатели. Биобиблиографический словарь. Т. 1. М., 1990. С. 40-42.
6. Ланда Н. М. [без назв.] // Биографический энциклопедический словарь. М.: Большая Российская Энциклопедия, 2001. Составитель Н. М. Ланда. с. 32.
7. Елпатьевский С. Я. Николай Фёдорович Анненский: Воспоминания. // "Русское богатство", ? 10, 1912.
8. Евсеева М. [без назв.] // Универсальная школьная энциклопедия. Т. 3. Биографии / гл. ред. Е. Хлебалина; вед. ред. Д. Володихин. М.: Аванта+, 2003. с. 26-27.
9. Кто есть кто: Новейший справочник школьника. (Ред. коллегия: Г. П. Шалаева, В. П. Ситников, Е. В. Коровкина, В. В. Славкин, Л. В. Кашинская). М.: Фил. о-во СЛОВО, издательство Эксмо, 2006. с. 40.
10. Гаспаров М. Л. Еврипид Иннокентия Анненского // Еврипид. Трагедии. В 2 томах. Т. 1. "Литературные памятники", М., Наука, Ладомир, 1999.
11. Письмо А. В. Бородиной, 7 января 1901 г. // Письма I. С. 262.
12. Власов А. К. Методическая система Анненского // Русский язык. Теория и методика преподавания. Сборник статей. Душанбе, 1978, с. 199-205.
13. Поринец Ю. Ю. Методическое наследие И. Ф. Анненского. PDF КД: 13.00.02 Рос. гос. пед. ун-т им. А. И. Герцена. СПб., 2001.
14. Меркин Г. С. Идея развития творческих возможностей личности в педагогическом наследии И. Анненского // Русская филология: Ученые записки Смоленского гуманитарного университета. Смоленск: ТРАСТ-ИМАКОМ, 1994. С. 422-431; Меркин Г. С. Проблема сотворчества на уроках и во внеклассной работе по литературе. Смоленск: СГПИ, 1995. С. 14-22; Чернова О. Н. Статья И. Ф. Анненского 'А. Н. Майков и педагогическое значение его поэзии' // Проблемы художественного мира русской литературы: Филология и методика: Первый аспирант. сб. / Смоленский гос. пед. ин-т; Кафедра лит-ры и фольклора. Смоленск, СГПУ, 1998, с. 40-45; Головинская О. Ю. Гуманитарные и гуманистические тенденции в методическом наследии И. Ф. Анненского // Культура. Филология. Методика. Сборник трудов в честь 60-летия профессора Г. С. Меркина. Смоленск: СГПУ, 2000. С. 120-131; Зыбина Т. М., Рябикова О. С. И. Ф. Анненский - учитель словесности // Культура. Филология. Методика. Сборник трудов в честь 60-летия профессора Г. С. Меркина. Смоленск: СГПУ, 2000. С. 131-146; Зыбина Т. М. Теория словесности как учебная дисциплина 2-й половины XIX века // Поиски и находки: Сборник работ, посвященный 70-летию доцента И. Н. Антюфеевой. Смоленск: СГПУ, 2000 С. 108-117.
15. Анненский И. Ф. Из педагогического наследия. Сост., подг. текста, предисл. и прим. О. Н. Черновой. Смоленск: СГПУ, 2001. Вып I.
16. Анненский И. Ф. Книги отражений. М.: "Наука", 1979.
17. Чернова О. Н. Методическое наследие И. Ф. Анненского // Анненский И. Ф. Из педагогического наследия. Сост., подг. текста, предисл. и прим. О. Н. Черновой. Смоленск: СГПУ, 2001. Вып I. С. 3-5.
18. Иннокентий Анненский. УКР I; УКР II; УКР III; УКР IV).
19. Анненский И. Ф. Письма I; Письма II.
20. Библиография Иннокентия Фёдоровича Анненского.
21. Куранда Е. Задача, завещанная Эдипом. Газета "Литература" Издательского дома "Первое сентября", ? 19, 2006.
22. Дмитрий Кленовский. Поэты царскосельской гимназии // Николай Гумилёв в воспоминаниях современников. Редактор-составитель, автор предисл. и коммент. В. Крейд. "Третья волна", Париж - Нью-Йорк; "Голубой всадник", Дюссельдорф,1989. Репринт Москва, "Вся Москва", 1990.
23. Письмо А. В. Бородиной, август 1900 г. // Письма I. С. 248.
24. Гуревич Л. Я. Памяти И. Ф. Анненского // Русская мысль. 1910. Кн. 1. Паг. 2. С. 163.
25. Анненский И. Ф. Письма I. С. 20. (Оболенский В. А. Моя жизнь. Мои современники).
26. Анненский И. Ф. Письма II. С. 177-178. (Окс В. Б. Автобиография).
27. Сергей Горный. И. Ф. Анненский (листок на могилу) // 'Биржевые Ведомости', утр. вып., 3 декабря 1909 г.
28. [Фрагмент воспоминаний Н. Н. Пунина] // ПК. Прим. 52. С. 120.
29. Письмо О. А. Федотовой к Вс. А. Рождественскому 25 марта 1969 г. // ПК. Прим. 52. С. 77-78.
30. Всеволод Рождественский. Страницы жизни. Из литературных воспоминаний. М.-Л., "Советский писатель", 1962, с.407.
31. Кривич В. Иннокентий Анненский по семейным воспоминаниям и рукописным материалам. Альманах 'Литературная мысль'. III. Петроград, 1925. С. 208-255; В. Кривич (В. И. Анненский); Об Иннокентии Анненском. Страницы и строки воспоминаний сына // ПК. С. 85-116.
32. Лавров А. В., Тименчик Р. Д. Иннокентий Анненский в неизданных воспоминаниях // ПК. С. 61.
33. Русская литература XX века (1890-1910). Под ред. проф. С. А. Венгерова. В 2-х кн. Кн. II. М., Издательский центр "XXI век - Согласие", 2000 (серия "Два века русской филологии", 472 с., 16 илл., 3000 экз.). С. 69-83.
34. Мухин А. А. И. Ф. Анненский (некролог) // "Гермес", 1909, ? 20 (46), 15 декабря, 20, с. 608-612.
35. Варнеке Б. В. И. Ф. Анненский // ПК.
36. Анненский И. Ф. Первые шаги в изучении словесности // Анненский И. Ф. Из педагогического наследия. Сост., подг. текста, предисл. и прим. О. Н. Черновой. Смоленск: СГПУ, 2001. Вып I. С. 62-98.
37. Анненский И. Ф. [Рец. на кн.]: Руководство Учебник теории словесности. Сост. М. Г. Павлович.1899. // УКР I. С. 26.
38. Анненский И. Ф. [Рец. на кн.]: Учебник теории словесности. Составил И. Белоруссов. Издание семнадцатое. Изд. книжн. маг. В. В. Думнова. Москва. 1899. // УКР I. С. 288-289.
39. Анненский И. Ф. [Рец. на кн.]: Руководство для исторического изучения замечательных произведений русской литературы. Владимира Стоюнина. С.-Пб., 1879. // УКР I. С. 102.
40. Анненский И. Ф. А. Н. Майков и педагогическое значение его поэзии // КО. С. 271-303.
41. Анненский И. Ф. [Рец. на кн.]: Руководство для теоретического изучения литературы по лучшим образцам русским и иностранным. Владимира Стоюнина. С.-Пб., 1879. // Иннокентий Анненский. УКР I. С. 54-55.
42. Анненский И. Ф. [Рец. на кн.]: Учебник теории словесности. Сост. М. Г. Павлович. С.-Пб., 1899. // УКР I. С. 26.
43. Анненский И. Ф. [Рец. на кн.]: Классная русская хрестоматия для младших классов средне-учебных заведений. Составленная Владимиром Стоюниным. Изд. 3-е, перепечатанное без перемен со 2-го изд., одобренного Ученым Комитетом М. Н. Пр. С.-Пб., 1893. // УКР I. с. 71.
44. Анненский И. Ф. Третье письмо (Я. Г. Гуревичу): Письменные работы и устное преподавание // "Русская школа", ? 2, 1895, с.87-103.
45. Горнфельд А. Г. Рец. на кн.: Анненский И. Ф. "Вторая книга отражений" // "Русское богатство". 1909, ? 12, с. 96-97.

О собрании