Обновление: 20.04.2022
|
|
|
| Начало \ Написано \ У. В. Новикова, статьи | |
|
Обновление: 20.04.2022 |
|
|
У. В.
Новикова
Звук и свет в лирике И. Анненского
|
|
Звук и свет в лирике И. Анненского Я люблю на бледнеющей шири Звук и свет в поэтической системе Анненского соотносятся, образуя некое единство. Вообще в индоевропейских языках слова со значением "свет, блеск" и "звук" очень похожи: др.-англ. leod (звук) - русское диалектное луд (ослепительный свет) и др. Понятие "тень" в индоевропейских языках соотносится с понятием "огонь" (ср. русск. "тень", но ирл. teinn - "огонь" и др.). В то же время тень связывается с понятиями "смерть, гибель", в древности тень человека или животного считалась его душой, слова со значением "тень" в некоторых индоевропейских языках соотносятся со значением "уходить", "отделяться". Эти данные приводит Марк Михайлович Маковский в "Сравнительном словаре мифологической символики в индоевропейских языках". Особенно ярко единство звука и света выражено у Анненского в строках из стихотворения "Он и я":
А я лучей иной звезды У Анненского звук, подобно свету, может быть ярким или тусклым.
...ночью вянущих лилей
На пыльный путь ракиты гнутся,
Мои ли без счета и меры Напротив, свет звучит, зовет.
Каких-то диких сил последнее решенье,
Вдруг - точно яркий призыв, Соотношение "звук - свет" асимметрично соотношению "тьма - безмолвие". И если при поверхностном прочтении стихотворений Анненского, возникает чувство, что поэт смотрит на мир сквозь пелену, туман, дым или чад, то анализ данных семантических пар показывает, что это взгляд человека, слишком хорошо знающего детали и частности жизни. Поэтическое пространство Анненского не слишком освещено, скорее это полусвет (прилагательное "яркий" он использует всего 10 раз), далекий рассеянный свет (луч, звезда), или свет в ограниченном пространстве (свеча, пламя, фонарь, костер). Существительное "свет" употреблено 15 раз, в частности с такими эпитетами: недоступный, лунный, мертвый, унылый, зыбкий, дрожащий, мягкий. Главный источник света в поэзии Анненского - солнце, оно упоминается 58 раз. Солнце у Анненского подобно человеку: то беспощадное, ("С балкона"), то усталое ("Параллели"), то смеющееся ("Сизый закат"), то "за гарью тумана / Желто, как вставший больной". Солнце - средство преодолеть "стоны тяжкие метели":
Но солнце брызнуло с постели
Оно лучшая награда: Образ солнца связывается с молодостью, силой, задором, как, например, в этих строках, в которых слышно сожаление об утраченной молодости:
Когда высоко под дугою Иногда солнце противопоставляется некоему лучу:
Солнца в высях нету. Луч - еще один значимый для поэта источник света. Этот образ - символ недосягаемости, чистоты, таинственности. Поэзия манит туманом лучей ("Поэзия"), надежда тоже имеет лучи ("Еще один")... В стихотворении "Человек" Анненский пишет:
Я завожусь на тридцать лет, Но вместе с тем, луч - это и очень конкретный, реальный образ.
И что надо лечь в угарный, Есть и другие источники света: свеча - 26 словоупотреблений, звезда - 17 словоупотреблений, пламя - 12, фонарь - 11, костер - 7. Это самые частотные, но есть и маяк, факел, фейерверк, спичка, лампа, искра, вспышка. Кроме этого есть отсветы, отблески, блики, мерцания, сияния, сверкания и свечения. Приглушенность, мягкость освещения вызвана, возможно, тем, что яркий свет у Анненского противопоставлен мгновению творческого осмысления, постижения реальности:
Хочу ль понять, тоскою пожираем, Яркий свет у Анненского может разрушить, уничтожить что-то неуловимо-тонкое в человеческих отношениях. В стихотворении "На закате" он пишет:
Побудь со мной грустна, побудь со мной одна: Свет часто встречает препятствия на своем пути, об этом говорят всякого рода тени (тень - 76) и дымы (дым - 26). Но полной темноты почти нет, само слово "тьма" употреблено только дважды, есть сумрак - 10 словоупотреблений, мгла - 6, полутьма - 4, потемки - 4. Звуки в поэтическом пространстве Анненского тоже, за редким исключением, приглушенные (прилагательное "тихий" используется 12 раз; "громкий", "звонкий", "шумный" - лишь по одному разу). Существительное "звук" использовано только 7 раз, "музыка" - употреблено 10 раз. Понятие "музыка" выражает примерно то же, что символизирует образ луча: мечту, надежду, что-то невыразимое, таинственное:
Мне надо дымных туч с померкшей высоты, Интересно, что среди музыкальных инструментов - собственно источников музыкальных звуков, на первом месте бубенцы (8 словоупотреблений), далее - лира (6 словоупотреблений), 5 раз упоминаются скрипка и труба, по 4 раза шарманка, колокольчики и колокол. Среди шумов ("шум" - 5 словоупотреблений, "гул" - 2, "гам" - 2, "рокот", "рев" - по одному разу) легко расслышать и "скрипенье надломанных сосен", и колокольчик, который "в зимнюю ночь рассказывает путнику свадебную историю", и сердце, что "тихим бубенчиком бьется", и "гонг унылый". Полная тишина такая же редкость в поэзии Анненского, как и отсутствие света. Существительные "тишина" и "молчание" используются всего по 3 раза, "тихость", "тишь", "безмолвие" - однократно. Тишина связывается с темнотой так же, как и звук соотносится со светом. Из стихотворения "После концерта":
В аллею черные спустились небеса, Если свет и звук символизируют жизнь, реальность, настоящее, то тишина и тьма - это смерть и прошлое. В стихотворении "Сон и нет" есть такие строки:
Бред то был или признанье? Тема этого стихотворения доведена до страшного конца в стихотворении "Свечка гаснет", это подчеркивает синтаксический параллелизм и единый ритмико-интонационный рисунок стихотворений:
Эх, заснуть бы спозаранья, Более конкретный образ соотнесения тьмы и безмолвия есть в стихотворении "Петербург":
Да пустыни немых площадей, В поэтическом пространстве Анненского нет контраста света и тьмы, громкого звука и безмолвия. Нужно уметь расслышать, рассмотреть, угадать по едва заметным очертаниям всю многогранность поэтических образов, семантическую многослойность, тематическую "сцепленность" стихотворений. Вместе с тем источники звука и света конкретны и реальны, что говорит о стремлении поэта глубже постичь действительность, а не спрятаться от жизни за дымами и отсветами. Многое объясняют строки из стихотворения "В ароматном краю...", которое написано в 1904 году:
А еще потому, что в сияньи сильней
Источники:
1 Анненский И. Ф.
Трактир жизни: Стихотворения.
М., 1998, с. 448.
Образ Парки в лирике И. Ф. Анненского
Источник текста: Литература в диалоге культур-2: Материалы международной научной конференции.
Ростов-на-Дону, 2004. С. 88-92. В мифологических системах практически всех народов мира существовало стремление "материализовать" такое принципиально непознаваемое и абстрактное понятие, как судьба. Например, в греческой мифологии человеческая жизнь оказывается во власти богинь судьбы мойр: Клото прядет нить, Лахесис проводит через превратности судьбы, Атропос перерезает нить, обрывая жизнь1. У римлян богинями судьбы считались парки (равнозначные греческим мойрам): Нона и Децима (покровительницы рождения) и Морта (носительница смерти)2. В скандинавской мифологии нить судьбы прядут норны. По аналогии с тремя парками созданы богини судьбы и в латышской мифологии: Карта, Декла и Лайма, которые выступают вместе или чередуются3. В славянской мифологии существуют поверья и сказания о трех девах (или старухах) судьбы, например, русских рожаницах, болгарских наречницах и т.д.4. Все персонификации судьбы тройственны, хотя первоначально образ божества судьбы понимался как неделимый и связывался с богиней, дающей человеку жизнь, определяющей его участь. Римские парки, например, восходят к родовспомогательнице Карменте (считалось, что в песнях она предсказывает судьбу новорожденным)5. Цель данной статьи - проанализировать воплощение образа Парки, а также мифологической символики, связанной с образом богини судьбы в целом, в лирике Иннокентия Анненского. Само существительное "судьба" имеет всего 5 словоупотреблений в лирике поэта. Полагаем, что это не случайно: Анненский не считает силы судьбы довлеющими, предопределяющими существование человека. Для него это понятие является мистическим лишь отчасти. Например, в стихотворении "Другому" даже звучит мысль о возможности человека противостоять судьбе:
Наперекор завистливой судьбе В этих строках звучит явная реминисценция на известные стихи Горация, Державина, Карамзина, Пушкина. Для Анненского, как и для многих поэтов, судьба персонифицируется в образе Парки. Непосредственное упоминание ее имени встречаем в сонете "Парки - бабье лепетанье" из цикла "Бессонницы". Название сонета - чуть измененная строка известного стихотворения Пушкина, написанного в 1830 году и озаглавленного "Стихи, сочиненные ночью во время бессонницы". В цитируемую строку Анненский вносит тире. Сама Парка появляется лишь в названии, и ее образ тяготеет к образу земной женщины, прядущей нить. Данная интертекстуальная ссылка выполняет несколько функций: экспрессивную (поэт сообщает о своем культурно-семиотическом ориентире), апеллятивную (стихотворение адресовано читателю, способному опознать цитату), метатекстовую (для глубокого понимания данного текста необходимо обратиться к тексту-источнику). Цитируя именно эту строку, Анненский проявляет себя вдумчивым ценителем пушкинского наследия: по мнению В. В. Кожинова "лишь в XX веке стихи эти были причислены к высшим творениям поэта"6. В стихотворении Пушкина чувства смутны и не приводят к какому-то итогу, а лишь побуждают размышлять ("Что ты значишь, скучный шепот? / ...От меня чего ты хочешь? / Ты зовешь или пророчишь? / Я понять тебя хочу..."). У Анненского же иносказательно, через мифологическую символику делается трезво-беспощадный вывод о быстротечности жизни и суровой неотвратимости ее конца:
Но мая белого ночей В последней строке данного четверостишия можно услышать отголосок тяжелой болезни сердца, которой страдал Анненский. Значимо, что поэт не боится смерти, а воспринимает ее как неизбежность, понимая, что "лепет веретена" может оборваться в любую минуту. Мотив неизбежности смерти звучит еще более резко в черновом автографе стихотворения "Трактир жизни", а в образе богини судьбы Парки усилены черты реальной женщины. "Трактиром жизни" Анненский метафорически называет обыденность человеческого существования. На выходе из этого "трактира" каждого ожидает одно:
А в сенях - седая Парка. Анненский видит Парку седой, этот эпитет привносит в образ богини ощущение земной усталости, грусти, невозможности противостоять времени, которое беспощадно ко всем. В окончательном варианте данное четверостишие выглядит несколько иначе:
А в сенях, поди, не жарко: Таким образом, строка "А в сенях - седая Парка" была заменена поэтом в окончательном варианте на другую: "А в сенях, поди, не жарко". Как видим, изменения коснулись и существа и стиля. От абстрактно-мифологической Парки Анненский переходит к просторечно-иронической конструкции: "А в сенях, поди, не жарко". На наш взгляд, это говорит, с одной стороны, о минимальной значимости для Анненского самого образа Парки. И, с другой стороны, о желании поэта усилить, конкретизировать, материализовать мысль о неизбежности смерти и бессмысленности попыток человека строить какие-либо иллюзии относительно возможности ирреального существования. Смерть не спасает от тягот земного бытия. Этот настойчиво повторяемый мотив, особенно важен на фоне поэтических упований многих авторов-современников Анненского на иные, идеальные миры. Отказавшись от самого образа, Анненский неоднократно обращается к образу реальной женщины, но использует в ее создании и некоторые традиционные атрибуты богини судьбы. Одним из таких атрибутов для Анненского является нить. Традиционно нить - символ жизни, это как раз и восходит к мифологическому представлению судьбы как прядущей женщины. Это закреплено и в русских пословицах о судьбе, жизни, например: "Отвяжись, худая жизнь, привяжись хорошая!", "Судьба придет - по рукам свяжет" и др.7. Прядется не только нить, вервь и жизнь, но также составляется человеческая община, в которой все связаны общими стремлениями и целями (ср. поговорка "одной веревочкой связаны"). Образ нити обозначает соединение, переплетенность поколений: сербо-хорватское слово "вревник" (родственник), лувийское "warwala" (семья, зародыш, потомство) однокоренные с русским словом "вервь" (веревка). У Анненского есть стихотворения, в которых реальные женские образы становятся символичными, благодаря ассоциативной связи с прядущей Паркой. Так, в стихотворении "Старые эстонки" (1906 г.) мифологическая символика богини судьбы привнесена в образы матерей, сыновья которых были расстреляны в 1905 году во время подавления рабочего восстания в городе Ревеле (сейчас Таллинн):
Если ночи тюремны и глухи, Старые эстонки становятся символом судьбы и неотвратимости наказания за бездействие для интеллигентного, совестливого человека, чувствующего личную ответственность за происходящее в стране. В стихотворении "Нервы" символом безрадостной судьбы тоже становится женщина, которая вяжет. Анненскому удается передать тоскливое однообразие жизни семейной пары с помощью бесконечного диалога ни о чем, когда двое не слышат друг друга. Характерен подзаголовок стихотворения - "Пластинка для граммофона". Как бесконечно кружится пластинка, так бесконечно и вязание ненавистной жены.
Как эта улица пыльна, раскалена! Мысль о безысходности такого существования подчеркивается равнодушно-отстраненным поведением жены: "Вздохнув, считает молча петли". Мифологический образ Парки трансформируется в беспощадно-реалистический образ женщины мещанки, ограниченной, откровенно глуповатой, но неотступно определяющей судьбу другого человека. Восприятие Анненским Парки в целом опирает на мифопоэтические традиции. Но к образу земной женщины, которая "мотает гарус" или "считает молча петли", Анненский обращается чаще, чем к образу богини. В поздних стихах поэта образ, воплощающий понятие судьбы, лишь ассоциативно связывается с собственно мифологическим представлением о Парке. Появляется большая конкретность, реалистические, даже натуралистические детали, что свидетельствует о стремлении Анненского смотреть на мир без иллюзий. Новый образ более естественно вписывается в "вещный мир" поэзии Анненского.
1 Мифы народов мира. Энциклопедия: в 2 тт. Т.
2 (Гл. ред. С. А. Токарев). М., НИ "Большая Российская энциклопедия",
2000, с. 344.
Пространство ночи в лирике И. Анненского
Источник текста: Культурная жизнь юга России. Краснодар,
2007. ? 2. С. 40-45. Понятие 'ночь' - одно из самых значимых для И. Анненского, само существительное 'ночь' является самым частотным в лирике. М. Волошин писал: 'Ничто не удавалось <:> так ярко, так полно, так убедительно законченно, как описание кошмаров и бессонниц' (2, с. 525). Если характеризовать восприятие Анненским ночи в целом, то очевидно, что оно лежит в рамках традиционного мифопоэтического восприятия: ночь становится временем зловеще-мистических событий, неких промежуточных состояний сознания на грани реального и ирреального; с ночью связана и тема двоемирия. Цель данной статьи - выявить особенности воплощения мифологемы 'ночь' в лирике И. Анненского. Действительно, ночь часто воспринимается Анненским как особое многомерное пространство, где разворачиваются кошмарно-фантастические или вполне реальные действия. Иллюстрацией мистически-символического восприятия ночи может служить 'бесконечный и унылый' полуночный ужин теней, описанный в стихотворении 'Там':
Ровно
в полночь гонг унылый Однако ночью готовы произойти и события совсем другого рода: по-доброму светлые, даже радостные. Так, например, в стихотворении 'Бронзовый поэт' памятник Пушкину в Царском Селе напоминает Анненскому задремавшего поэта. Бронзового Пушкина Анненский, по воспоминаниям Ф.Ф. Зелинского, считал Genio locy (гением-хранителем) Царского Села. В данном стихотворении запечатлен тот миг, когда в мыслях поэта бронзовый Пушкин оживает, и возникает ощущение полной реальности происходящего:
И ночь уже идет сквозь черные вершины: Внутреннее ощущение реальности 'оживления' словно бы выходит из-под власти сознания, но почти детское ожидание чуда ('Не шевелись - сейчас гвоздики засверкают:'), противостоит рассудочному невозможно. Сюжет этого стихотворения Анненского будет трансформирован в знаменитом 'Юбилейном' В. Маяковского. Полупризрачный мир ночи порой становится для Анненского пространством 'другой жизни', как, например, в стихотворении 'Свечку внесли':
Не мерещится ль вам иногда, Словосочетание 'иная среда' воспринимается, на первый взгляд, как несколько искусственное, почти термин (ср.: среда обитания, воздушная среда, преломляющие среды). Однако такое употребление оказывается вполне оправданным, если вспомнить толкование слова 'среда' в словаре В. Даля: в XIX веке словом 'среда' ('середа') обозначали вещество, тело, толщу, пласт ('более о веществах жидких и прозрачных'). Средним, или середним называли что-то, 'что посреди крайностей' (4, т. 4., с. 176). Таким образом, время сумерек обещает приближение 'иной среды', где 'живем мы совсем по-другому', - среды на границе обыденности дня и кошмаров ночи. Ночь в лирике Анненского воплощается в конкретных предметных образах, один из которых - ночь-дерево ('И над тобой поникнет ночь ветвями:') - запечатлен в отрывке 'Из поэмы 'Mater dolorosa', написанном в 1874 году. Это одно из немногих юношеских стихов, которое поэт, очень строго относившийся к собственному творчеству, все же берег. Неторопливо и просто выражены чувства девятнадцатилетнего поэта. Пронзительная мелодия вдали от городского шума, ожидание, 'безотчетно-грустная дума': Здесь запечатлена ночь майская, белая, томительная, бессонная для поэтов и влюбленных. Это не бессонница-кошмар, а бессонница-наслаждение, когда светлым и прекрасным кажется все вокруг, даже жалкая мелодия шарманки, и городская пыль, впитавшая благоухание цветов. Чувства обостряются, дневные заботы забыты, и мечта, кажется, вот-вот сбудется. Определенной мечты еще нет, есть только предчувствие, предугадывание, томительное ожидание. С образом ночи-полога, который повторяется в лирике Анненского трижды, связано восприятие поэтом ночи как укрытия. В одном из поздних стихотворений поэта 'Дальние руки' ночь ассоциируется с пологом, чем-то уютным, мягким, струящимся, домашним, что может защитить от посторонних глаз, дать успокоение. Образ ночи-полога повторяется в стихотворении 'Двойник' из сборника 'Тихие песни':
Лишь
полога ночи немой Здесь ночь-полог ограничивает, сужает пространство, оставляя автора наедине с 'двойником'. И звучит мысль о том, что именно ночь - время самопознания. В стихотворении 'Зимние лилии', ночь тоже видится Анненскому в образе полога.
Зимней ночью мне не спится: И вновь появляется чувство замкнутого пространства, но не безвыходного: откуда-то проникает, струиться розовый сумрак. Эпитет 'тяжелый' вовсе не дает ощущения тяжести. На наш взгляд, он приводит к мысли о нескончаемости, всеохватности, гигантском пространстве ночи. Возникает что-то ассоциативно близкое к старому значению слова полог: в XIX веке так называли парус (4, т. 3, с. 256). В этом образе воплощена ночь творчества, ночь раздумий. Итак, образ ночи-полога несет мысль о стремлении укрыться от посторонних глаз, найти успокоение; это и душевная завеса, отгораживающая от мира, порождающая долгие часы поиска себя; наконец, это способ показать нескончаемость, всеохватность ночи, которая может укрыть собою все. Ночь - пространство, где можно забыться, куда можно уйти, но даже ночью поэта не оставляет глубокое осознание иллюзорности всего, что дает ночной покой и освобождение. Даже ночью рассудочное невозможно не позволяет уйти от действительности.
О, дай мне только миг, но в жизни, не во сне, Всегда остается возможность ночью создать свой уединенный мир, оградить себя, но Анненский не делает этого, предпочитая искусственности и декоративности настоящее, пусть даже мучительное. Бóльшие страдания, чем страдания дня или ночи, поэт испытывает, чувствуя фальшь. В стихотворении 'Спутнице' Анненский пишет:
Уйдем: Мне более невмочь 'Свод картонно-синий' символизирует у Анненского искуственность, фальшь, ненатуральность в окружающей жизни, и прежде всего - в отношениях между людьми. Не случайно, что данное стихотворение входит в цикл с таким характерным названием - 'Трилистник бумажный'. Таким образом, сама по себе ночь, даже связанная с возможностью кошмаров и бессонниц, не пугает поэта. Страшнее фальшь и обман. Выход из тревог ночи поэт видит в связи с реальностью, живой жизнью, какой бы трудной она ни была, общении с людьми, проникновении в их внутренний мир. В этом смысле характерно стихотворение Анненского 'Опять в дороге', в котором зимняя дорога, туманная ночь, луна, то появляющаяся, то исчезающая за тучами заставляют путника испытывать ужас:
По ведьминой рубахе Появляется желание ехать быстрее, пытаясь спастись от собственных страхов. Но вдалеке на этой ночной зимней дороге показывается человек, 'без шапки, без лаптишек', почти неразличимый в темноте. Увидев его, поэт не может больше думать о своем, забываются все придуманные им страхи:
И стыдно стало грезы После этой встречи одиночество, как и все иллюзорные ночные страхи, отступает:
Была не одинока Интересно, что поэт ощущал одиночество, несмотря на то, что рядом был извозчик. (Так же и в стихотворении 'Колокольчики', где на глухой дороге колокольчик, но не извозчик, рассказывает путнику свадебную историю.) Родство душ ощущается с человеком бесприютным, идущим только ему одному известной дорогой. Подводя итог, важно отметить, что ночь мыслится Анненским как совершенно особое пространство, которое освоено настолько, что иногда кажется домом ('Чтобы ночь позабылась скорей: / Как покинутый дом:'). Пространство ночи у Анненского незамкнутое, оно насыщено 'действующими лицами', главное из которых - автор. Он одновременно и творец ночного мира и проницательный зритель, угадывающий аллегоричность унылого ужина теней (стихотворение 'Там'), которому мерещатся старухи-эстонки (стихотворение 'Старые эстонки'), который пытается разобраться в своих чувствах, собственной двойственности, борется с им же придуманными, страхами и призраками; нервы которого напряжены так, что даже стук дождя напоминает ему шаги слепого ('Октябрьский миф'). Особенно значимо, что Анненского не покидает мысль о том, что где-то тоже не спят, страдают и тоскуют. Вместе с ним не спит у догорающего костра 'оборванец на деревяшке' - бывший матрос с 'Громобоя', борется со сном баба над зыбкой, путник на глухой дороге в зимнюю ночь слушает свадебную историю ('Песни с декорацией'), милая метельной ночью возвращается домой (стихотворение 'Милая'); плачет ребенок, молчит кто-то жалостно-чуткий ('Осень'), гробовщик сводит счеты, в немом ожидании застыли грустные лакеи ('Трактир жизни'). Таким образом, представленные поэтические фрагменты позволяют существенно уточнить и даже скорректировать мысль М. Волошина, приведенную в начале статьи и отражающую традиционный для нашего литературоведения взгляд на лирику Анненского как на поэзию 'кошмаров и бессонниц'. Ночи и бессонницы Анненского - это время, когда обостряются чувства, оживает сердце. Ночью реализуется стремление поэта преодолеть противоречия действительности. Но даже будучи для поэта временем ярких ощущений, творческих поисков, ночь никогда не заслоняет для Анненского тревог и радостей реальной жизни. Представленные выводы в большей степени подтверждает мысль о том, что ':творить для Анненского - это уходить к обидам других, плакать чужими слезами и кричать чужими устами, чтобы научить свои уста молчанию, и свою душу благородству' (3, с. 75). ЛИТЕРАТУРА
1 Анненский И. Ф.
Трактир жизни: Стихотворения.
М.: Изд-во ЭКСМО-Пресс, 1998.
Развитие мотива пути в лирике И. Ф. Анненского
Источник текста:
Русская литература в мировом культурном и образовательном пространстве.
Материалы конгресса. Санкт-Петербург, 15-17 октября 2008 г. Русская
литература в контексте мировой культуры. Место и роль русской литературы
в мировом образовательном пространстве / Под ред. П. Е. Бухаркина,
Но, Рогожиной, Е. Е. Юркова. В. 2.тт. Т. 2. Ч. 1. Спб.: МИРС,
2008. С. 177-183. Исследователями уделяется недостаточное внимание интерпретации развития мотива пути в лирике И. Ф. Анненского, несмотря на то, что этот мотив для понимания эстетики его творчества имеет большое значение. Тема пути либо трактуется слишком субъективно, либо отрицается вовсе. Например, Д. Е. Максимов пишет, что тема пути совершенно отсутствует в лирике И. Анненского: 'Отсутствие темы пути у Анненского косвенным образом подтверждается и его 'сологубовским' отношением к хронологии стихотворений: поэт оставлял их без дат'1. Современный исследователь Н. В. Налегач замечает, что дорога в лирике И. Анненского: 'оказывается метафорой жизни <:> но при этом развитие пушкинской традиции связано лишь с мрачными мотивами <:> Что касается таких пушкинских мотивов, как упоение стремительным движением по утренней дороге <:> то Анненскому они оказываются чуждыми'2. Мотив пути рассматривается нами как доминантный в лирике И. Анненского, несмотря на относительно невысокую частотность центральных лексем (34 словоупотребления)3. Значительное место в лирике поэта занимают слова, так или иначе соотносящиеся с центральными. Это лексемы, обозначающие средства и способы передвижения, время нахождения в пути и т. д. Например, в русле развития мотива пути в лирике Анненского лежат такие лексемы: идти, бежать, летать, шаг, поезд, полет, бег, даль, след и многие другие. Для адекватной интерпретации развития мотива пути значима также фоновая информация, в частности, некоторые биографические данные: в 1906-1908 гг. И. Анненский, будучи инспектором Петербургского округа, совершает множественные инспекторские поездки в Псков, Великие Луки, Великий Устюг и другие северные города России. Не только жизнь, но даже смерть Иннокентия Анненского оказывается связанной с мотивом пути: в ноябре 1909 года поэт скоропостижно скончался на ступенях Царскосельского вокзала на пути в Царское Село. Попытаемся проследить малоизученные особенности развития мотива пути в лирике И. Анненского. Лексемы 'дорога' и 'путь' в понимании И. Анненского очень близки по значению и связаны, во-первых, с перемещением в пространстве; во-вторых, с перемещением во времени - жизненным путем. Для более глубокого понимания мотива пути в лирике И. Анненского значим анализ и интерпретация периферийных, но лежащих в русле развития общего доминантного мотива мотивов 'Дорога - жизненный путь' - 'Поиск пути'. В целом тема жизненного пути имеет большое значение для И. Анненского. В стихотворении 'Опять в дороге' из сборника 'Тихие песни' свою жизнь поэт описывает как время, проведенное в дороге. Вот как он пишет о молодости:
Когда высоко под дугою В метафоре 'звенело солнце' происходит соединение световых и звуковых ощущений. Этот же характерный прием И. Анненский использует в другом стихотворении:
На пыльный путь ракиты гнутся, В метафорическом использовании Анненским световых и звуковых характеристик, связанных с темой дороги, обнаруживается привычная для русского человека ассоциация дорога - звон подков - звук колокольчика. В стихотворении 'Опять в дороге' прослеживается мысль о быстротечности жизни. События мелькают, словно верстовые столбы, 'они пугливо отлетали:', - пишет поэт о светлых минутах жизни. В другом стихотворении 'Что счастье?', есть похожий образ: 'Что счастье? Чад безумной речи? / Одна минута на пути:'. Конец жизни предстает для поэта в образе стены, преграды, препятствия, которое не позволяет продолжать путь:
А там стена, к закату ближе, Все стихотворение, затрагивающее такую непростую для каждого человека тему быстротечности жизни, несмотря на его метафоричность, воспринимается просто и ясно. Жизнь ощущается поэтом как непрерывное движение, и данный порядок вещей оценивается им с философским спокойствием:
Пройдут года: Быть может месяца: В стихотворении 'Киевские пещеры' узкий коридор пещер тоже становится символом жизненного пути (а отчасти и жизненного пространства вообще):
Нет, не хочу, не хочу! Минутный всплеск эмоций, представленный в стихотворении репликами внутреннего диалога, подавляется рассудочным: 'Тише: Ты должен ползти:'. Вновь возникает мотив неотступности, ясного осознания своего долга и шире - судьбы. Этот мотив по-новому звучит в стихотворении 'Завещание', где, обращаясь к Вале Хмара-Барщевскому, И. Анненский пишет:
Неровен наш и труден путь - В этих строках-напутствии звучит мысль, как никакая другая характеризующая внутреннее состояние И. Анненского, мысль о необходимости уважительного отношения к людям, какими бы слабыми и неудачливыми в жизни они ни были. Мотив поиска пути является одним из самых значимых в лирике И. Анненского. В стихотворении 'Далеко: Далеко:' читаем:
Мы тронулись: Тройка плетется, Образ тройки в стихотворении И. Анненского ассоциативно соотносится с гоголевским из 'Мертвых душ', где Н. В. Гоголь сравнивает Русь с летящей тройкой. В строках И. Анненского образ тройки не связан с быстрым бегом, напротив, мотив поиска пути внешне выражен через замедленное движение. Внешне, со стороны может показаться, что пути и движения как будто и нет вовсе ('Тройка плетется / Никак не найдет колеи'), однако с помощью противопоставления ('А сердце бубенчиком бьется / Так тихо у потной шлеи') поэт смещает акценты: подчеркивается внутреннее напряжение, эмоциональная взволнованность, невидная постороннему глазу мучительность поиска пути. Путь (в данном случае это может быть и собственный творческий путь, и путь, выбираемый страной) определяется с трудом, медленно, ощупью, но сколько внутренних сил отдано этому определению. Вместе с мотивом выбора пути рождается мотив единения человека со всеми, кто вместе с ним выбирает этот непростой путь. В стихотворении 'Прелюдия', поэт, чувствуя свою дорогу, готов идти 'ощупью', один. Эта дорога - творчество:
Пусть это только миг: В тот миг меня не трогай, Процесс мышления тоже осознается И. Анненским как дорога, путь, который приводит к тому или иному итогу. Например, в статье 'Бранд - Ибсен' И. Анненский, чувствуя, что ранее заблуждался, пишет: 'но теперь, когда ноги мои подламываются от усталости, мне кажется, что я нашел бы и настоящую дорогу'. В статье 'Гончаров и его Обломов' И. Анненский ссылается на статью И.А. Гончарова 'Лучше поздно, чем никогда', где есть близкая поэту мысль: 'Я спешу, чтоб не забыть, набрасывать сцены, характеры, на листках, клочках - и иду вперед как будто ощупью, пишу сначала вяло, неловко, скучно <:> пока вдруг не хлынет свет и не осветит дороги, куда мне идти'. Мотив поиска пути есть и в стихотворении 'Лунная ночь в исходе зимы':
Мы на полустанке, Мотив поиска пути лежит в целом в традициях русской классической литературы. Но заметны и уникально-авторские изменения значения лексем 'дорога' и 'путь'. Например, при развитии мотива поиска пути особенно значимы следующие контекстуальные компоненты значения: 'ощупью', 'медленно', 'наугад'. Углубить восприятие развития мотива пути позволяет рассмотрение мотива дорожных впечатлений в лирике поэта. В дороге для И. Анненского большое значение имеют остановки. Дорога манит поэта не головокружительной скоростью, хоть и пишет он в стихотворении 'Я люблю' из 'Трилистника замирания':
Я люблю замирание эха Остановки в пути часто значат для поэта не меньше, чем сам путь. В стихотворении 'В дороге' из сборника 'Тихие песни' описано раннее утро во время 'раздышки' - так называли раньше остановку в пути, привал. Все еще спят, только лирический герой, которому, может быть, так и не удалось уснуть, видит, что:
Перестал холодный дождь, Из-за тумана нивы и рощи видны нечетко. Следовательно, чтобы увидеть именно пятна нив и рощ, нужно смотреть обязательно с возвышения. Автор словно сверху обозревает все доступное взору пространство, ничего не упуская из виду:
Жеребячий дробный бег, Наступающее утро открывает картину пробуждающейся деревенской жизни, люди возвращаются к обычным делам и заботам. Колодезные журавли воспринимаются здесь как символ надежной, безотказной работы на пользу других, работы, на которую они обречены и которая, в переносном смысле соотносимая с жизнью самого поэта, становится судьбой. А. Блок в одном из писем Анненскому говорил о том, что строки о колодезных журавлях из стихотворения 'В дороге' близки ему: 'Это навсегда в памяти, часть души осталась в этом'. В дневниковых записях самого А. Блока находим похожее восприятие деревенской жизни: 'Виденное: гумно с тощим овином. Маленький старик, рядом - болотце. Дождик. Сиверко. Вдруг осыпались листья молодой липки на болоте у прясла под ветром, и захотелось плакать'. 'Невероятная близость переживаний, объясняющая мне многое о самом себе', - напишет, размышляя об И. Анненском, Александр Блок. Возможно, именно в этом умении видеть и чувствовать и заключается 'невероятная близость переживаний' поэтов. 'Родину, правда, в особой, ему одному свойственной установке большого мастера, Иннокентий Анненский чувствовал, переживал, жаждал и выявлял так, как это бывало лишь в редчайшие и лучшие моменты русского искусства вообще', - писал В. Н. Ильин. Путь лирического героя И. Анненского - это часто встреча с бесконечными и безрадостными русскими дорогами, когда 'в тарантас дождит туман' и 'все поплыло в хлебь и смесь, / Пересмякло, послипалось:', когда с болью в сердце видишь 'кошмары снов мужичьих под рогожами телег', нищих, бедную семилетнюю девочку, ведущую лошадей; похоронную процессию: Все, увиденное в дороге, запоминается. Даже не видя дороги, И. Анненский всегда чувствует ее, как, например, в стихотворении в прозе 'Andante': 'Я не вижу дороги, но, наверное, она черная и мягкая: рессоры подрагивают, копыта слабо-слабо звенят и хлюпают'. С развитием мотива дорожных впечатлений связан у И. Анненского и мотив совести, ответственности за происходящее. В стихотворении 'В дороге' из утреннего тумана появляется нищий. Это заставляет поэта почувствовать себя и все общество виноватым за его судьбу:
Дед идет с сумой и бос, И. Анненский чувствует свою вину за судьбы простых людей, думая больше не о себе, а о них. Вопрос совести очень значим для поэта, это отмечал и А. В. Федоров: 'Чувство ответственности и глубокой тревоги за совершающееся вокруг, за других, за чужие жизни постоянно проступает в лирике Анненского <:> Это чувство тревоги не случайно питается дорожными впечатлениями, связывавшимися для поэта с социальной темой'. Вопрос совести, ответственности за происходящее, у И. Анненского связывается с образами детей. В стихотворении 'Картинка' из 'Трилистника из старой тетради' поэт описывает встречу с девочкой: 'Глядь - замотанная в тряпки / Амазонка предо мной'. Образ семилетней крестьянской девочки близок к образу шестилетнего Власа, везущего дрова из лесу, в поэме Н. А. Некрасова 'Крестьянские дети':
Лет семи всего - ручонки Сходны не только образы крестьянских детей, обращает на себя внимание и сострадательное отношение И. Анненского к лошади ('Не дают плестись клячонке'), такое отношение также традиционно в русской литературе. Мотив сострадательного отношения к лошади, кроме стихотворений Н. А. Некрасова, находим в рассказе Л. Н. Толстого 'Холстомер', рассказе А. И. Куприна 'Изумруд' (1907г.) и многих других произведениях. В романе Ф. М. Достоевского 'Преступление и наказание' Раскольников тяжело переживает кошмарный сон, в котором люди издеваются над 'маленькой, тощей саврасой крестьянской клячонкой'. 'Все мы немножко лошади, / каждый из нас по-своему лошадь', - так продолжает эту тему В. В. Маяковский в стихотворении 'Хорошее отношение к лошадям': Таким образом, развитие мотива пути в лирике И. Анненского реализуется через мотивную парадигму: 'дорога - жизненный путь' - 'поиск пути' - 'дорожные впечатления'. Интерпретация данного мотива дает возможность раскрыть одно из магистральных направлений лирики поэта, что способствует по-настоящему глубокому, объективному восприятию его поэтического наследия.
Проблема отношения искусства к действительности в творчестве И. Ф. Анненского Текст доклада на XII Международной конференции "Русистика и современность" (к 200-летию со дня рождения Н. В. Гоголя), секция "Русская литература в контексте времени", начало октября 2009 г., Одесса. Конференция проводится кафедрой русского языка Одесского национального университета им. И. И. Мечникова раз в три года при участии МАПРЯЛ (Международная ассоциация преподавателей русского языка и литературы), УАПРЯЛ (Украинская ассоциация преподавателей русского языка и литературы), фонда "Русский мир". В этом году в организации принимал участие и пед. университет им. А. И. Герцена (Москва). Текст предоставлен автором.
В литературоведении тему творчества в лирике И. Анненского традиционно связывают с темой мучительности обыденного существования, желанием уйти от общественных проблем, стремлением к идеалу. Рассуждая о природе поэтического вдохновения и проблеме предназначения поэта и поэзии, Н. В. Налегач отмечает, что 'лирический герой Анненского, пройдя через искушение 'чадной слитностью видений', в итоге приходит к требованию: 'люби раздельность и лучи', становясь в искусстве жрецом Аполлона и пиреиды-Музы' [5: 3]. М. М. Бахтин, пытаясь раскрыть глубинные основы творчества И. Анненского, в лекциях по истории русской литературы говорил о его лирике: 'основная тема поэзии Анненского - отраженная, теневая жизнь. Когда-то смысл в жизни был, но осталась лишь тоска припоминания. Невозможность восстановить утраченный смысл выражают: фраза, в которой не хватает самого важного слова, чтобы осмыслить ее, залитая чернилами страница, бессмысленный плач детей: В 'Посылке' из 'Баллады' Анненский вживается в трубы солдат, и вся его поэзия кажется ему таким же недоумением, как доносящееся издали пение труб' [2: http://annensky.lib.ru/notes/bahtin.htm]. Не станем сейчас оспаривать представленные выводы, являющиеся вполне традиционными для нашего литературоведения. Попытаемся проследить малоизученные особенности развития мотива творчества в лирике И. Анненского, полагая, что именно они в сложной и многокрасочной картине художественного мира поэта явились в конечном итоге определяющими. В ранней лирике поэту не всегда удавалось преодолеть тяготение к символизму, но в поздних стихотворениях И. Анненского отчетливо звучит мысль о невозможности для истинного поэта какого бы то ни было ухода от действительности. В стихотворении 'Поэту' эта мысль выражена точно и ясно:
В раздельной четкости лучей
И грани ль ширишь бытия Мысль о действительности, которая служит первоосновой любого творчества, пронизывает все это стихотворение. И. Анненский осознает, что поэзия без реальности, как и поэт без общества, - ничто, лишь 'чадная слитность видений'. Целостное, 'целокупное', как он пишет, восприятие мира невозможно, если поэт полностью погружен только в собственные ощущения и переживания. Главный смысловой, идейный центр названного стихотворения - признание поэта: 'власть вещей', неразрывное единство 'я' и 'не я' не только не угнетает, но, более того, власть реальной действительности, земной человеческой жизни становится 'маяком', путеводной звездой:
Та власть маяк, зовет она, В одной из работ тонкого ценителя лирики И. Анненского О. Ронена содержится комментарий к этому стихотворению, который косвенно подтверждает наши выводы: 'Стихотворение 'Поэту', опубликованное спустя полвека после смерти Иннокентия Анненского, посвящено проблеме 'я' и 'не-я' в двуедином плане художественной критики и философского критицизма. В философии термином 'не-я' в смысле 'объект' пользовался Фихте, заключавший в этом абстрактном понятии природу как чисто объективное, и Шеллинг, говоривший, однако, о единстве субъективного и объективного во всех сферах. Адресовано стихотворение Анненского не Гумилеву, как считал мой покойный профессор в Гарварде В. М. Сечкарев, и не Валентину Кривичу, как предположил Ф. Ингольд, а - дидактически - обобщенному поэту' [8: 453]. И. Анненский уверен, в мире нет ничего кроме жизни, обычной жизни людей. Но именно в ней, а не среди туманности иных миров заключено возвышенное и земное, 'бог и тленность', уродливое несовершенство и божественная красота человеческого гения. Как видим, проблема отношения поэзии к действительности волновала И. Анненского, и реальная жизнь, окружавшая поэта, никогда не была для него только 'символом', просто 'подобием'. Еще в 1883 году, задолго до появления первых манифестов и стихотворных сборников русских символистов, И. Анненский утверждал, что 'только одна любовь к людям может возвысить человека и дать ему настоящую цель в жизни <:> Едва ли не самое главное для поэта - направить наши симпатии в тот мир обездоленных, униженных и оскорбленных, который не может и не должен оставаться вне лучшей цели человеческой жизни' [1: 235-237]. Следовательно, уже в ранних своих выступлениях и статьях И. Анненский во взгляде на роль и назначение искусства, в частности поэзии, отстаивает лучшие гуманистические традиции русской классической литературы. В неопубликованном предисловии к первому сборнику своих стихов 'Тихие песни' Анненский подчеркивает мысль о единстве истинного поэта с внешним миром: 'Мир, освещаемый правдивым и тонким самоанализом поэта, не может не быть страшен, но он не будет мне отвратителен, потому что он - я' [1: 206]. Из такого понимания органической связи поэта и действительности, 'я' и 'не я' вытекает мысль о невозможности для Анненского видеть в окружающей жизни 'только отблеск, только тени'. Взгляды И. Анненского на вопрос об отношении искусства к действительности отразились и на его представлении о роли и назначении поэта. В трактовке теоретиков символизма А. Белого и В. Иванова, поэт - это творец жизни, не просто художник, но тайновидец и тайнотворец жизни. В первом сборнике стихов А. Белого 'Золото в лазури' (1904 г.) поэт прямо является в облике пророка, 'нового Христа', предсказания его носят открыто апокалиптический характер. Откликаясь на бурное обсуждение облика поэта в литературе начала века, И. Анненский писал: 'Кажется, нет предмета в мире, о котором бы сказано было с такой претенциозностью и столько банальных гипербол, как о поэзии <:> Идеальный поэт поочередно, если не одновременно, являлся и пророком (я уже не говорю о богах), и кузнецом, и гладиатором, и Буддой, и пахарем, и демоном, и еще кем-то, помимо множества стихийных и вещественных уподоблений <:> Кто-кто не указывал поэту целей и не рядил его в собственные обноски?' [1: 201-202]. Взгляд символистов на поэта как на пророка, мессию является следствием признания самоценного значения искусства, низведения действительности до уровня всего лишь 'внешнего покрова'. Чуждая догматизма, поэзия И. Анненского никогда не претендовала на роль спасителя и наставника человечества. Болезненно совестливый, чуткий к правде человеческого чувства, Иннокентий Анненский видел фальшь и искусственность в попытках своих современников предстать в облике 'творцов жизни'. В статье 'Что такое поэзия?' Анненский замечает: '<:> мне решительно нечему учить <:> Конечно, мысль, этот прилежный чертежник, вечно строит какие-нибудь схемы, но, к счастью, она тут же и стирает их без особого сожаления' [1: 202]. И. Анненский не просто не способен поставить свое 'я' превыше всего. Под маской поэтического своеволия он слишком хорошо видит всего лишь беспомощность, малодушное бегство от жизни. И как бы ни манила 'волшебная сказка', поэт не хочет обмана, он находит в себе силы вернуться к грубой реальности и трезво оценивать происходящее. В составе 'Кипарисового ларца' было напечатано стихотворение 'Другому', которое можно считать продолжением размышлений И. Анненского о проблеме связи поэзии и поэта с действительностью. Стихотворение не датировано, но спокойный, неторопливый тон его, обдуманная взвешенность каждой строки, четкость мысли, простота стиля - бесспорно, результат многих лет работы мысли:
Я полюбил безумный твой порыв,
:
: Как видим, поэт не сомневается в том, что безумство порыва, божественный огонь - далеко не самая лучшая, тем более истинная часть его души. Гордится же он, ценит в себе верность, искренность слов, целомудренность мысли:
Твои мечты - менады по ночам, Не случайно поэт выбирает образ Андромахи, земной женщины, - воплощение любви и верности. Не блеск иных миров, а именно человеческое чувство близко поэту. Ровность интонации, эпическая неторопливость повествования свидетельствуют о глубокой уверенности поэта в истинности выбранного пути. В стихотворении 'Другому' И. Анненский надеется, что именно это земное, человеческое 'я' как самое ценное в его поэзии будет понято и принято потомками. Поэт не переоценивает своей роли и значения. Отчетливо сознавая слабость и недостатки свои и своих современников, И. Анненский надеется на будущее поколение, которое должно стать лучше, совершеннее, сильнее нынешнего. Мечтая о том, другом поэте будущего, который 'полюбит, и узнает, и поймет' душу своего предшественника, И. Анненский добавляет:
Пусть только бы в круженьи бытия Идейное содержание стихотворения 'Другому' свидетельствует о развитии мировоззрения поэта. Причем особенность этой эволюции в том, что 'лирика Анненского с годами не столько уходила по содержанию от своих истоков, сколько развертывала изначально заложенное в ней ядро' [3: 97]. И победа реального, земного, человеческого в его душе явилась отражением развития взгляда поэта на более общую философско-эстетическую проблему отношения поэзии и поэта к действительности. Только реальная действительность, по мнению Анненского, может дать поэту все богатство, прелесть и полноту ощущений, ибо никакое искусство не может соперничать с жизнью по глубине переживаний, яркому разнообразию красок - таков общий вывод И. Анненского. Анненский уверен, что творения истинно великих художников живут в веках именно потому, что их авторы черпали вдохновение из неиссякаемого источника жизни:
Красой открытого лица И напротив, все ирреальное, 'запредельное' есть лишь химера, обман, не достойный внимания поэта:
Ужель достойны вы певца, В древнеегипетской мифологии Изида (Исида) была богиней не только плодородия, воды и ветра, но и покровительницей волшебства [4: 476]. Это значение менее известно, но И. Анненскому, тонкому знатоку античной культуры и мифологи, оно, бесспорно, было знакомо. Именно такое объяснение вытекает из контекста, помогает глубже раскрыть идейное содержание стихотворения. В облике Изиды, богини волшебства, поэт объединил все неестественное, искусственно созданное, колдовское. Справедливость такого толкования подчеркивают и строки из самого стихотворения:
Нет, не уйти от власти их вещей Таким образом, поэт у И. Анненского - личность тонко чувствующая, стремящаяся увидеть и воплотить в искусстве прелесть и очарование красоты мира. Поэт в восприятии И. Анненского не должен бежать от глаз 'Не я', замыкаясь в собственном тесном мире, его назначение - смело и открыто идти навстречу жизни, постигая 'нагие грани бытия'. В связи с развитием мотива творчества в лирике И. Анненского актуализируются следующие контекстуально-ассоциативные компоненты значения: 'реальность', 'жизнь', 'целостность', 'осознанность'. Главной целью творчества, в частности поэзии, И. Анненский считает пробуждение сознания в другом человеке. В письме А. Н. Веселовскому (17 ноября 1904 г.) И. Анненский пишет: '<:> я занялся рефератом об эстетическом моменте новой русской литературы. Целью моей было обратить внимание на интересность новых попыток повысить наше чувство речи, т.е. попыток внести в русское сознание более широкий взгляд на слово как на возбудителя, а не только выразителя мысли' [Анненский 1979: 592]. В статье 'Что такое поэзия?' И. Анненский пишет о 'поэтическом гипнозе', который 'оставляет свободной мысль человека и даже усиливает в ней ее творческий момент' [Анненский 1979: 202]. И продолжает, говоря о назначении и роли поэта: 'Поэт не создает образов, но он бросает веками проблемы' [Анненский 1979: 203]. В одном из писем А. В. Бородиной (29 ноября 1899г.) И. Анненский признается: 'Нисколько не смущаюсь тем, что работаю исключительно для будущего' [Анненский 1979: 447]. Эта устремленность в будущее, надежда на полное понимание читателем будущего, возможно, и явилась основой для формирования образа поэта в стихотворении 'Мысли-иглы': 'И снится мне, что когда-нибудь здесь вырастет другое дерево, высокое и гордое. Это будет поэт, и он даст людям счастье, которое только могут вместить их сердца'. Таким образом, творчество для Иннокентия Анненского - это способ постижения мира и себя в мире. Поэзия - отражение действительности, и она, какой бы глубокой ни была, не может отразить мир во всем его многообразии, это всегда только снимок, рисунок, мгновение. Настоящий большой поэт, по мнению И. Анненского, всегда должен ориентироваться на действительность, жизнь, и только такая поэзия может быть востребована в будущем. Важно отметить, что главная цель творчества, по мнению И. Анненского, заключается в пробуждении сознания читателя, и, как следствие, в укреплении его осознанного отношения к действительности, в усилении чувства ответственности за происходящее. Поэт, в восприятии И. Анненского, не должен уходить от действительности, создавая 'идеальный мир' и замыкаясь внутри него. Напротив, основной задачей поэта должно стать стремление к реальности, единению с окружающим миром. Особенно важно для поэта тонко чувствовать и уметь выразить в творчестве даже грубые и трагические моменты реальной жизни. Именно эти условия считает И. Анненский необходимым залогом существования и развития поэзии. Данные выводы подтверждаются актуализированными в связи с развитием мотива творчества в лирических текстах Анненского контекстуально-ассоциативными компонентами значения: 'действительность', 'жизнь', 'сострадание', 'реальность', 'целостность', 'осознанность', 'труд', 'совесть', 'ответственность', 'понимание', 'будущее'. Многие из перечисленных компонентов значения были выявлены и при интерпретации других доминантных мотивных центров лирики поэта, т.е. общая контекстуальная валентность данных компонентов значения достаточно высока. При анализе лирических текстов данные компоненты значения легко обнаруживаются и имеют широкое поле ассоциативно-контекстных интерпретаций, что позволяет рассматривать их как глубинные, стержневые центры поэтического пространства лирики И. Анненского, и как обозначение основ его эстетических взглядов. То, что именно данные 'словесные константы' являются основой эстетики Анненского-поэта подтверждают и идеи поэта, высказанные в критических статьях и письмах. Например, в черновых набросках доклада 'Об эстетическом критерии', работе над которым Анненский посвятил последние месяцы жизни и который должен был состояться 11 декабря 1909 года в Санкт-Петербургском Литературном обществе, Анненский писал: 'Идеал <:> - стремление к справедливости, уважение к страданию, гуманность <:> Я должен любить людей, т. е. я должен бороться с их зверством и подлостью всеми силами моего искусства и всеми фибрами существа. Это не должно быть доказываемо отдельными пьесами, это должно быть <:> определителем моей жизни <:> Дело не в морали, а в раздумье, скромности, сомнении и сопротивлении' [6: http://annensky.lib.ru/publ/doklad2.htm]. В статье 'Мечтатели и избранник', вошедшей в 'Книги отражений'. И. Анненский пишет: 'Мечтатель любит только себя: Поэт, напротив, беззаветно влюблен в самую жизнь. Поэту тесно в подполье и тошно, тошно от зеленой жвачки мечтателей' [1: 120]. Эта же мысль звучит и в одном из черновых вариантов названной статьи: 'Красота может быть, по-моему, только жизнью:' [7: 15]. Таким образом, сам поэт не оставляет сомнений в том, как дóлжно интерпретировать основу его эстетических взглядов. Нравственные и эстетические идеалы И. Анненского совпадают. В статье 'Художественный идеализм Гоголя' (1902 г.) есть такая мысль: 'У поэзии свои законы и своя правда, и из всех гуманитарных целей она знает только две: сближение людей и их оправдание' [Анненский 1979: 459]. И. Анненский призывал вернуть поэзию к живому нравственно-психологическому и интеллектуальному опыту человека, воплощающемуся в 'будничном' слове. В этом он видел выход из тупика индивидуализма и новые перспективы литературного развития. Источником поэзии, по Анненскому, должна стать 'чаша коллективного мыслестрадания' [Анненский 1979: 477]. Культу творческого я он противопоставил идею поэта, закрепляющего 'своим именем невидную работу поколений' [Анненский 1979: 477]. Библиография
1 Анненский И. Ф.
Книги отражений. М., 1979.
|
| Начало \ Написано \ У. В. Новикова, статьи | |
|
|
|
