Открытие: 10.09.2010
Обновление: 10.02.2023
|
|
|
| Начало \ Написано \ Е. А. Евтушенко | |
|
Открытие: 10.09.2010 |
Обновление: 10.02.2023 |
|
Иннокентий Анненский 1855-1909
Евгений Александрович Евтушенко (1932-2017) - советский и российский поэт, прозаик, сценарист, публицист.
Иннокентий Анненский
Источник
текста:
Поэт в России - больше, чем поэт.
Десять веков русской поэзии. В 5 томах. Том 3. От Анненского до
Ахматовой /
[авт.-сост.]
Е. Евтушенко. М.: ООО Русскiй миръ, 2014. С. 8-23. Первоначально в собрании был открыт сокращенный вариант по цифровой версии газеты "Труд", рубрика "'В начале было слово'. Десять веков русской поэзии": ? 153, 21.08.2003, http://www.trud.ru/article/21-08-2003/60867_v_nachale_bylo_slovo.html. 7
8, стлб. 1 Он был предвестьем, предзнаменованьем Хмурым ноябрьским вечером бывший директор Царскосельской гимназии Иннокентий Анненский, низведенный до неопределенной роли инспектора Петербургского учебного округа, измотанный целодневным хождением по коридорам Министерства народного просвещения, где он пытался добиться "усиленной пенсии", оскользнулся и упал на мокрые, припорошенные редкими снежинками ступени Царскосельского вокзала в Петербурге. Подоспевший городовой напрасно пытался приподнять пожилого господина и поставить на ноги. Глаза его были уже нездешними, а рука намертво сжимала костяную ручку раскрытого зонтика, острием своим тянувшегося к поезду в Царское Село, о котором этот господин, мало кому известный в России как поэт, написал:
Скажите: "Царское
Село" - Сердце, перебоями давно уже грозившее внезапно остановиться, на сей раз не выдержало уничижительного просительства за себя, хотя на самом деле это была забота не о себе, а о ближних: о жене, много старше его, которую он взял вдовой с двумя подростками-сыновьями от первого 8, стлб. 2 брака, - матери их общего сына. По традиционной привычке к волоките, Анненского еще не оповестили о том, что ему уже дана полная отставка без учета его просьбы о пенсии. Это бесчеловечное решение состоялось за десять дней до его скоропостижной смерти, и в последний день он зря обивал министерские пороги. Но по поведению малых и полубольших начальников, прячущих от него глаза и мямлящих нечто невнятное, а также по нежеланию больших начальников его принять он понял, что ему наконец отомстили, и не без удовольствия. Что же случилось с таким, казалось бы, лояльным педагогом, застегнутым на все пуговицы? Анненский старался оставаться в стороне от политики, но не умел быть в стороне от собственной совести. А вопросы политики и совести иногда неминуемо пересекаются. В 1905 году учительская совесть не позволила ему отмолчаться и не выступить в защиту гимназистов, преследуемых за участие в уличных беспорядках. На педагогическом совете он заявил, что "лично убежден в нецелесообразности репрессивных мер". Коллеги поддержали его. Никто из юных мятежников не пострадал. Этого-то Анненскому не простили в министерстве, попытались прибрать его к рукам, облагонадежить, переведя в Петербург и держа на коротком инспекторском поводке. А он продолжал упрямо жить в Царском Селе, видеться со своими бывшими учениками и лишь вынужденно наведывался в Петербург по служебным делам. 9, стлб. 1 В психологической невозможности "сдать" своих учеников сыграла роль не только личная порядочность, но и преданная любовь к старшему брату, Николаю Федоровичу Анненскому, идеалисту-народнику. Анненский старший ходил в "политически неблагонадежных", неоднократно подвергался арестам. В 1880 году в Вышневолоцкой тюрьме он подружился с одним из совестливейших людей России - Владимиром Короленко. После возвращения из сибирской ссылки они оба жили некоторое время в Нижнем Новгороде и оба позже были приглашены в Петербурге в редакцию народнического журнала "Русское богатство", где печатались под псевдонимом О. Б. А. и получили прозвище "новые Минин и Пожарского из Нижнего". В 1905 году Николай Федорович был председателем Первого всероссийского съезда писателей, на котором был образован первый в России Союз писателей, впрочем, сразу же запрещенный властями. В отличие от старшего брата Иннокентий Федорович избегал всякой внешней общественной деятельности. Он предпочел борьбе на поверхности тайную борьбу страстей внутренних, и к нему точнейше подходят слова одного из его косвенных будущих учеников - Бориса Пастернака:
После историко-филологического факультета Петербургского университета Иннокентий Анненский более десяти лет преподавал в гимназиях Петербурга и Киева, прежде чем перешел в гимназию в том самом Царском Селе, где в легендарном Лицее учился его отец, а не только А. С. Пушкин, и где сын всегда ощущал добрую тень этого как бы двойного отцовства. Еще в Киеве он занялся тем, что считал главной задачей своей жизни, - переводом всех трагедий Еврипида. В 1906 году выпустил блестящий сборник литературных эссе - "Книгу отражений", в 1909-м - "Вторую книгу отражений", обнаружив совершенно особый, внестадный <в газете - "нестандартный"> взгляд на литературу XIX века. Вот лишь несколько наугад выхваченных фраз Анненского-эссеиста: 9, стлб. 2
А это - о лирике Бальмонта: "Что-то торжественно слащавое и жеманное точно прилипло к русскому стиху" <"Бальмонт - лирик". С Анненским можно спорить, но нельзя не восхищаться незаемностью его суждений. Между тем директор гимназии был и уникальным поэтом, но его чопорная закрытость отнюдь не помогала понять, что под непроницаемой застегнутостью <в газете следует "на все пуговицы"> скрывается израненная душа, стесняющаяся и даже боящаяся сама себя. Его постоянно мучили страхи собственной ненужности, бессмысленности своего существования. Разрываемый надвое неизбежной для его администраторства канцелярщиной и возвышенными порывами, он пытался оправдать даже грязь и низость, триумфально попирающие духовность, но одновременно пробуждающие тоску по ней.
Рай, которым грезят все, был ему неинтересен. Ему, как и Пушкину, написавшему: "Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать...", был нужен рай личностный, горький, неотделимый от мук совести. Это был рай дорогой ценой - особый, адский рай. Даже свои стихи его не утешали, потому что он всегда в них сомневался. К несчастью, ему в этом помогали рецензенты, порой именитые. Когда на сорок девятом году он выпустил свою первую книгу стихов "Тихие песни", о ней с холодноватой сочувственностью отозвался Блок, который, по собственному 10, стлб. 1 признанию, неизвестно почему "старался быть как можно суше". Брюсов и вовсе отнесся к сборнику высокомерно снисходительно. Признание Анненского-поэта пришло посмертно - после выхода книги "Кипарисовый ларец" (1910). Но по-настоящему значение его поэзии проявилось лишь тогда, когда черты его поэтики стали отчетливо проступать то у Ахматовой, то у Пастернака, то у Мандельштама. Мандельштам писал: "Тихие песни" и "Кипарисовый ларец" хочется целиком перенести в антологию". Именно влияние, которого невозможно избежать будущим поколениям, определяет значительность художника. За Анненским стоит русская классика. Но иногда он разламывал традиционную метрику, прорываясь в нынешние дактилические ассонансы ("Гармонные вздохи"). В "Нервах" четкий ритм вдруг превращался в мерцательную аритмию, точно отображая то состояние, когда "Нервы - / большие, / маленькие, / многие! - / скачут бешеные, / и уже / у нервов подкашиваются ноги!" (Маяковский). От сложнейших поэтических построений Анненский с непринужденным изяществом переходит к очаровательной частушечной простоте ("Шарики детские"). Юрий Нагибин, несмотря на свой цинизм, тонкий знаток поэзии, ретроспективно заметил, что, если бы Блок не написал "Двенадцати", - нечто подобное, круто замешанное на городском фольклоре, мог бы написать, проживи он подольше, Анненский. А "Кэк-уок на цимбалах" - это же предсказанные больше, чем на полвека вперед, американские стихи Вознесенского из "Треугольной груши". Анненский был поэтом тщательно скрываемой открытости. Он избегал обнаженной биографичности, что было так характерно для Пушкина, для раннего Маяковского и для всегдашнего Есенина. Анненский исповедовался в любви даже через смычок и струны, открывал тайны своего больного с детства сердца через разбухшую старую куклу, которую для утехи бросали в седой водопад Валлен-Коски, а муки совести превращал в приходящих к нему по ночам "неотвязных чухонок". Он был символичней всех символистов. Но своим его признали только пришедшие вслед за символистами ак- 10, стлб. 2 меисты. Двое, пожалуй, самых талантливых юных царскоселов первыми поняли неизбывную муку его одиночества и сочли за честь назвать его учителем. Это Николай Гумилев и Анна Ахматова. Им мы и предоставим высказаться в стихах о своем учителе, ибо вряд ли кто-нибудь может сделать это лучше. Первые две строчки стихотворения Гумилева я привожу так, как услышал их от одного эмигранта в 1961 году в Париже, - в последнем, по его словам, авторском варианте. Гумилева мучили неуклюжие строки: "К таким нежданным и певучим бредням Зовя с собой умы людей... ", и он их переделал, но не успел напечатать. Я не ручаюсь за достоверность переделанных строк, но они мне нравятся, хотя, может быть, это чье-то непрошеное соавторство. Далее - стихотворение Николая Гумилёва "Памяти Анненского" с первыми строками:
Лицейским принцем Гамлетом наследным, Далее - стихотворение Анны Ахматовой "Учитель" Публикацию составляют:
В газетном цифровом варианте только:
Публикацию завершает какая-то несистемная Библиография.
Источник
текста: Сетевой архив русской
поэзии
"Стихия",
http://www.litera.ru/stixiya/ (нет в Сети)
Родился в Омске.
Умер в Петербурге. * Неточно: "А тот, кого учителем считаю...". Отсюда ясно, сто Ахматова написала только от своего лица. "Божественное прощальное слово" тоже удивляет -- стихотворение опубликовано в 1946 г.
|
| Начало \ Написано \ Е. А. Евтушенко | |
|
|
|
