|
|
|||||||||||||||||||
| Начало \ Чтения 2005 \ Программа 2-го дня, 3-я секция \ доклад У. В. Новиковой | |||||||||||||||||||
|
Обновление: 10.03.2015 |
||||
|
У. В. Новикова
Комплексный анализ семантического поля "Человек" позволяет понять, что сосредоточенность на собственном "Я" (данное местоимение употреблено поэтом 250 раз), психологическая углубленность и утонченность поэта - это не эгоистическое самоуглубление, а, напротив, острое осознание внешнего мира, всего, что "не-я". Через самоуглубление Анненский выходит во внешний мир, который в его лирике предстает зримым, разнообразным, живым. Центром исследуемого семантического поля является существительное "человек", периферией центральной части поля - существительное "люди". Современное толкование слова "человек": "Живое существо, обладающее мышлением, речью, способностью создавать орудия и пользоваться ими в процессе общественного труда. ... Лицо, являющееся носителем каких-либо внутренних характерных качеств, свойств, принадлежащее к какой-либо среде, обществу". Второе значение этого слова: "Личность как воплощение высоких моральных и интеллектуальных свойств" [5, IV, с. 659]. В словаре Даля человек - "каждый из людей; высшее из земных созданий, одаренное разумом, свободной волей и словесной речью" [4, IV, с. 588]. Поле "Человек" имеет сложную и многоступенчатую структуру с широкой периферией, состоит из четырех секторов: "Отношение человека к обществу", "Анатомия человека", "Жилище человека", "Вещи и принадлежности человека". Сектор "Отношение человека к обществу" представляют слова, обозначающие человека в отношении к обществу. Они употреблены Анненским 243 раза. Это различные профессии (переводчик, кондуктор, почтальон, грабар, пастух и др.), степени родства (мать, отец, правнук, брат, дядя и др.), национальности (японец, швед, финн, эстонка, монгол и др.), слова, обозначающие социальную принадлежность человека (барин, раб, нищий, кулачишка и др.). Сектор "Анатомия человека": 337 раз использованы слова, обозначающие анатомическое строение человека (сердце, рука, голова, лицо, губы, глаза и др.). Сектор "Жилище человека": 180 раз используются слова, обозначающие виды жилища человека (изба, дом, квартира, дворец, шалаш и др.) и то, что может в нем находиться. Сектор "Вещи и принадлежности человека": 159 раз использованы слова, обозначающие предметы одежды (плед, шуба, рубаха, платье и др.), головные уборы (шапка, картуз, котелок и др.), обувь (сандалии, лаптишки, калоши, сапожищи), различные бытовые принадлежности человека (кольцо, очки, корзинка, сигара, веретено, котомка и др.). Объем материала настолько велик, что в рамках данной статьи просто невозможно проанализировать все поле целиком. Поэтому обратим внимание только на центр поля и сектор "Отношение человека к обществу", который, на наш взгляд, наиболее интересен для понимания особенностей мировосприятия И. Анненского. Центр поля Центром исследуемого семантического поля является существительное "человек", которое Анненский использует в значении "каждый из людей" [4,IV, с.588]. Оно употреблено поэтом всего 5 раз, но, анализируя только данные словоупотребления, уже можно обнаружить доминанты восприятия Анненским человека. Настойчиво повторяется образ человека-механизма, причем не только в лирике, но и в письмах, стихотворных переводах. О самом себе поэт говорит, как о механизме, вспомним строки из письма Анненского М. А. Волошину (11 августа 1909 года): "Для разговоров я еще мог себя монтировать, но на письма не хватало завода" [1, с.489]. В сонете "Человек" из "Трилистника шуточного" есть такие строки:
Я завожусь на тридцать лет, Уже в этом стихотворении звучит столь характерный для Анненского мотив о раздвоенности человека, который, с одной стороны, принадлежит обыденности, живет в реальной жизни, и вместе с тем стремиться к высокой красоте, творчеству, умеет видеть "лучи призрачных планет" (лучи у Анненского - символ творчества, поэзии). Частицы "да" и "нет" здесь вносят ощущение непреодолимости, замкнутости; жизнь воспринимается строго логичной: есть только черное и белое, полутона неуместны, недопустимы. Междометия "ах" и "бя" звучат презрительно-иронично, порождая мысль о невозможности воплотить в реальность высокие мечты. Осознается поэтом и невозможность уйти от повседневности, невозможность реализовать полностью все, на что человек способен. Обыденность давит и уничтожает:
Но был бы мой свободный дух - Цифра тридцать в данном стихотворении не случайна. В июле 1908 года во время ремонта дома в Царском селе, Анненский разбирал свои бумаги, большую часть которых уничтожил. Это событие было для него важным, поэт дважды упоминает о нем в своих письмах. Шестого августа 1908 года Анненский пишет Анне Владимировне Бородиной: "...одно меня утешает, что разобрал свои бумаги (за 30 лет) и сжег все свои дразнившие меня и упрекавшие материалы, начинания, проекты и вообще дребедень моей бесполезно трудовой молодости". Двадцать третьего августа 1908 года он пишет Екатерине Максимовне Мухиной: "Жглись старые стихотворения, неосуществившиеся планы работ, брошенные материалы статей, какие-то выписки, о которых я сам забыл... мои давние... мои честолюбивые... нет... только музолюбивые лета... мои ночи... мои глаза... За тридцать лет тут порвал я и пожег бумаги..." [1, с.479, 481]. Стихотворение "Человек" вошло в сборник 1910 года. В статье "Мечтатели и избранник" Анненский пишет о человеке, как о невольнике жизни, углубляя мысль о раздвоенности человеческого существования: "Кроме подневольного участия в жизни, каждый из нас имеет с нею, жизнью, лично свое, чисто мечтательное общение. Но здесь распоряжается уже не жизнь, а мы, ее невольники" [1,с. 356]. В стихотворении Сюлли Прюдома "Сомнение", которое Анненский выбирает для перевода, обнаруживается сходное восприятие человека и жизни:
Сиянье где-то там, а здесь, вокруг - темница, Образу человка-механизма противопоставляется образ человека-творца. Это вторая доминанта восприятия Анненским человека. В стихотворении "Смычок и струны" за реальным образом человека, играющего на скрипке (человека, творящего музыку) - история несчастной любви, мимолетная встреча, неизбежная разлука... Человек-творец предстает почти мифическим существом, полубогом, некой сверхсилой, способной управлять судьбами других:
И вдруг почувствовал смычок, В этих строках реализуется желание человека "стать богом", возвыситься над обыденностью. Невозможное в реальной жизни, становиться доступным в минуты творчества. Но Анненский, и это особенно важно, не противопоставляет творчество и реальность, время творчества - это осознание всех противоречий жизни, способность к всеохватности взгляда, и самая светлая мечта, самая счастливая иллюзия все равно остаются лишь чем-то эфемерным. Это подтверждают следующие строки:
О, дай мне только миг, но в жизни, не во сне, В образах человека-механизма и человека-творца Анненский как бы фиксирует две крайние точки человеческого существования. Особенностью его восприятия является то, что человек-механизм и человек-творец могут совмещаться в одном человеке, делая жизнь такого человека мучительно-прекрасной. На периферии центра данного семантического поля - существительное "люди", множественное число к существительному "человек", которое используется Анненским в основном в значении: "другие, посторонние" [5, II, с.210]. Восприятие Анненским человека как механизма продолжается в образе людей "которые не слышат". В стихотворении "Другому" Анненский пишет:
Моей мечты бесследно минет день... В интонации нет осуждения, нет упрека, лишь трезвое осознание факта и некоторое сожаление, что изменить ничего нельзя: только немногие способны и хотят слышать "луча отвесного неслышный людям зов" ("Июль"). Кажется, что, пытаясь преодолеть непонимание людей, поэт старается найти способ уйти, но на самом деле уходить он не стремится:
Я уйду от людей, но куда же, Образ человека-творца, в свою очередь, продолжается в образе людей-единомышленников. Именно к ним Анненский обращается в стихотворении "Дети", призывая видеть в ребенке только хорошее ("Потому что в них Христос,/ Весь, со всем своим сияньем"). Поэт говорит о невозможности счастливой жизни, пока страдают дети:
Ну а те, что терпят боль, Мы помним, что мучительное желание поэта найти близких по духу людей, в реальной жизни было почти не реализовано. Единомышленниками поэта, критика, драматурга, переводчика, ученого-эллиниста и педагога Иннокентия Анненского оказывались простые люди, муку которых поэт всегда считал сильнее своей собственной муки. Здесь значима параллель с А. Блоком, одним из современников и единомышленников Анненского. В 1910 году Блок в письме Валентину Кривичу писал о том, что с Анненским его связывает "невероятная близость переживаний, объясняющая ... много в самом себе" [3, с.309]. В стихотворении Блока "Осенняя воля" (1905 г.) есть строки:
Буду слушать голос Руси пьяной, Нужно отметить, что для обозначения людей Анненский никогда не использует существительное "толпа", это говорит о стремлении поэта видеть каждого отдельного человека, воспринимать его таким, какой он есть. Например, в стихотворении "Петербург" Анненский чувствует биение каждого человеческого сердца, видя "пустыни немых площадей,/ Где казнили людей до рассвета". Сектор "Отношение человека к обществу" Данный сектор имеет две семантические доминанты: это непосредственно социальные отношения и отношения в семье. Из 23 трех профессий, которые использует Анненский в лирике, 15 - обозначают занятия простых людей: мастер, почтальон, дворник, посыльный, грабар, пастух, сторож, часовщик, няня и т.д. Себя самого поэт сравнивает с настройщиком:
А я лучей иной звезды А в стихотворении "Желание" пишет:
Я хотел бы уйти на покой Умея услышать в звуках военного духового оркестра боль и тоску играющих, Анненский считает их чувства глубже и сильнее своих собственных. В стихотворении "Баллада" ("День был ранний и молочно-парный..."), в заключительной его части ("Посылка"), он пишет:
Вам я шлю стихи мои, когда-то Анненский относится с участием и пониманием к кондуктору - "Кондуктор однорукий/У часов в ожиданьи", (стихотворение "Тоска вокзала"); дворнику - "Как с дворником? Ему бы хоть прибавить!", (стихотворение "Нервы"); лакею - "Те же грустные лакеи...", (стихотворение "Трактир жизни"); посыльному - "что орхидеи нам несет,/ Дыша в башлык обледенелый", (стихотворение "Пэон второй - пэон четвертый"). И, напротив, презрительно-осуждающе говорит о чиновнике: "...все там было - злобность мосек/ И пустодушье чинуша" (стихотворение "Бессонные ночи"); об агенте похоронного бюро: "И агент бюро подходил/ В калошах ко мне и с укором" (стихотворение "У св. Стефана"). Бесчувственными изображает поэт представителей так называемой "образованной" части общества в стихотворении "Буддийская месса в Париже":
И, тайне чуждые, как свежий их ирис, Устами уличного торговца поэт иронизирует над "господами":
Хорошо ведь, говорят, на воле, Анненский использует название профессий и для создания образов-символов, как, например, в стихотворении "Трактир жизни", где гробовщик является "связующим звеном" между жизнью и смертью. Ощущается связь с образом мрачного старца Харона, перевозчика мертвых в аиде.
У плывущего огарка С этим образом ассоциативно связываются сторожа из стихотворения "Невозможно":
У забитой калитки я жду, Подтверждается мысль о том, что именно в простых людях Анненский видит близких по духу людей, умеющих сопереживать, чувствовать сердцем. Все образы предельно конкретные и земные. Прослеживается стремление поэта быть максимально реалистичным. Например, образ гробовщика в стихотворении "Трактир жизни" не был изначальным, в черновом автографе связующим звеном между жизнью и смертью была мифическая Парка ("А в сенях - седая Парка"). Этот вывод углубляется и детализируется, если рассмотреть слова, которые Анненский использует для обозначения социальной принадлежности человека. К обездоленным людям, влачащим жалкое существование, Анненский испытывает глубокое сострадание. Оно ощущается даже в ремарках к "Песням с декорацией", в стихотворении "Гармонные вздохи": "Оборванец на деревяшке перебирает лады старой гармоники"; в стихотворении "Без конца и без начала": "Баба над зыбкой борется со сном". Себя поэт называет калекой:
Иль сделаться мною, быть может, Полуразрушенная усадьба, дом, где "сердце радо", представляется Анненскому жилищем нищенки:
Чье жилище? Пепелище?.. Угол чей? В стихотворении "Октябрьский миф" из "Трилистника дождевого", осенний ночной дождь, воплощается в образе слепого:
Мне тоскливо. Мне невмочь. Олицетворение, очеловечивание поэтом дождя приоткрывает тайну его тоски. Может быть, это воспоминание об оборванце "без шапки, без лаптишек", бредущего по заснеженной дороге, о котором Анненский долго думал в вологодском поезде 30 марта 1906 года, воплотив свои размышления в стихотворении "Опять в дороге". Как раз в стихотворении "Опять в дороге" Анненскому удается показать связь мистики и реальности, которая, порой, пугает сильнее самых кошмарных фантазий. Зимняя дорога, туманная ночь, луна, то появляющаяся, то исчезающая за тучами:
И поневоле сердцу Появляется желание ехать быстрее, пытаясь спастись от собственных страхов: "Эй, дядя, поживее!" Но по дороге идет человек, почти неразличимый в темноте. Извозчик говорит о нем с теплотой (слова "дурашный", "забрался", "бесстрашный ...задался"), не осуждая, а даже немного удивляясь:
...он - дурашный... Увидев это, автор не может больше думать о своем, забывает свои придуманные страхи:
И стыдно стало грезы После этой встречи одиночество, приносящее страхи, тоску, робость, отступает:
Была не одинока Значимо, что автор ощущал одиночество, несмотря на то, что рядом был извозчик. (Так же и в стихотворении "Колокольчики", где на глухой дороге колокольчик, но не извозчик, рассказывает путнику свадебную историю.) Родство душ ощущается с человеком, идущим только ему одному известной дорогой, бесприютному, не умеющему понять земной жизни. Может быть, бывали минуты, когда Анненский чувствовал себя вот так бредущим по заснеженной дороге... Отношение к так называемым "господам" у Анненского очень ироничное. Часто их образы даются на фоне простых людей. Поэт как бы побуждает читателя проводить параллели, сравнивать. В стихотворении "Нервы", например, изображены барин, отрешенный от всего земного, и слуга:
- "Там к барину пришел за пачпортами дворник". В стихотворении "Шарики детские" ирония еще более заметна, уличный торговец, обращаясь к проходящему мимо господину, кричит:
Эй, воротник, говоришь по-немецки! Анненский очень хорошо ощущает трагическую безысходность и мучительность существования простых людей. В стихотворении "Шарики детские":
Вам, сударики, шарики, Сопереживая каждому встреченному человеку в отдельности, Анненский постоянно ощущает собственную сопричастность к происходящему, все считает своим, родным, неотделимым от собственного сердца. Значимо, что среди национальностей, которые упоминает поэт (а их несколько: японец, швед, монгол, финн и др.), Анненский ни разу не использует слово "русский", вместо него всегда местоимение "наш":
Печален из меди
Сочинил ли нас царский указ? Проанализируем восприятие Анненским родственных взаимоотношений. В целом для поэта они полны драматизма, глубоко трагичны. Само существительное "семья" не имеет ни одного словоупотребления. Синонимом ему становится существительное "застенок" (стихотворение "Прерывистые строки"). Образ дома есть в стихотворении "Старая усадьба":
Сердце дома. Сердце радо. А чему? Даже воспоминания детства, "милые, тихо-печальные" ("Сестре") не дают почувствовать спокойствие и умиротворенность. В стихотворении "Далеко... Далеко..." память предстает в образе старухи, что "водит по коже пером", и само воспоминание мучительно:
Давно под часами усталый Понимая трагичность собственной жизни, Анненский видит ту же безысходность и в жизни окружающих. Даже слышит ее, вместе с историей нелепой свадьбы, в звоне колокольчика, как в стихотворении "Колокольчики":
Лиду диду ладиди, Все внутрисемейные отношения строятся для Анненского на отношениях матери и детей. Образ матери в поэзии Анненского в целом традиционен для русской литературы. Значимо, что поэт обращается к образу простых земных женщин, это баба над зыбкой ("Без конца и без начала"), вдова с сиротами и старуха мать ("На полотне")... В стихотворении "На полотне" Анненский создает образ матери, в котором сосредоточена вся женская стойкость и сила:
Два дня тому назад средь несказанных мук Этот образ углубляется в стихотворении "Старые эстонки", где особенно остро звучит характерный для Анненского мотив собственной вины за чужие страдания. Стихотворение имеет подзаголовок: "Из стихов кошмарной совести" и написано после известия о расстреле в 1905 году рабочих города Ревеля (сейчас Таллин).
Не уйти мне от долгого плена... Нужно отметить, что поэт не видит спасения даже в молитве ("Про себя я молился за смелых"). Образ священника "в ярких глазетах" (глазет - парчовая ткань, обычно неузорчатая) ассоциативно связывается с глазетовым гробом из стихотворения "Кулачишка" (1906 г.):
Скормить Помыканьям и Злобам У священника, отпевающего расстрелянных, глазеты яркие, в этом слове слышится "гордыня храма", вся бесполезность молитвы при отсутствии реальных конкретных действий. Искупить вину можно только действием, противостоянием, а не молитвой "про себя":
"Ты жалел их.. На что ж твоя жалость, Вопрос совести, ответственности за происходящее, у Анненского связывается и с образами детей. В стихотворении "Картинка" из "Трилистника из старой тетради" образ семилетней крестьянской девочки близок к образу шестилетнего Власа, везущего дрова из лесу, в поэме Н. А. Некрасова "Крестьянские дети":
Лет семи всего - ручонки Ребенок жадным взглядом провожает экипаж и исчезает в тумане, пустая и ровная дорога тянется дальше, но автор не может спокойно думать об этой встрече:
И щемящей укоризне Поэт не смиряется, призывая и себя, и других к ответственности:
Вы за мною? Я готов. Важнейшими качествами человека Анненский считает способность услышать чужое горе, чужое сердце рядом. С максимальной конкретностью это выражено в стихотворении "Гармония":
А где-то там мятутся средь огня Это глубокое сострадание переходит в чувство единения со всем миром, когда все вокруг воспринимается как свое, а порой еще более сильно. Чувство единения конкретизируется в стихотворении "Ego": "Я - слабый сын больного поколенья...". Дети для Анненского - воплощение лучшего, светлого, надежды. Человека Анненский оценивает с точки зрения его отношения к детям:
Вызвать шепот - это срам, Взаимоотношения матери и детей настолько значимы в сознании поэта, что даже о собственных стихах он говорит как о детях:
Но я люблю стихи - и чувства нет святей: Стихи для Анненского - дети Сомненья и Тревоги. Глубинный смысл этой метафоры перекликается со строками из стихотворения "Тоска припоминания":
Весь я там в невозможном ответе, В этом соединении образов удивительных "миражных букв" и лиц плачущих детей, в стремлении уйти от цепкой действительности и постоянные к ней возвращения, в этом весь Анненский. Это невыносимая мука, на преодоление которой ему не хватило и жизни. С п и с о к л и т е р а т у р ы: 1.
Анненский И.
Ф. Книги отражений. М., Наука, 1979.
|
||||
| Начало \ Чтения 2005 \ Программа 2-го дня, 3-я секция \ У. В. Новикова | ||||
|
|
||||
