Сокращения

Открытие: 20.12.2014

Обновление: 30.10.2023 

Г. Г. Бунатян
"Работаю исключительно для будущего..."

глава книги

 

Издание 1975 г.	Издание 1987 г.	Издание 2001 г.	Издание 2015 г.

Источник текста: Бунатян Г. Г. Город муз: Литературные памятные места города Пушкина (Серия "Петербургская коллекция"). СПб.: Лениздат, 2001. С. 221-245. Издания: 1975, 1987, 2015 гг. (в первом из них глава называется "Директор гимназии").

К этой главе можно также добавить:

Гумилев был еще гимназистом, когда в 1905 году вышел первый сборник его стихов 'Путь конквистадоров'. Большую роль в формировании его литературного таланта сыграл И.Ф. Анненский - выдающийся лирик начала ХХ века, ученый-лингвист, глубокий знаток античной культуры, занимавший должность директора Царскосельской мужской классической гимназии, где учился Гумилев. Гимназия помещалась в трехэтажном здании на углу Малой и Набережной улиц (Набережная улица, дом 12). Здание почти не изменилось с начала ХХ века. Ахматова писала: 'Истоки поэзии Николая Гумилева не в стихах французских парнасцев, как это принято считать, а в Анненском. Я веду свое "начало" от стихов Анненского. Его творчество, на мой взгляд, отмечено трагизмом, искренностью и художественной цельностью...'.

Бунатян Г. Г., Чарная М. Г. Петербург Серебряного века. СПб.: Ленииздат, 2004. С. 320.

Фрагмент главы "Ученица художника Чистякова" см. на странице О. Д. Форш.

221

Директор Царскосельской мужской классической гимназии И. Ф. Анненский считался в Министерстве народного просвещения человеком не вполне 'благонадежным': не раз с непонятным для чиновников министерства упорством он отстаивал свои педагогические принципы, вступая иногда в спор с попечителем учебного округа*.

* Это невозможно было в принципе и не случалось в действительности.

В. А. Рождественский вспоминал, что когда старшеклассникам Царскосельской гимназии грозило исключение за участие в уличных демонстрациях 1905 года, директор осмелился защищать их. Это было неслыханной дерзостью! Он говорил тогда: 'Молодежь прекрасна во всех благородных порывах и возвышенных движениях души'. Не случайно существует легенда, что Анненский разрешил отслужить в гимназической церкви панихиду по казненному революционеру - лейтенанту П. П. Шмидту...*

* В издании 1975 г. было написано так (с. 217): ':вскоре стало известно, что Анненский разрешил отслужить в гимназической церкви панихиду по казненном революционере-лейтенанте П. П. Шмидте. Разумеется, после этого Анненский недолго оставался на посту директора гимназии: в 1906 году он был отстранен от занимаемой должности'. Цитата по: Орлов. С. 172. Надо сказать, что А. В. Орлов относился резко критически и к книге, и к ее автору, показывая "полнейшую несостоятельность вымышленной версии о причинах и времени удаления Анненского с директорского поста, которое стало распространяться в печати некоторыми краеведами и журналистами г. Пушкина, начиная с 1975 года" (Там же.  С. 171). И далее: "На самом деле такая панихида вообще нигде в Царском Селе никем из местных священников отслужена не была. Возможность такого акта в условиях особого режима охраны императорской резиденции совершенно исключалась. Что же касается 'отстранения' Анненского от должности директора Царскосельской гимназии, а если выражаться точно, - перемещения его на должность окружного инспектора, то таковое состоялось более чем за два месяца до казни лейтенанта П. П. Шмидта".

Мужская классическая гимназия помещалась тогда в белом трехэтажном здании на углу Малой и Набережной улиц. Здание почти не изменилось с конца прошлого века; нынешний его адрес: Набережная улица, 12.

Напротив гимназии, со стороны Набережной улицы, - Купальный пруд. В 1785 году берега пруда были отведены под постройки так называемой 'бумажной мельницы' для производства гербовой

222

и ассигнационной бумаги, а затем 'бумажная мельница' была превращена в гобеленово-обойную фабрику, обслуживавшую Екатерининский дворец. А на том берегу, где проходит Набережная улица, были построены дома для чиновников, мастеровых, воинской команды и магазинов. Позже на этом месте появилось здание для городской богадельни. В 1870 году его передали мужской гимназии, торжественное открытие которой состоялось 8 сентября 1870 года. Гимназия имела приготовительный и восемь основных классов.

На странице приводится фотопортрет Анненского 10.

223

В эту гимназию осенью 1896 года и был назначен директором Иннокентий Федорович Анненский - ученый-лингвист, глубокий знаток античной культуры, поэт, переводчик. Он полюбил Царское Село и остался здесь жить постоянно. В Царском Селе семье директора была предоставлена квартира при гимназии. Она находилась на втором этаже и имела большую веранду. Окна ее выходили на Малую улицу. Во дворе был личный сад Анненского, который очень любил цветы и с удовольствием разводил их. В те же годы в Царскосельской мужской гимназии преподавал отец известного советского поэта Всеволода Александровича Рождественского.

На странице приводится чёрно-белая фотография гимназии 1973 г.

224

Его квартира была в первом этаже, окна ее были обращены на Малую улицу. Здесь в 1895 году родился В. А. Рождественский, здесь прошло его детство, он учился в этой гимназии до шестого класса. Затем семья переехала в Петербург. Впоследствии тема Царского Села заняла важное место в творчестве Рождественского. Он вспоминал: 'Отец мой занимал казенную квартиру в белом трехэтажном здании классической гимназии. С нею соседствовала огромная директорская веранда, она выходила в сад, где бежали узкие, желтеющие песком дорожки и дремали клумбы с необычайно яркими, пряными цветами, которые так любил их хозяин, И. Ф. Анненский. С самого раннего детства я помню его высокую суховатую фигуру, чинную и корректную даже в домашней обстановке. Сколько раз наблюдал я за ним, играя в оловянные солдатики на подоконнике нашей столовой. Неторопливо раскачиваясь в плетеной качалке, он узкими, тонкими пальцами с какой-то брезгливой осторожностью перебирал страницы журнала или, опираясь на трость, долго следил за танцующим полетом лиловой бабочки над ярко распахнутой чашей георгина или мохнатой астры. Но я не знал тогда, как и большинство окружающих его в служебной жизни людей, что он поэт. Я и подозревать не мог, какое место займет он в моей жизни в пору юношеских увлечений поэзией. Для меня, мальчика, он был только директором, самым важным лицом в гимназии...'

Спокойный и горделивый, в туго накрахмаленном высоком воротнике и в широком галстуке старинного покроя, с приветливым взглядом серо-синих глаз - этот человек сразу сумел внушить сво-

225

им ученикам любовь и преклонение. Современница Анненского Л. Я. Гуревич в статье, посвященной его памяти, писала: 'Рассказы гимназистов, его учеников, дополняемые личными впечатлениями, рисовали образ учителя, не похожего на обыкновенных русских учителей, - изысканного, светски-любезного в обращении с старшими и младшими, по-европейски корректного, остроумного, с каким-то особенным, индивидуальным изломом в изящной стройной фигуре, в приемах и речах...' Ко времени вступления на пост директора гимназии Анненскому было сорок лет. Он родился 20 августа 1856 года в Омске*, где в то время служил его отец. В Сибири семья Анненских прожила недолго и вскоре переехала в Петербург, где жила до этого. Большое влияние на Анненского оказала семья его старшего брата Николая Федоровича Анненского - известного публициста, видного деятеля либерально-народнического движения, не раз подвергавшегося преследованиям правительства за свою общественную деятельность. В 1879 году Анненский окончил историко-филологический факультет Петербургского университета по отделению сравнительного языкознания. Способности к языкам у него были выдающиеся. Сын Анненского, поэт Валентин Кривич, вспоминал: 'Помнится мне цифра 14, всегда упоминавшаяся, когда почему-либо заходила речь о языках, ему знакомых. Конечно, одни, как французский и немецкий, он знал с детства, а древние были его, так сказать, профессиональной специальностью, в других же, может быть, он только разбирался, конечно, в этот счет входили и языки славянские, но все же их было 14'.

* На самом деле 20 августа (по ст. стилю) 1855 года.

226

В год окончания университета Анненский женился на Надежде Валентиновне Хмара-Борщевской (близкие обычно называли ее Диной). Жена была старше его, она была вдовою и от первого брака имела двоих сыновей-подростков. В 1880 году у Анненского родился сын Валентин. Впоследствии Валентин Кривич писал: 'Считаю нелишним упомянуть, что отношения между отцом и пасынками с самого начала не оставляли желать ничего лучшего. И впоследствии всегда мы составляли действительно одну семью... родственно и сердечно близкую'. После окончания университета началась педагогическая деятельность Анненского в гимназиях и на высших женских курсах. Преподавал он

227

древние языки и историю античной литературы, русский язык и теорию словесности.

Поэзия Анненского долгое время была известна лишь небольшому кругу близких ему людей. В печати он начал выступать в 1880-х годах с рецензиями, критическими статьями, заметками на педагогические темы, причем эти выступления носили чисто академический характер. В начале 1890-х годов Анненский приступил к переводу трагедий Еврипида - первому полному стихотворному переводу на русский язык одного из величайших драматургов Древней Греции. В Царском Селе он продолжал эту работу, здесь же она была и завершена.

В своей педагогической деятельности Анненский выходил далеко за рамки официальной учебной программы. Не одно поколение гимназистов обязано ему глубокой любовью к русской классической литературе и широкими познаниями в истории античного мира. Под руководством Анненского гимназисты устраивали спектакли из репертуара мировой классики. Несколько античных трагедий были поставлены для жителей Царского Села на сцене Китайского театра.

Гимназистов увлекала и сама личность этого замечательного педагога. Искусствовед и поэт Э. Голлербах*, в те годы учившийся в Царскосельском реальном училище, впоследствии подчеркивал в одной из своих газетных статей, что Анненский 'пленял своих учеников высокий строем души, лирической и благородной'.

* Э. Ф. Голлербах является автором книги о Царском Селе, названной им 'Город муз' (1927).

228

Огромное воздействие личности и поэзии Анненского испытал на себе Н. С. Гумилев - ученик Иннокентия Федоровича в Царскосельской мужской гимназии. В стихотворении 'Памяти Анненского' он писал:

К таким нежданным и певучим бредням
     Зовя с собой умы людей,
Был Иннокентий Анненский последним
     Из царскосельских лебедей.

Я помню дни: я, робкий, торопливый,
     Входил в высокий кабинет,
Где ждал меня спокойный и учтивый,
     Слегка седеющий поэт.

Десяток фраз, пленительных и странных,
     Как бы случайно уроня,
Он вбрасывал в пространства безымянных
     Мечтаний - слабого меня.

Влияние поэзии Анненского сказалось на целой группе поэтов. Это А. Ахматова, В. Рождественский, Э. Голлербах, В. Комаровский и другие.

Педагогические принципы Анненского, его культурные интересы и глубокий внутренний мир - все это неизбежно вступало в противоречия с той казенщиной, которая царила тогда в Министерстве народного просвещения. Эти противоречия особенно обострились в царскосельский период его жизни. Все больше тяготился он своей административной деятельностью и обязанностями официального лица. Все более настороженно относилось к Анненскому его начальство по службе. 7 января 1901 года он писал своей родственнице А. В. Бородиной: 'Завтра опять - гимназия, и постылое, и тягостное дело, которому я себя закрепостил... Не знаю, долго ли мне придется быть директором...

229

так как за последнее время мои отношения со всем моим начальством стали очень деликатными. Клею, насколько могу, коробку моей служебной карьеры, но я не отличаюсь 'умными руками', и дело валится у меня из рук. Как назло, если бы Вы только знали, как у меня теперь работает голова, сколько я пишу, перевожу, творю...'

Среди коллег-преподавателей Анненский чувствовал себя одиноким. Близок он был с очень немногими. Среди них - А. А. Мухин и А. В. Рождественский.

Семья директора гимназии хорошо знала Лидию Ивановнy Веселитскую - писательницу, выступавшую в печати под псевдонимом Л. И. Микулич, автора бытовых повестей и рассказов. Веселитская была знакома со многими крупными литераторами, в том числе с Н. С. Лесковым, Ф. М. Достоевским, В. М. Гаршиным. Анненский посвятил ей одно из своих стихотворений о Царском Селе. Хорошо знаком был Анненский и с жившим тогда в Царском Селе художником Д. Н. Кардовским и его женой О. Л. Делла-Вос-Кардовской, тоже художницей. Супруги Кардовские были влюблены в красоту старых парков города и запечатлели ее во многих своих этюдах.

Иногда у Анненских устраивались литературные вечера, на которых собирался узкий круг знакомых. Хозяин дома читал свои переводы Еврипида, новые стихи и заметки. Литературные занятия были подлинным смыслом жизни Анненского. В Царском Селе он много работал над переводом трагедий Еврипида. В его рабочем кабинете стоял мраморный бюст этого драматурга Древней Греции. 29 ноября 1899 года

230

Анненский писал А. В. Бородиной: 'Моя жизнь идет по-прежнему по двум руслам: педагогическому и литературному... Нисколько не смущаюсь тем, что работаю исключительно для будущего, все еще питаю твердую надежду в пять лет довести до конца свой полный перевод и художественный анализ Еврипида - первый на русском языке, чтоб заработать себе одну строчку в истории литературы - в этом все мои мечты'.

А через несколько лет, уже заканчивая работу над переводом Еврипида, с характерной для него иронией Анненский сообщал А. В. Бородиной: 'Нет опасности, чтобы Еврипид прославил меня, но еще меньше, кажется, может быть опасения, что он развратит меня приливом богатства'.

Официальная жизнь Царского Села была чужда внутреннему миру Анненского. В этом тихом городке с его благополучными обывателями, с парадами на дворцовом плацу в дни тезоименитств в царской семье он открыл для себя совсем особый мир, рождавший тоску по чему-то высокому и идеальному, какое-то тревожное ожидание. В статуях Екатерининского парка, в строгих классических формах Камероновой галереи или Концертного зала для Анненского продолжала жить античность с ее нетленной красотой и гармонией. И не случайно в трагедии 'Лаодамия' поэт вложил в уста бога Гермеса такие слова:

                                         А потом,
Когда веков минует тьма и стану
Я мраморными позабытым богом,
Не пощажен дождями, где-нибудь
На севере, у варваров, в аллее
Запущенной и темной, иногда
В ночь белую или июльский полдень,

231

Сон отряхнув с померкших глаз, цветку
Я улыбнусь или влюбленной деве,
Иль вдохновлю поэта красотой
Задумчивой забвенья...

Дней, когда на белом мраморе играли блики солнца, статуи казались ожившими. Одну из них - статую 'Мир' - Анненский особенно любил. В то время она стояла недалеко от Эрмитажа, а сейчас перенесена к Екатерининскому дворцу. Статуя выполнена неизвестным итальянским скульптором. Ей посвящено стихотворение Анненского 'Расе' ('Мир', итальянск.):

<здесь приводится полный текст стихотворения>

Во многих своих письмах Анненский дал своеобразные зарисовки царскосельских пейзажей. 29 ноября 1899 года он писал А. В. Бородиной: 'У нас зима, глубокая и такая серебряная, какой я никогда не видел. Знаете, на деревьях совсем не видно черноты: ветки стали толстые и искристые от

232

инея; свет голубых электрических звезд среди этих причудливых серебряных кораллов дает минутами волшебное впечатление...' Но совершенно особое очарование поэт находил в царскосельской осени. Осень - пора воспоминаний, а для Анненского сам воздух города был пропитан 'тонким ядом воспоминанья'. И в тишине осеннего парка рождались стихи:

Раззолоченные, но чахлые сады
С соблазном пурпура на медленных недугах,
И солнца поздний пыл в его коротких дугах,
Невластный вылиться в душистые плоды.

И желтый шелк ковров, и грубые следы,
И понятая ложь последнего свиданья,
И парков черные, бездонные пруды,
Давно готовые для спелого страданья...

Но сердцу чудится лишь красота утрат,
Лишь упоение в завороженной силе;
И тех, которые уж лотоса вкусили,
Волнует вкрадчивый осенний аромат.

Во время прогулок Анненский избегал людных мест. В. А. Рождественский рассказывал, что поэт обычно шел по Набережной улице, затем по Садовой до Эрмитажной кухни. Здесь он входил в Екатерининский парк, проходил мимо статуи 'Мир', мимо Камероновой галереи, шел берегом Большого пруда; пройдя пруд, поднимался на холм и выходил к Китайской беседке. Здесь всегда было тихо и безлюдно. Одну из уединенных аллей в районе этой беседки поэт особенно любил. Ее когда-то так и называли - аллеей Анненского. Глубоко чувствовал Анненский связь Царского Села с именем Пушкина, он называл этот город одним из 'урочищ пушкинской славы'. При самом

233

Павильон "Концертный зал" в Екатерининском парке. Фотография. 1973

Павильон "Концертный зал"

непосредственном его участии здесь был установлен памятник Пушкину-лицеисту. В 1899 году в России широко отмечалось 100-летие со дня рождения А. С. Пушкина. Анненский был одним из организаторов подписки на сбор средств для сооружения памятника поэту в Царском Селе. Вопросами, связанными с созданием памятника, занималась специальная комиссия. Проекты памятника представили скульпторы Р. Р. Бах, В. А. Беклемишев, Л. В. Позен и М. А. Чижов. На конкурсе был утвержден проект Баха. Скульптор изобразил юного поэта в момент творческих раздумий, сидящим на старинной чугунной скамье Екатери-

234

235

стоялась закладка памятника Пушкину. На следующий день, 27 мая, в Китайском театре Анненский выступил с речью 'Пушкин и Царское Село', в которой дал глубокий анализ связи Пушкина с Царским Селом, подчеркнул совершенно особое значение этого города в развитии таланта великого поэта. Он сказал: 'Кто-то говорил, что он глубже чувствует красоты трагедий Росина, когда думает о них, стоя на веранде Версальского дворца... Я применил бы эти слова к царскосельским одам Пушкина, да, пожалуй, и к целой полосе его творчества...'

Речь Анненского явилась одной из ярких страниц пушкиноведения того времени. Закончил он ее следующими словами: '...истинный гений-хранитель наших садов не мог их покинуть, и вчера мы положили первый камень для его царскосельского памятника. Под резцом художника образ поэта уже воплотился, и скоро молодой и задумчивый от наплыва еще неясных творческих мыслей Пушкин снова будет глядеть на свои любимые сады, а мы, любуясь им, с нежной гордостью повторять:

Он между нами жил'.

15 октября 1900 года памятник Пушкину был торжественно открыт. Вот как описывалось это событие в декабрьском номере журнала 'Исторический вестник' за 1900 год: 'Вокруг постамента разбит был газон из живых цветов. К памятнику устроен крытый вход, украшенный флагами и щитами, от входа по обе стороны из тяжелой материи и бархата сделаны шесть лож, дальше - крытые площадки, а за ними высокие помосты. За памятником находился хор из гимназистов и вос-

236

питанников городских училищ, а дальше расположился оркестр'.

Среди гостей были члены царской фамилии, высокопоставленные чиновники и военные, потомки поэта - его сын генерал А. А. Пушкин и внук Г. А. Пушкин, поручик лейб-гвардии 2-го стрелкового батальона, Л. Н. Павлищев и другие. Прибыла также депутация от Лицея.

После молебна 'завеса, скрывавшая памятник, упала при звуках гимна'... Под звуки оркестра к подножию памятника были возложены венки, историк Д. Ф. Кобеко, в прошлом выпускник Лицея, произнес небольшую речь. 'Затем, - рассказывается в журнале 'Исторический вестник', - пошли многочисленные депутации от Лицея, царскосельских мужской и женской гимназий, училищ и приютов. Воспитанники проходили парами мимо памятника, возлагая каждая венок, и таким образом весь постамент был засыпан живыми цветами. Около трех часов церемония кончилась'.

На гранитном постаменте памятника высечена лаконичная надпись: 'Александру Сергеевичу Пушкину', и с трех сторон - строки из произведений великого поэта. Цитаты подбирал Анненский. В. А. Рождественский вспоминал, что Валентин Кривич рассказывал ему о том, как волновался Анненский накануне открытия памятника. Проснувшись ночью, он вдруг подумал, что одну из цитат каменщики выбили неточно: вместо 'весной при кликах лебединых' написали 'весной при криках лебединых'. В пятом часу утра он побежал в лицейский сад и успокоился только тогда, когда, заглянув под серое полотнище, скрывавшее уже

237

установленный памятник, убедился, что цитата воспроизведена правильно.

- Какая разница, - сказал ему один из присутствовавших на открытии памятника, которому поэт рассказал об этом, - 'при кликах' или 'при криках'?

- Разница большая, - ответил Анненский. - Сто лет. Восемнадцатый и девятнадцатый век!

В тот же день произошел еще один, почти анекдотический, случай. Один из великих князей, осматривая памятник, с неудовольствием заметил, что фигура Пушкина выглядит слишком черной и потому мрачноватой, и предложил ее покрасить 'в более веселый цвет'.

- Ваше высочество, - с чудесной иронией, мягко, но настойчиво возразил ему Анненский, - не лучше ли покрасить скамейки в сквере?

Князь улыбнулся, свита почтительно рассмеялась, и все согласились, что скамейки следует предпочесть. Скульптор Бах подошел потом к Анненскому и с благодарностью пожал ему руку.

После революции памятник поэту стал эмблемой города. В начале Великой Отечественной войны, за месяц до того, как фашисты заняли город, памятник зарыли на территории лицейского сада, так как опасались, что он погибнет от бомбежки. Это было сделано тогда же, когда по распоряжению исполкома Ленгорсовета укрывали памятники в Ленинграде. Почти четыре года пролежал памятник Пушкину в земле, - его достали из укрытия 24 апреля 1945 года. В. А. Рождественский в стихотворении 'Памятник юноше Пушкину' писал:

238

Словно клад бесценный, в глубь земли
Руки друга памятник зарыли
И от поруганья сберегли.

Мы копали бережно, нескоро,
Только грудь вздымалась горячо.
Вот он! Под лопатою сапера
Показалось смуглое плечо.

Голова с веселыми кудрями,
Светлый лоб - и по сердцам людским,
Словно солнце, пробежало пламя,
Пушкин встал - и жив и невредим.

В мае 1945 года памятник был поставлен на прежнее место.

И в советские годы, и до революции многие поэты посвящали этому памятнику свои произведения. К числу лучших из них относятся и стихи Анненского:

На синем куполе белеют облака,
И четко ввысь ушли кудрявые вершины,
Но пыль уж светится, а тени стали длинны,
И к сердцу призраки плывут издалека.

. . . . . . . . . .
Не шевелись - сейчас гвоздики засверкают,

Воздушные кусты сольются и растают,
И бронзовый поэт, стряхнув дремоты пест,
С подставки на траву росистую спрыгнет.

Печатать свои поэтические произведения Анненский стал только в начале 1900-х годов. В 1901 году вышла в свет его трагедия 'Меланиппа-философ', в 1902 году - трагедия 'Царь Иксион' - обе на сюжеты античной мифологии. В 1904 году увидела свет книга лирических стихов Анненского 'Тихие песни', с приложением переводов француз-

239

ских лириков конца XIX века 'Парнасцы и проклятые'. Книга эта была издана под своеобразным псевдонимом 'Ник. Т-о' ('Никто'). 'Никто' (по-древнегречески 'утис') - так назвал себя Одиссей, взятый вместе со своими спутниками в плен в пещере Полифема.

'Тихие песни' Анненский напечатал на свои средства в типографии местного книжного магазина купца Митрофанова. Очень немногие знали, что под псевдонимом 'Никто' скрывался директор гимназии. Кое-кто даже решил, что автор этих стихов фабрикант Николай Терещенко. В официальных кругах посчитали бы просто неудобным, что директор гимназии выступил в печати с лирическими стихами.

В 1906 году были напечатаны третья мифологическая трагедия 'Лаодамия' и сборник критических статей Анненского - 'Книга отражений'. В том же году появился первый том отдельного издания трагедий Еврипида. В 1909 году вышел второй сборник критических статей Анненского - 'Вторая книга отражений'. Однако большой поэтической известности все это Анненскому не принесло. И только когда в 1910 году в издательстве 'Гриф' вышел второй - посмертный сборник Анненского 'Кипарисовый ларец', имя его привлекло к себе внимание всех знатоков и любителей русской поэзии. Два крупнейших русских поэта - Блок и Брюсов - посвятили Анненскому свои статьи. Значительное место в творчестве Анненского занимают также стихотворные переводы произведений Горация, Гете, Гейне, классика американской литературы Лонгфелло, французских поэтов кон-

240

ца XIX века Леконта де Лиля, Сюлли-Прюдома, Бодлера, Рембо, Верлена и других.

В истории литературы имя Анненского стоит рядом с именами русских декадентом начала ХХ века. Действительно, глубокий пессимизм, которым проникнуты многие его стихи, иносказательность стиля и ряд других черт и особенностей творчества этого поэта сближают его с декадентами. 'И все же, - подчеркивает А. В. Федоров, один из современных исследователей, - в творчестве Анненского много было такого, что не укладывается в рамки идеологии и эстетики декаданса. Эти черты отличия у Анненского настолько значительны, что они-то и определяют ценность его поэзии для нас. Поэзия Анненского - явление примерно того же порядка (но, конечно, другого масштаба), что и творчество двух других, притом крупнейших, русских поэтов начала ХХ века - Брюсова и Блока...' В отличие от Брюсова и Блока лирическое творчество Анненского 'замкнуто в гораздо более узкий круг мотивов и личных переживаний, имеет более "камерный" характер'.

Выдающийся лирик начала ХХ века, Анненский сумел в своих утонченных и изысканных стихах глубоко изобразить внутренний мир человека, задыхающегося в тоскливых буднях обывательщины, сказать об извечной человеческой мечте о высоких идеалах. Поэт писал о жестокости и несправедливости жизни, о том, что не может быть спокойна совесть человека, пока вокруг есть страдания и несчастья.

В стихотворении 'В дороге' он говорит:

Дед идет с сумой и бос,
Нищета заводит повесть:

241

О. мучительный вопрос!
Наша совесть... Наша совесть...

Жалость к людям, сострадание к человеческой боли, любовь и сочувствие ко всему живому, растущему - вот настроения, которые явственно звучат в поэзии Анненского. В этом отношении очень характерно его стихотворение 'Дети'. В нем есть такие строки:

Нам - острог, но им - цветок...
Солнца, люди, нашим детям!

Глубоко потрясен был Анненский известием о кровавой расправе правительства с участниками революционных выступлений в Прибалтике в 1905-1906 годах. Его стихотворение 'Старые эстонки' проникнуто мыслью об ответственности каждого за то, что совершается в мире, беспощадно разоблачает всякую попытку уйти от этой ответственности:

Сыновей наших... я ж не казнил их...

Я. напротив, я очень жалел их,
Прочитав в сердобольных газетах,
Про себя я молился за смелых,
И священник был в ярких клазетах.

Затрясли головами эстонки.
'Ты жалел их... На что ж твоя жалость,
Если пальцы руки твоей тонки
И ни разу она не сжималась?

Ты ж, о нежный, ты кроткий, ты тихий,
В целом мире тебя нет виновней!'

В конце декабря 1905 года Анненский был отстранен от директорства в гимназии и переведен на должность одного из инспекторов Петербургско-

242

го учебного округа, что явилось, по сути дела, административной мерой, направленной против чересчур гуманного педагога. Квартиру при гимназии Анненскому пришлось освободить, но он остался в Царском Селе. Иннокентий Федорович поселился на Московском шоссе, недалеко от Московских ворот, в доме врача Эбермана, на правой, нечетной стороне улицы. В этом доме, не сохранившемся до наших дней, Анненский прожил почти два года.

Должность инспектора требовала частых разъездов по северным губерниям - Вологодской, Олонецкой, не давала возможности регулярно заниматься литературным творчеством. Служба стала еще более невыносимой. Однажды, в конце мая 1906 года, оказавшись по делам службы в Вологде, Анненский написал горькие строки:

Я на дне, я печальный обломок,
Надо мной зеленеет вода,
Из тяжелых стеклянных потемок
Нет путей никому, никуда...

Последняя квартира Анненского в Царском Селе, где он жил по день смерти, была в доме Панпушко (? 13) по Захаржевской улице. Он переехал туда из дома Эбермана. В начале октября 1959 года дом был снесен, и сейчас на его месте стоит дом ? 11.

Это был, по воспоминаниям В. Кривича, 'старый, каменный белый особняк, не нарядный, но внушительный своей спокойной солидностью; поместительный и удобный. Нижним этажом он ушел в землю, нет в нем электричества, потолки и полы его просты, - но высокие старомодные комнаты глубоки и уютны, комнат много, и окна их смот-

243

рят на тихую, зеленую улицу и в небольшой, но тоже старый сад'.

Отсюда Анненскому приходилось постоянно ездить в Петербург - он читал лекции по истории греческой литературы на Высших женских историко-литературных курсах Н. П. Раева. Все свободное время он по-прежнему отдавал литературным занятиям. Вечерами в доме было тихо - стояла та особенная тишина, которая бывает в старых провинциальных домах. В. Кривич вспоминал: 'Привычно спокойно горит неяркая лампа на стене. Тускло поблескивают переплеты книг в двухэтажных дубовых шкафах, и матово золотятся рамы на портретах. Желтая прабабка привычно мертво улыбается над старым вольтеровским креслом. Нежно и печально пахнут увядающие розы на письменном столе. На бюваре, под хрустальным пресс-папье с молодым портретом матери, толстая стопка сегодняшней почты; сбоку, под заложенной разрезательным ножом книгой, нарезанные четвертушки бумаги, с другого - аккуратно сложенные такие же четвертушки рукописи, а на них блестит медный ободок лупы, - увы, верной, хотя и тайной, помощницы отца во многих его работах в последнее время. И книги, книги...'

В этот период Анненский готовил к печати второй сборник своих стихов - 'Кипарисовый ларец'. Название сборника не случайно: в небольшом кипарисовом ларце хранились рукописи стихов поэта. У Анненского бывали здесь литераторы, художники, деятели искусств. Весной 1909 года к нему приезжали художественный критик С. К. Маковский

244

и М. А. Волошин. Обсуждался план создания журнала 'Аполлон', в котором Анненский позднее принимал самое деятельное участие. Этот литературно-художественный иллюстрированный журнал выходил в Петербурге с 1909 по 1917 год. Художник А. Я. Головин вспоминал, как однажды редактор журнала С. К. Маковский обратился к нему с просьбой написать групповой портрет ближайших сотрудников 'Аполлона'. 'Портрет должен был изображать, - писал А. Я. Головин, - И. Ф. Анненского, В. И. Иванова, А. Н. Толстого, М. А. Волошина, М. А. Кузмина, С. К. Маковского и других'.

Художник считал, что прямая, стройная фигура Анненского с гордо поднятой головой в высоком тугом воротнике и старинном галстуке 'должна была служить как бы стержнем всей композиции'. Однако этому замыслу не суждено было осуществиться.

Осенью 1909 года Анненского навестил А. А. Блок: они были знакомы с 1906 или 1907 года.

...30 ноября (ст. ст.) 1909 года Анненскому предстояло прочесть доклад в 'Обществе классической филологии'. К началу заседания он не приехал. Собрание уже началось, когда председателю была подана записка: 'В Царскосельском вокзале внезапно скончался неизвестный господин, который, будучи доставлен в Обуховскую больницу, был опознан как И. Ф. Анненский. Ошибка возможна, но маловероятна'.

Анненский умер от разрыва сердца на ступенях Царскосельского (ныне Витебский) вокзала. 'Неожиданная и безвременная смерть Анненского, - вспоминал Головин, - произвела удруча-

245

ющее впечатление на всех, кто знал этого замечательного поэта. Похороны его в Царском Селе собрали огромное множество людей, особенно много учащейся молодежи, которая искренно любила Анненского'.

Анненского похоронили в Царском Селе, на Казанском кладбище.

Вечерами, когда схлынет поток экскурсантов, в пушкинских парках бывает как-то по-особенному тихо и торжественно. Исчезает ощущение времени... И тогда сами собой приходят на память строки Анненского, в которых поэт сумел удивительно передать свое восприятие Царского Села:

Там на портретах строги лица,
И тонок там туман седой,
Великолепье небылицы
Там нежно веет резедой.
Там нимфа с таицкой водой,
Водой, которой не разлиться,
Там стала лебедем Фелица
И бронзой Пушкин молодой.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Там все, что навсегда ушло,
Чтоб навевать сиреням грезы.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Скажите: Царское Село' -
И улыбнемся мы сквозь слезы.

вверх

Сокращения