Сокращения

Обновление: 25.10.2023

АННЕНСКАЯ
Надежда (Дина) Валентиновна

Собрание Н. В. Томбаевой
ПК, с. 78

Архив С. А. Богданович,
КО

Второй снимок - один из фотопортретов, предоставленных С. А. Богданович для КО, о которых написал А. В. Орлов:

"Хранит С. А. Богданович и коллекцию фотографий, находящуюся в семейном альбоме покойной матери. Из этой коллекции Софья Аньоловна передала для публикации в редакцию КО три фоторепродукции портретных снимков".

Орлов. С. 41.

Источник текста: А. И. Червяков // Письма I. С. 6-14. Из примеч. к письму Над. В. Хмара-Барщевской в конце июня 1879 г., см. ниже.

6

Анненская (урожд. Сливицкая, в первом браке Борщевская, еще при жизни мужа ставшая именовать себя сначала Хмара-Борщевской, а впоследствии Хмара-Барщевской (см. ее письмо к Н. Н. Новикову от 8 января 1867 г.: РО РНБ. Ф. 523. ? 949)) Надежда (Дина) Валентиновна (1841-1917)* - дочь отставного генерал-майора, небогатая помещица, жена Анненского с 28 сентября 1879 г.

* Даты жизни Н. В. Анненской в известных источниках не показаны. День рождения приблизительно устанавливается по письму И. Ф. Анненского от 3 июля 1890 г. из Рима. День смерти около 26 марта 1917 г.: Орлов. С. 95.

7

Первый ее муж, родившийся в маленьком имении (с. Почипово) в Духовщинском уезде Смоленской губернии, представитель незнатного рода обрусевших польских шляхтичей, малозаметный чиновник Борщевский Петр Петрович (1833-1867) умер, состоя на службе в качестве губернского секретаря, председателя Пружанского уездного мирового съезда Гродненской губернии (см. о нем подробнее: РГИА. Ф. 1343. Оп. 17. ? 5682).

Нужно особо оговорить, что признать документально установленными факты биографии жены И. Ф. Анненского позволяет фундаментальное генеалогическое исследование А. В. Орлова, которое он так и не успел опубликовать*. Благодаря именно его архивным и библиотечным разысканиям установлены, в частности, добрачная ее фамилия и год рождения, биографические сведения о ее родителях, первом муже и детях от первого брака и многие другие биографические данные. Некоторые фрагменты этого исследования считаю необходимым и возможным ввести в научный оборот, каждый раз делая на его работы ссылку:

* См.: Орлов. С. 81-97.

'Прожив в первом браке около четырех лет и родив своему первому мужу двоих сыновей, Дина Валентиновна овдовела 1 декабря 1867 г., когда ей было 26 лет отроду, а ее сыновьям: Платону - 4 года, Эммануилу - 2 года. Смерть Петра Петровича Борщевского - первого ее мужа, которого она горячо любила, явилась для Дины Валентиновны тяжелым ударом судьбы. Мы имеем нарративные сведения о бытовавшем у ее потомков семейном предании, что она не хотела верить в смерть первого своего мужа и, потеряв рассудок от горестной внезапной утраты, несколько раз вскрывала его гроб, пока церковные власти не запретили ей этого. Оправившись от этого временного психического расстройства, Дина Валентиновна, ставшая опекуншей своих малолетних сыновей, занялась в 1868 году разделом наследства умершего Петра Петровича Борщевского, а в 1869 году - оформлением документов о дворянстве для своих сыновей, чтобы закрепить за ними права на отцовское наследство. Вдовствовать ей пришлось долгих 12 лет, занимаясь воспитанием своих детей' ([1]. Л. 89).

Тот же А. В. Орлов обнаружил документы, проливающие свет на причины и обстоятельства знакомства И. Ф. Анненского со своей будущей женой:

'Первоначальное их знакомство произошло, если верить сведениям, сообщаемым Валентином Кривичем, при посредстве дальнего родственника Дины Валентиновны К<онстантина> П<латоновича> Энгельгардта - ее земляка по Бельскому уезду Смоленской губернии, университетского сверстника И. Ф. Анненского. (Впоследствии статский советник К. П. Энгельгардт значился на 1904 год земским начальником 2-го участка указанного уезда. - А. О.) Сыновьям Дины Валентиновны - Платону и Эммануилу,

8

учившимся с 1874 года в С.-Петербургской 6-й гимназии, предстояло осенью 1877 года перейти в III класс, а они были "троечниками". Слабые их успехи в усвоении предметов гимназического курса были известны их матери и очень ее заботили, а потому она решила нанять для своих сыновей на время летних каникул репетитора. Жила она зимой в Петербурге, а на лето уезжала с сыновьями в имение своей матери "генеральши" Александры Вениаминовны Сливицкой (урожденной Броневской) - сельцо Сливицкое Будинской волости Бельского уезда Смоленской губернии. Вероятно, где-то весной 1877 года она и попросила К. П. Энгельгардта подыскать и представить ей подходящего репетитора из числа знакомых ему студентов C.-Петербургского университета. Видимо, в Петербурге же К. П. Энгельгардт представил ей студента 2-го курса историко-филологического факультета И. Ф. Анненского, нуждавшегося в заработке. Соответствующая договоренность между И. Ф. Анненским и его нанимательницей состоялась: он получил от нее приглашение приехать к ней в смоленское имение на лето для занятий с ее сыновьями.

Имея такое приглашение, студент 2-го курса историко-филологического факультета Иннокентий Анненский обратился к Инспектору С.-Петербургского университета с прошением о выдаче ему "отпускного билета для проезда и проживания на летнее время в Бельском уезде Смоленской губернии" (Студенческое личное дело И. Ф. Анненского: ЛГИА <ныне ЦГИА СПб. - А. Ч.>, ф. 14, оп. 3, д. 18333, л. 10. Автограф). Прошение это подателем не датировано, но на полях его слева имеется канцелярская помета, надписанная наискось: "1900 Билет выдан 8 июня 1877 г. ? 2103 по 16 августа 77 г.". Вслед за прошением вшит в дело и подлинный Отпускной билет за ? 2103 от 8 июня 1877 года, который И. Ф. Анненский вернул инспектору университета по возвращении в Петербург. Этот использованный билет перечеркнут. На обороте означенного Отпускного билета студента Иннокентия Анненского стоит надпись следующего содержания: "Билет сей в Бельском уездном полицейском управлении явлен и в книгу под ? 20 записан июня 21 дня 1877 года. Помощник исправника Якубон... (неразборчиво)" (там же, лл. 11 и 11об.)' ([1]. Л. 85-86).

См. также: Орлов. С. 27.

Нельзя не отметить, что образ жены Анненского в мемуарной и биографической литературе был несколько мифологизирован и наделен весьма противоречивыми чертами, неоднозначность оценок присуща и свидетельствам о характере их семейных отношений. Нужно заметить, впрочем, что воспоминания эти, записанные через значительный временной промежуток и посвященные преимущественно эпохе рубежа веков, когда серьезная разница в возрасте супругов ощущалась наиболее ярко, не столько отражают реальные факты, сколько основаны на слухах и являются выражением симпа-

9

тий и антипатий мемуариста, давая и массу поводов для кривотолков. Важно учитывать при этом, что и приводимые оценки, и самый характер осмысления конкретной жизненной ситуации напрямую связаны с тем, насколько отстраненно смотрел тот или иной мемуарист на эту не самую обычную семейную пару.

Из насыщенного большим числом неточностей мемуарного повествования племянницы Анненского Т. А. Богданович, в значительной степени основанном на семейном 'предании' о нем, явствует, что 'в 23 года он страстно влюбился в мать двух своих учеников, бывших немногим моложе своего учителя. Хотя невесте было в то время 46 лет, но она была исключительная красавица, и юноша совершенно потерял голову. Сразу же он и женился на ней, взяв на себя заботу о большой семье, привыкшей к обеспеченной, почти богатой жизни, и считал предметом своего честолюбия, чтобы жена и ее дети ни в чем не ощутили разницы с прежней жизнью' (ПК. С. 80). Ср. с современным беллетристическим трюизмом: 'В 1879-м, двадцати четырех лет, сдав последний университетский экзамен, тотчас женился (на вдове с двумя детьми, чуть ли не сорокалетней; сентиментальный такой сюжет, провинциальный: помещица и репетитор-студент на летних вакациях; ночной сад, сирени, соловьи, все такое)...' (Лурье Самуил. Дом на дне пруда: О хозяине кипарисового ларца, в котором прошлый век нашел свое фамильное серебро // Первое сентября. 2001. ? 16 (998). 3 марта. С. 5; Лурье Самуил. Русалка в сюртуке // Знамя. 2002. ? 5. С. 131). См. также текст 6 <письмо Анненского Л. Ф. Деникер от 1.09.1879 г.>

Б. В. Варнеке в своих позднейших мемуарах давал волю сарказму, рисуя (не лишенные доли фантазии) картины семейной жизни Анненского:

'Чуть не студентом И. Ф. женился на вдове, матери своего товарища по университету, увлеченный ее красотой, о которой догадываться можно было по тем молодым ее портретам, какие висели у него в кабинете. Теперь это была дряхлая, высохшая старуха, по крайней мере на 25 лет старше своего цветущего мужа. В бессильной борьбе с годами она жутко мазалась и одевалась в платья розового цвета, которые надо было преспокойно уступить своим внучкам. Знатная смоленская дворянка, где у нее оставались еще какие-то владения, она была замужем первым браком за каким-то не то губернатором, не то предводителем дворянства, и вот к этому кругу она целиком и принадлежала и по своему облику, и по своим вкусам, вероятно чувствуя себя очень дико среди тех ученых и педагогов, в среду которых поставил ее брак с И. Ф. <...>
Им служили лакеи в дворцовых ливреях, и это, вероятно, хоть немножко мирило ее дворянское сердце с скромной долей жены педагога. От былого богатства при очень широкой жизни остались уже одни крохи, и И. Ф. часто вздыхал, жалуясь на досадную неуступчи-

10

вость директоров Дворянского банка, к которым прибегала Дина Валентиновна каждую весну, когда они мечтали прокатиться в Париж или Венецию. Вот отсюда-то, вероятно, и пришла у И. Ф. страсть рядиться в платье парижских кавалеров времен молодости его супруги, и вместе с галстухами à la Морни из Парижа же проникло к нему и увлеченье Леконт де Лилем и Рембо. <...>
Портила все впечатление от этих обедов сама хозяйка. Ради торжественного случая она красилась сугубо и одевалась в такие розовые платья, какие ей следовало бы перестать носить по крайней мере на сорок лет раньше. Не все гости умели скрыть свое настроение при виде такой потешной супруги, и, вероятно, И. Ф., как чуткий человек, замечал то глупое положение, в какое она его ставила. И вот однажды в разгар обеда, заметив, что он сидит угрюмо, она своей подпрыгивающей походкой двинулась к нему через всю столовую с противоположного конца стола и, подойдя к нему, нежно сказала:
- Кенечка! Что ты сидишь грустный? Раскрой ротик, я дам тебе апельсинку!
И с этими словами, гладя рукой по напомаженной голове супруга, действительно положила ему в рот дольку апельсина. <...>
И. Ф. ничего не сказал, покорно проглотил апельсин, но по глазам его видно было, что он с удовольствием растерзал бы ее в эту минуту на части: такая ласка была бы очень мила, если бы была направлена нежной бабушкой на маленького внучка, но когда расписанная как маска старуха так публично ласкала своего супруга, это становилось и смешно и противно' (ПК. С. 73-74).\

О. С. Бегичева, племянница невестки Анненской, в своем комментарии к письмам Анненского к своей матери, Н. П. Бегичевой, отмечала: 'Тяжелая домашняя жизнь была у Ин. Анненского. Его жена не понимала его творчества. В прошлом красивая женщина, в годы 1906-1909 уже старуха. Она мучительно цеплялась за Анненск<ого>, видя в нем главным образом источник материального благополучия. Жила она выше тех средств, которые были <...>' (впервые опубликовано: ПК. С. 128). Ср. с оценкой Чуковского: 'Я познакомился с его женой, сидевшей в инвалидном кресле. Она была гораздо старше его и держалась с ним надменно. Чувствовалось, что она смотрит на мужа свысока и что он при всей своей светскости все же не может скрыть свою застарелую отчужденность от нее' ([Чуковский К.И.] 'Я почувствовал такую горькую вину перед ним...': (Смутные воспоминания об Иннокентии Анненском) / Вступ. заметка, публ. и коммепт. И. Подольской // Вопросы литературы. 1979. ? 8. С. 304). М. А. Кузмин так передал впечатления от своего воскресного визита к Анненским 9 августа 1909 г.: 'Дама тонна, былая красавица, сидела с вышиваньем' (Кузмин М. Дневник

11

1908-1915 / Предисл., подг. текста и коммент. Н. А. Богомолова и С. В. Шумихина. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, [2005]. С. 158). С этими оценками перекликается суждение, высказанное редактором 'Аполлона': 'Семейная жизнь Анненского осталась для меня загадкой. Жена его, рожденная Хмара-Барщевская, была совсем странной фигурой. Казалась гораздо старше его, набеленная, жуткая, призрачная, в парике, с наклеенными бровями; раз за чайным столом смотрю - одна бровь поползла кверху, и все бледное лицо ее с горбатым носом и вялым опущенным ртом перекосилось. При чужих она всегда молчала; Анненский никогда не говорил с ней. Какую роль сыграла она в его жизни? Почему именно ей суждено было сделаться матерью его сына Валентина?' (Маковский Сергей. Портреты современников: Портреты современников; На Парнасе 'Серебряного века'; Художественная критика; Стихи / Сост., подгот. текста и коммент. Е. Г. Домогацкой, Ю. Н. Симоненко. М: Аграф, 2000. С. 144). Записанное Ю. П. Иваском высказывание Г. В. Адамовича о жене Анненского, 'у которой отваливались искусственные брови' (цит. по: Проект 'Акмеизм' / Вступ. статья, подгот. текста и коммент. Н. А. Богомолова // Новое литературное обозрение. 2002. ? 58. С. 164), думается, связано именно с подобными устными оценками Маковского. См. также отзыв о ней, восходящий, очевидно, к оценкам О. П. Хмара-Барщевской, у старшего сына которой мемуарист был репетитором: '...была почти враждебна музам и не понимала мужа, не обретшего еще настоящей славы' (Оцуп Николай. Николай Гумилев: Жизнь и творчество / Пер. с франц. Луи Аллена при участии Сергея Носова. СПб.: Изд-во 'Logos', 1995. С. 34. (Судьбы. Оценки. Воспоминания)).

В опубликованном письме О. А. Федотовой, дочери законоучителя Царскосельской мужской гимназии, к своему брату Вс. А. Рождественскому находим куда более сдержанные оценки: 'Дину Валентиновну (жену И. Ф.) я знала лучше и ближе. Она часто приходила к нам, и за чайным столом мы вели общий разговор. Я уже была в последних классах гимназии. Моим "гостям" я описала ее наружность, и довольно подробно, т<ак> к<ак> вид у нее был не совсем обычный: очень старая, вся реставрированная, но со следами бывшей красоты. Она с большим уважением относилась к мужу, говорила, что "Кеня" гениальный человек, что много пишет, но его литературные труды нельзя печатать, т<ак> к<ак> они нашей эпохе непонятны, что он, "Кеня", живет "целым веком" вперед' (ПК. С. 78).

И даже в словах изначально негативно настроенной по отношению к своей тете Т. А. Богданович ('Единственно, кто мне мало нравился и сильно смущал, это моя тетушка, хоть она и приняла меня очень ласково. В ней я чувствовала что-то чуждое, и мне казалось,

12

что она старается придать жизни семьи иной, не свойственный Анненским тон' (ПК. С. 80)) можно обнаружить и понимание ситуации, и признание определенных достоинств супруги Анненского: 'Мне казалось, что он слишком подчинился своей красавице-жене и многое в своей жизни устроил в угоду ей, не так, как мне нравилось. Мне не приходило в голову, насколько это для него неважно. Я не понимала, что живет он совсем другим и даже не замечает окружающей обстановки, не понимала, что для него просто немыслимо тратить силы на борьбу с женой и гораздо проще принять ее, как внешний, ни к чему не обязывающий факт, сохраняя неприкосновенной свою внутреннюю свободу' (Богданович Т. А. Повесть моей жизни // НИОР РГБ. Ф. 218. ? 383. Л. 118-119).

Совершенно иными красками рисуется образ жены Анненского в воспоминаниях В. С. Срезневской: 'Это была когда-то прекрасная, слывшая красавицей светская женщина - много старше своего мужа <...>, на всю жизнь сделавшаяся нежным и преданным другом поэта, его garde-malade, секретарем и хранителем "кипарисового ларца". Высокая и очень тонкая, чуть-чуть склоняющаяся, чрезвычайно элегантная под густой вуалью - она приезжала к нам и непременно хотела видеть меня и сестер, - и нежно протягивала худую и тонкую руку и притягивала меня, целуя в лоб. И какой-то еле уловимый запах незнакомых духов, и тихий мелодичный голос с аристократическими интонациями - все нравилось мне в ней и надолго оставалось в памяти' (ПК. С. 128).

Ср. с записью В. С. Срезневской на экземпляре книги И. Ф. Анненского 'Тихие песни' (Пг.: Картонный домик, 1923), на которую мне любезно указал Р. Д. Тименчик: 'Дину Валентиновну я помню уже седой, с очень набеленным тонким продолговатым лицом, накрашенными губами и в бледно-зеленом ("фисташковом") весеннем костюме с белыми перчатками выше локтя. Руки у нее были очень худые, почти старческие, походка подпрыгивающая на каждом шаге, волосы гладко зачесаны под бледно-изумрудный с белым кружевом "ток". <...> В руках лорнет и сумочка, шитая стеклярусом. От нее пахло не похожими на мамины духами (мама душилась violette regia), более острыми и пряными, мне очень понравившимися. Говорила тихо, медленно, чуть-чуть в нос, голову часто держала грациозно набок. Вообще, несмотря на то, что тогда считалось "ужасно гримируется", она очень мне понравилась. Была ласково-нежна со мной и сидела довольно долго с мамой вдвоем. Была еще раз вечером в синем шелковом платье и черной с полями плоской шляпке под черной "с мушками" вуалью, опять сидела с мамой, и вызывали меня. Я не хотела читать стихи, меня отпустили. Пила чай с мамой в гостиной, доставали чай и варенье. Звали к подъезду извозчика, и мама,

13

проводив ее в прихожую, вернувшись, сказала <...>: "у нас одна судьба" - и вздохнула. Больше я Д. В. не видела <...>'*.

* См. об этой записи (текст на странице): Гимпелевич З. Литературная тетрадь-альбом Валентина Иннокентьевича Анненского-Кривича // Литературная тетрадь Валентина Кривича. / Составл., подготовка текста, вступ. статья и комм. З. Гимпелевич. СПб.: Серебряный век, 2011. С. 23-24.

См. также сводку других свидетельств о Н. В. Анненской: Федоров А. В. Иннокентий Анненский. Личность и творчество. Л.: Художественная литература. Ленинградское отделение, 1984. С. 64-66.

Во всяком случае, несмотря на всю эту разноголосицу, не вызывает сомнений, что отношения супругов, переживавшие на протяжении тридцатилетней их 'безразлучной', по словам сына, жизни различные времена, оставались по-своему теплыми и близкими до последних дней Анненского, и приглаженным, по общему мнению, воспоминаниям сына (см.: ЛМ. С. 224-225) в этой части можно верить.

Эмоциональное же состояние Анненского периода его любовных страданий и 'уверений' (1878-1879 гг.), отразившееся в публикуемом письме, ярко характеризует и его недавно опубликованный (ИФА. II. С. 146-147) недатированный стихотворный цикл:

Nocturno

(Посвящено Н. В. Хмара-Барщевской)

I

Не в силах я заснуть... Мне душно...
Лежу усталый и больной...
О, если б вдруг толпой воздушной
Спустились грезы надо мной.

Ночь, ночь, пошли мне сновиденья,
Отдай мне небо и цветы,
Страны волшебной трепетанья,
Мои мечты... мои мечты.

Нет песен... Улетели грезы.
О, ночь мне их не возвратит.
Сна нет... Мне страшно... Душат слезы,
И бьется сердце и дрожит...

II

Мне снился сон прекрасный:
Мне снилось - надо мной -
Сияет небо ясной
Лазурной пеленой.
Мне снилось, что в сиянье
И рощи, и поля...
Мне снилось, что страданье
Далеко от меня...
Мне снилось - ты со мною.
И плакал я во сне,
И жаркою струею
Текла слеза по мне.

14

Мне снилось: ты ласкала
С улыбкою меня
И нежные шептала
Мне на ухо слова...
Во сне хотел я страстно,
Чтоб вечно надо мной
Склонялся образ ясный,
Звучал мне голос твой...
Проснулся... Где же грезы?...
Не слышу речь твою;
И страх, укоры, слезы
Теснятся в грудь мою...
Чернеет ночь немая
Сквозь мерзлое стекло,
И ветер, завывая,
Стучит ко мне в окно.
Исчез твои образ милый,
И ласки, и цветы,
И душная могила
Встает из темноты.

Вероятно, к этому же времени можно отнести и сохранившееся в архиве стихотворение Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. ? 59. Л. 10), впервые публикуемое в настоящем издании:

Суди меня как хочешь строго -
Душа моя тебе верна:
Надежд в ней даже слишком много,
Но Дина в ней всегда одна.

Четверостишие приводится с небольшими разночтениями в письме Д. С. Усова к Е. Я. Архиппову (апрель, 1925). Его можно сопоставить с началом стихотворения А. К. Толстого "И. С. Аксакову" (конец 1858 начало 1859):

Судя меня довольно строго,
В моих стихах находишь ты,
Что в них торжественности много
И слишком мало простоты.

Анненский цитирует его в статье "Сочинения А. К. Толстого, как педагогический материал".

Ещё один мемуарный фрагмент записок А. В. Орлова, в котором говорится о Над. В. Анненской,  приведён в прим. 4 к письму Анненского Е. М. Мухиной от 16 октября 1906 г.

З. Гимпелевич утверждает, что мать Над. В. Анненской Александра Вениаминовна Сливицкая, которую исследователь почему-то называет Анной Вениаминовной, '..."переименовала" свою дочь Надежду в более гордое "Диана", упростив его в обиходе до "Дина"' (Гимпелевич З. Литературная тетрадь-альбом Валентина Иннокентьевича Анненского-Кривича // Литературная тетрадь Валентина Кривича. / Составл., подготовка текста, вступ. статья и комм. З. Гимпелевич. СПб.: Серебряный век, 2011. С. 24).

К сожалению, даты рождения и смерти Н. В. Анненской пока никем не опубликованы. Только в письме В. И. Анненского-Кривича Арс. Альвингу от 20 января 1917 читаем: "У меня плохо больна мама..." (Усов Д. С. 'Мы сведены почти на нет:'. Т. 2. Письма / Сост., вступ. статья, подгот. текста, коммент. Т. Ф. Нешумовой. М.: Эллис Лак, 2011.С. 313; прим. 23 к письму Д. С. Усова к Е. Я. Архиппову, апрель 1925 г.)

О родителях Над. В. Анненской и месте её рождения см. примечания к письмам Анненского из Италии: от 5 июня 1890 г., прим. 7.

140 лет со дня свадьбы

Над. В. Хмара-Барщевской, Парголово, конец июня 1879

Источник текста и комментирование: Письма I. ? 2, с. 5-6; 6-18.

5

Милая моя Динуша! Сегодня вернулся в Парголово¹ с Черной Речки² и получил твое письмо с поручением. Завтра по окончании урока я еду в город, чтобы его исполнить. Мне невыносимо грустно читать твое письмо в ответ на мои, которые не могли не дышать тою любовью к тебе, которою полно все мое существо. Мне больно упрекать тебя за это, потому что я так верю в глубину и силу твоего чувства, что смогу отличить истинное от задорной шелухи. Но тем не менее это грустно. Грустно мне как-то по-детски безотчетно. Грустно и, пожалуй, потому, что я вижу, как ты не доверяешь мне, как ты можешь уж, наверно, под чьим-нибудь влиянием вообразить, что я хоть на секунду, хоть в каком-нибудь отношении, где-нибудь, в ком-нибудь могу найти замену тебе. Грустно...

Мне грустно, потому что ты не веришь мне -
Мне грустно, потому что нет тебя со мною
И потому что с этой суетою
Я не могу забыться, как во сне.

Забыться, чтоб не знать, что есть на свете время,
Забыться для того, чтобы не вспоминать,
Пока разлуки тягостное бремя
Спадет... И вместе будем мы опять.

И припаду я в сладком упоенье
К тебе на грудь изнывшую твою
И все свои тяжелые мгновенья
Перед тобой в слезах я изолью...

Прости, Дина, ей Богу не хотел утруждать тебя этим Шаблоном⁴: так как-то вылилось даже не гладко; я в таком виде никогда в жизни стихотворений не оставлял, и то же самое стихотворение я мог сделать гораздо лучше. Надо тебе сказать, переходя к прозе, что я вот уже второй раз отлучался из Парголова: ученик мой⁴ жил в городе, где он вместе с братья-

6

ми и сестрами убирал книги, и я там его учил, но время, свободное от уроков, конечно, проводил или на даче, или у брата⁵, хотя все эти переходы и переезды занимают столько времени, на них уходят последние деньги, да и неудобно быть между небом и землей. Общество барышень (в городе была одна старшая) я, кажется, подробно тебе описал. Ничего общего у нас не может быть, кроме какой-нибудь увертюры или стихотворения⁶, да и то я как-то не могу высказываться перед людьми, от которых отделяет целая пропасть убеждений и симпатий, тем более что во мне нет развивательских тенденций, да и не особенно они для этого богатый матерьял. Это девицы, может быть, прекрасные, но вся жизнь их состоит из хозяйственных забот, да различных украшений в роде занятий музыкой, провансальской поэзией, живописью, фотографией.

Из гостей у них почти никого не бывает. Прогулки мы почти не предпринимаем, то есть однажды ездили кататься верхом: два старших брата, я с учеником и две барышни, два раза гуляли по парку всем кагалом. Кажется немного и нечего <...>

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. ? 277. Л. 29-30 об.).
Публикуемый фрагмент - единственное сохранившееся в архиве И. Ф. Анненского документальное свидетельство наличия эпистолярного общения между ним и его будущей женой. Автограф содержит помету, принадлежащую перу Н. В. Анненской: 'Девятое письмо'.
Нужно констатировать, что их переписка сохранилась, видимо, в минимальном объеме: не удалось разыскать ни одного письма Н. В. Анненской к мужу, да и из писем Анненского, за исключением двух писем (публикуемого и от 8.06.1909 (см. текст 195)), сохранились лишь имеющие отношение к его итальянской поездке 1890 г. (см. тексты 14, 15, 17-24, 26, 27).
Предполагаемая датировка письма основана на содержании письма и реалиях, упоминаемых в нем, а также на очевидной соотнесенности с сохранившимся в архиве Анненского фрагментом его дневника, воспроизведенном в прим. 4.

<биографическая справка о жене Анненского, см. выше>

14

¹ Парголово в конце XIX в. (с середины 70-х гг., когда значительная часть парголовских земель графов Шуваловых была выкуплена товариществом на паях, которое разбило имение на участки, настроило дач, а многие участки сдало в аренду для постройки собственных дач) - дачное место (не самое модное и аристократическое) в 16 км от С.-Петербурга по Финляндской железной дороге, ныне посёлок, административно относящийся к Выборгскому району С.-Петербурга.

² Вероятно, речь идет об упомянутой в письме к И. И. Срезневскому (текст 1) даче по Сердобольской ул., находящейся в районе Черной речки. Не исключено, впрочем, что имеется в виду другой адрес: 'в 1877-1878 годах пребывание студента Иннокентия Анненского во время летних каникул на дачных квартирах по Головинской улице (ныне Лисичанская ул.), в прилежащем к Лесному 2-м участке Выборгской части Петербурга, зарегистрировано штампами полицейской прописки на ежегодных "Свидетельствах", удостоверяю-

15

щих личность студента и право его проживания в Петербурге' ([3]. С. 174).
³ Ср. со стихотворением М. Ю. Лермонтова 1840 г. 'Отчего' ('Мне грустно, потому что я тебя люблю...').

⁴ Учеником Анненского был восьмой, младший ребенок Срезневского Всеволод Измайлович Срезневский (1867-1936), впоследствии окончивший юридический факультет С.-Петербургского университета, но получивший известность как библиотечный деятель, библиограф, филолог, археограф, с 1906 г. член-корреспондент ИАН.
Говоря о его сестрах, Анненский имел в виду Срезневских Ольгу Измайловну (1845-1930), Людмилу Измайловну (1852-1937), Надежду Измайловну (1854-1935) и Веру Измайловну (1861-1934).
Старшими его братьями были Владимир Измайлович (1848-1920), Вячеслав Измайлович (1849-1930) и Борис Измайлович (1857-1934) Срезневские, каждый из которых также оставил заметный след в истории отечественной культуры, науки и образования.
Вполне определенно констатировать, в какой именно семье репетиторствовал Анненский, позволяет уже упоминавшийся фрагмент дневника (архивное наименование 'Автограф юношеского дневника', впервые процитирован в статье И. И. Подольской 'Иннокентий Анненский - критик' (КО. С. 532)), в котором отразились и любовные переживания Анненского, и его воспоминания о лете 1877 г., проведенном в Сливицком, и народническая 'интеллектуальная родословная' Анненского, и обстоятельства парголовской жизни летом 1879 г.
Очевидно, именно содержательное пересечение с публикуемым письмом и обусловило то, что отрывок дневника был сохранен (цит. по: РГАЛИ. Ф. 6. ? 268. Л. 1-4):

<...>* пройтись, причем я солидно держался в арриергарде и беседовал с О<льгой> И<змайловной>. Вернувшись<,> мы с Б<орисом> И<змайловичем> и моим учеником пошли еще на кладбище.

* Запись на листе начинается со слова "пройтись". Предыдущего листа (листов) в архиве нет. После этой фразы ещё одна незаконченная и неразборчивая фраза.

21 Июня

Весь день я провел в Парголове. Господи<,> сколь еще таких дней, покуда не увидимся?.. Уроки Всеволоду мне интересны<,> потому что его интересует то<,> что я ему говорю<,> и я чувствую<,> что не стеснен ни временем, ни программой. Еще мне нравится, что И<змаил> И<ванович> не мешается в занятия, предоставляя мне полную свободу. За первым уроком (до завтрака)<,> когда мы заняты греческим языком<,> неизменно присутствует Н<адежда> И<змайловна> за своим столиком, рисуя; очевидно<,> она хочет несколько пользоваться уроками, по крайней мере однажды она мне

16

сказала, что давно уже не занималась этим языком и жалеет об этом. Кстати сказать о барышнях: они все очень простенькие; старшая мне кажется всех умнее и хитрее; младшая всех добрее и наиболее дружна с братом. Со мною их отношения сразу установились и<,> полагаю, никогда не изменятся: условная простота, без тени фамильярности, вежливость и... полное отсутствие общих интересов кроме самых элементарных.

Под конец 2-го урока приехал старший брат, секретарь Географ <ического> Общества, и начались толки о поездке верхом. Часов около 7 собрались ехать в 6 две барышни (средних)<,> В<ладимир> И<змайлович>, Б<орис> И<змайлович>, мой ученик и я. Мы проехали до 22 верст (взад и вперед) в деревню Дыбун, где напились молока. Местность в окрестности довольно жалкая, хотя все-таки природа<,> среди к<ото>рой я уже давно не бывал<,> меня несколько освежила. Вспомнилось<,> как в третьем году я ехал с высокой стройной амазонкой, которую я<,> мне кажется<,> и тогда любил... Вообще<,> мне вспомнилось Сливицкое<,> и так живо<,> так ясно отпечатлелся в моей душе чудный мой Котя<,> и так захотелось обнять ее крошку славненького мальчика. Коток мой маленький. Думаешь ли ты обо мне?

22 Июня

Ноги сегодня болят ужасно. Поездил вчера в летних панталонах и натер себе ноги, чуть ли не до крови об эти поганые чухонские седла. Утро прошло<,> как и остальные утра. Уроки и игры*.

* На мой взгляд, в рукописи здесь другое слово. Какое - не знаю.

Вот и обед, чай... Затем я отправился в город с В<ладимиром> И<змайловичем>. Всю дорогу мы беседовали: сначала об уроках<,> которые он давал прежде<,> и о затруднениях<,> которые испытывает магистрант в педагогич<еской> карьере. Затем разговор перешел на народное образование, на нужды России. Наряду с мыслями здравыми, насчет неудовлетворительности нашего Мини<стерства> Нар<одного> Просв<ещения> (впрочем<,> это обусловливалось тем, что ему там не повезло)<,> встречались и такие штуки, что мужика не надо учить ничему<,> кроме грамоты и счета, п<отому> ч<то> иначе Россия будет терять рабочие руки, или что русская наука должна быть изолирована от других<,> что в этом залог ее лучшего будущего, а иначе иностранцы нам подгадят. Скажите! Очень много наши 'собственные Платоны, да быстры разумом Ньютоны' поделают. И это человек 32-33 лет проводит такие мысли. Нет, положительно, нет воздуху вне нигилистической среды...

Урок дал и без всяких сторонних разговоров вернулся, купив бумаги<,> на вокзал. Здесь встретил Фортунатова. Вот уж истинно дуракам счастье. С 1-го Августа утверждается на месте<,> а до тех пор имеет уроки по 4 р. за 1 1/2 ч. - ежедневно!!

17

Приехав<,> пил чай, после читал <Braché? - А. Ч.> под музыку: играли Аррагонскую хоту и Дм<итрия> Холмского - Глинки, Жирондистов Литтольфа, Ungarische Rhapsodie Liszt и Ungar<ischer> Marsch Schubert'a. Последний по моей просьбе.

Текст заканчивается датой "23 июня".

Некоторые имена и реалии, упомянутые в публикуемом фрагменте, нуждаются в комментарии.
Владимир Измайлович Срезневский, более всего известный как один из виднейших судебных российских статистиков, после окончания С.-Петербургского университета по историко-филологическому факультету был преподавателем русской словесности в одной из столичных мужских гимназий и в Смольном институте, а с 1876 по 1883 г. служил секретарем Императорского Русского Географического общества; редактировал 'Известия' этого общества, где им было напечатано немало собственных работ.
Фортунатов Иван Васильевич (1854-?), окончив в 1874 г. 6-ю С.-Петербургскую гимназию, в том же году поступил на историко-филологический факультет Императорского С.-Петербургского университета и в 1879 г. получил 'Свидетельство', датированное 24 апреля и удостоверяющее, что он 'выслушал полный курс по Историко-филологическому факультету и показал на испытаниях следующие познания: в Греческой Словесности, Русской Словесности, Сравнительной Грамматике и Истории Всеобщей Литературы - отличные, в Философии, Римской Словесности, Славянской Филологии и Немецком Языке - хорошие, в Богословии, Русской Истории, Всеобщей Истории - достаточные, за которые Историко-филологическим Факультетом признан достойным звания Действительного Студента и на основании 4 пункта  42 общего устава Российских университетов, утвержден в этом звании Советом Университета 22 Января 1879 года' (см. его личное университетское дело: ЦГИА СПб. Ф. 14. Оп. 3. ? 18294. Л. 1, 3, 31).
Из произведений основоположника русской классической музыки Михаила Ивановича Глинки (1804-1857) Анненским упомянуты переложение для фортепиано в четыре руки 'Арагонская хота' (1845 г.) и музыка к драме Н. Кукольника 'Князь Холмский' (1842 г.).
'Жирондисты' - популярная увертюра известного французского композитора и пианиста Анри Литольфа (Litolff) (1818-1891), написанная в конце 1840-х гг.
'Венгерские рапсодии' венгерского композитора и пианиста Ференца Листа (Liszt) (1811-1886) - один из самых известных циклов в истории фортепианной музыки, состоящий из 19 пьес.
Является ли исполненный по просьбе Анненского 'Венгерский марш' австрийского композитора Франца-Петера Шуберта

18

(Schubert) (1797-1828) одной из частей его сочинения 'Венгерский дивертисмент' ('Divertissement a La Hongroise g-moll' (op. 54)), или частью его первой редакции, озаглавленной 'Mélodie Hongroise', определенно установить невозможно. Не исключено, впрочем, что 'Венгерский марш' Шуберта звучал в транскрипции Ф. Листа.

⁵ См. прим. 2 к тексту 1. <Письмо И. Ф. Анненского И. И. Срезневскому от 10.06.1879>

⁶ Характерное самопризнание о круге собственных предпочтений молодого И. Ф. Анненского.

Над. В. Анненской, Царское Село, 8 июня 1909 г.

Источник текста и комментирование: Письма II. ? 195. С. 322-324; 324-329.

322

Сейчас только принесли мне твое письмо¹, милая Динуша, с карточками, на которых, впрочем, видно только твое очертанье, а не лицо. Но хорошо и это... Ты и здесь видно, что молодцом под своими перьями.

Очень боюсь, что это мое письмо тебя уже не застанет. Но чувствую потребность тебе писать именно теперь, когда твое ожившее передо мною очертанье вдруг заставило забиться мое сердце совсем как-то по-особому: тоской, любовью, сожалением, упреком, жалостью... Ты говоришь, что мало пишу тебе. Но я ведь, ты знаешь, всегда пишу капризно... Писать каждый день... будто это то же, что за перегородку сходить?!..

У нас уже весна, не скажу, чтобы лето... В воздухе какая-то льдинка, которую чувствуешь даже в полдень через лучи... Нет, нет, да точно в теплую ванну выльет банку эфира... Вчера было воскресенье, у нас целый день гости. Сначала в 12 пришел Платон², мы с ним позавтракали (Валентин еще спал, конечно). А Платон теперь дома один и пол шваброй моет, и лестницу чистит, и самовар себе ставит. Довольно жаль, в сущности, пока Леленька стонет в 40 комнатах³. Потом пришла в 2 часа А<нна> Влад<имировна> с девочками⁴. Я прочитал им о Гоголе⁵... Конечно, эти малиновки бедные так и сказали, что поняли самую чуточку. Да и А<нна> Влад<имировна> нашла, что разу прослушать эту вещь мало. Угощал я их чаем с кексом, сандвичами, шоколадными конфектами от Голлербаха⁶ самими лучшими. Шел дождь. Они уехали. После обеда приехал Белецкий⁷, потом Митрофановы оба брата⁸, потом Валентин привел наверх к чаю Сахарова⁹, офицера 4-го батальона... Разошлись в первом часу. Я здоров, бодр, хотя немножко и устал. Сегодня, сейчас еду в Округ, оттуда к Анненским¹⁰ обедать. Они завтра уезжают за границу. Еврипид все еще ни с места¹¹. Представь же себе, милая, что до сих пор нет вовсе времени ни за что присесть вплотную. Боюсь, что, когда будет время, не окажется энергии... Присылаю в дополнение

323

к этому листку стишонки последние. Как я уж и сварганил... во сне в вагоне... на экзамене сидя.

Люблю, целую. Твой Кеня

Ballade¹²

День был теплый и молочно-парный,
Скоро в путь! Поклажу прикрутили...
На шоссе, перед запряжкой парной
Фонари мигая закоптили.

Оставалась вымершая дача
Желтая и скользкая... С балкона
Холст повис ненужный там. Но спешно
Оборвав сломали георгины.

"Во блаженном" - и качнулись клячи,
Маскарад печалей их измаял...
Желтый пес у разоренной дачи
Бил хвостом по ельнику и лаял,

Но, сейчас же вытянувши лапы,
На песке разлегся, как в постели,
Только мы, как сняли в страхе шляпы,
Так надеть их больше и не смели

Будь ты проклята, левкоем и фенолом
Равнодушна дышащая Дама!
Захочу - так сам тобою буду...
"Захоти, попробуй!" шепчет Дама...

Посылка

Вам я шлю стихи мои, когда-то
Их вдали игравшие солдаты!
Только Ваши без четверостиший
Пели трубы горестней и тише.

II

Арефина шарманка¹³

Обручена рассвету
Печаль ее рулад,
Как я игрушку эту
Не слушать был бы рад!

Пусть завтра будет та же
Она, что и вчера...

324

Сперва хоть громче, глаже
Идет ее игра.

Но вот, - уж не читая
Давно постылых нот,
Гребенка золотая
Звенит, а не поет...

Цепляясь за гвоздочки,
Весь из бессвязных фраз,
Напрасно ищет точки
Томительный рассказ,

О чьем-то недоборе
Косноязычный бред,
Докучный лепет горя
Ненаступивших лет, -

Где нет ни слез разлуки,
Ни стылости небес,
Где сердце - Счетчик муки,
Машинка для чудес...

И скучно разминая
Пружину полчаса
Где прячется смешная
И лишняя Краса.

. . . . . . . .

Печатается впервые по тексту автографа, сохранившегося в архиве И. Ф. Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. ? 277. Л. 26-28 об.).

Написано на почтовой бумаге:

Иннокентий Феодорович
Анненский.
Царское Село. Захаржевская,
д. Панпушко

¹ Письмо не сохранилось.

² Хмара-Барщевские перебрались в Царское Село в начале 1909 г. и поселились на частной квартире по адресу: ул. Малая, д. 40 (см.: Весь Петербург на 1910 год: Адресная и справочная книга г. С.-Петербурга. [Спб.:] Издание А. С.Суворина, [1910]. Паг. 2. С. 902). В июле 1909 г. Пл. П. Хмара-Барщевский, находившийся с октября 1907 г. в отставке, был определен на службу по ведомству Министерства внутренних дел младшим помощником делопроизводителя Земского отдела Министерства внутренних дел.

325

³ Ольга Петровна Хмара-Барщевская на лето по хозяйственным делам уехала в свое имение Каменец Смоленской губернии. Представление о характере ее "стонов" дает единственное ее письмо к Анненскому, сохранившееся в архиве (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. ? 377. Л. 1-2 об.) и относящееся именно к лету 1909 г.:

20 августа 1909

Дорогой и милый Кеня!

Сегодня утром послала Вам банальное "поздравляю, целую" по телеграфу - но мне, после длинного дня сидения под овином на молотьбе - страшно захотелось поговорить с Вами, вообразить себе, что я сижу у Вас в кабинете, в числе прочих друзей, приехавших провести с Вами день Вашего рождения...

Я еще не поблагодарила Вас за присланное стихотворение "Нервы". Вы знаете, оно прямо великолепно по цельности впечатления, которое выносишь, вчитываясь в него... Сила экспрессии поразительная! Это сама жизнь - или точнее отзвук жизни, вложенный в рифмы... В сорока строках - и рассказана целая трагедия... трагедия трех душ - одной молодой - этого Васи, к<о>торый увлечен идеей "общего счастья" и готов для нее пожертвовать собой - и трагедия двух старых душ - его родителей... О! Эти - консерваторы (ведь они читают "Свет") - в их годы общее благо - это мечта неосуществимая... пускай там остальные, как хотят, "а Вася-то зачем не сыщется домой?" Как они, бедные родители, испуганы, выбиты из колеи! Еще мать мужественнее, она может вязать никому, м<ожет> быть, не нужную полосу, она принуждает себя соображать, нужен ли к обеду шпинат, она деятельно уничтожает все компрометирующие сына записки... А старичок-отец - тот совсем потерялся, он робеет дворника, пришедшего за пачпортами, готов закупить его прибавкой жалованья; во всяком неизвестном прохожем ему чудится сыщик, тайная полиция... недаром жена в отчаянии посылает его прогуляться - верно, один его растерянный вид еще усугубляет ее тоску... А уличная проза назойливо поет свою крикливую песню... ей нет дела до внутренней драмы этой семьи... она выкрикивает свое:

"Морошка - ягода морошка!
Яйца свежие - яйца..."

И, конечно, у этой маленькой чухонки, предлагающей ягоды, или у точильщика, изо дня в день таскающего свою точильную машину, оттянувшую ему плечи, и у этого мальчишки, назойливо сующего в нос проходящей даме свои полузавявшие пучочки "свежих ландышов"... у всякого из них властный тиран - жизнь - сосет кровь - выматывает нервы, не хуже машинки в руках ловкого дантиста...

Вы не поверите, дорогой Кеня, как часто я испытываю настоящий "духовный" голод - утолить который Вы так умеете... чем дольше я лишена Вашего общества, тем более и более я делаюсь бедна...

326

А сколько Вами передумано и высказано за эти 2 1/2 месяца. А я не слушала... не воспринимала жадно... Я тут в хлопотах и заботах, не радующих, не удовлетворяющих, но тем не менее неизбежных... не могу и не смею от них уйти, отказаться... надо делать "дело" - надо быть рабой жизни... Меня поддерживает только мысль, что вот кончу крутить это тяжелое колесо "хозяйства" - и тогда - вознагражу себя общением с интеллигентными людьми, тогда буду жить так, как нужно для моей души... Крепко Вас обнимаю.

Ваша Леленька

⁴ Речь идет об А. В. Бородиной и ее дочерях.

В отчете о состоянии Царскосельской школы Левицкой за первое полугодие 1907/8 учебного года (ЦГИА СПб. Ф. 139. Оп. 1. ? 10953) Анна и Екатерина Бородины упоминались как ученицы IIаЗ класса (соответствующего IV классу женских гимназий МНП, курс которых состоял из приготовительного, семи основных и 8-го педагогического классов). См. о них также: Торжество в школе Левицкой // Царскосельское дело. 1910. ? 38. 17 сент. С. 2. Без подписи; Гринев Леонид. Театр и музыка: Вечеринка в школе Левицкой // Царскосельское дело. 1911. ? 95. 23 дек. С. 4.

⁵ Речь идет о работе, которая получила название "Эстетика "Мертвых душ" и ее наследье" (см.: КО. С. 225-233).

⁶ Царскосельский купец, почетный гражданин, владелец кондитерской и булочной Федор (Теодор) Георгиевич (Егорович) Голлербах (1849-1924). Его сын, искусствовед, литературный и художественный критик, поэт, коллекционер, библиограф Эрих Федорович Голлербах (1895-1942), с конца второго десятилетия XX в. был одним из самых преданных почитателей Анненского и популяризаторов его наследия.

⁷ Нельзя исключить, что речь идет об Александре Ивановиче Белецком (1884-1961), впоследствии известном филологе, академике АН УССР (1939) и АН СССР (1958), долгое время служившем директором Института литературы имени Т. Г. Шевченко в Киеве.
Окончив курс Харьковского университета и приступив к педагогической деятельности, "в 1909 г. А. И. Белецкий на три года поселяется в Петербурге, где усиленно готовится к магистерским экзаменам" (Гудзий Н. К. Александр Иванович Белецкий (К 70-летию со дня рождения) // Известия АН СССР. Отделение литературы и языка. 1954. Т. XIII. Вып. 5: Сентябрь - октябрь. С. 464). Его первая крупная работа - "Легенда о докторе Фаусте в связи с историей демонологии" ( 1909), затем им были написаны многочисленные труды по истории русской, украинской, античной, западноевропейской литературы.

Белецкий - автор целого ряда работ, в которых имя Анненского упомянуто, несмотря на не самую благоприятную литературно-по-

327

литическую конъюнктуру, вполне благожелательно. См., в частности:

Белецкий А. И. Об одной из очередных задач историко-литературной науки: (Изучение истории читателя) // Наука на Украине. 1922. ? 2. Апрель. С. 103;
Белецкий А. И. В мастерской художника слова // Вопросы теории и психологии творчества: Непериодическое издание / Под ред. Б. А. Лезина. Харьков: Научная мысль, 1923. Т. 8. С. 118-119, 239;
Белецкий А. Новая украинская лирика // Антология украинской поэзии в русских переводах / Под ред. А. Гатова и С. Пилипенко. Киев: Гос. Изд-во Украины, 1924. С. 44, 54;
Б?лецький Олександр. Двадцять рок?в ново? укра?нсько? л?рики // Плуг: Л?тературний альманах / За ред. С. Пилипенка. [Харк?в]: Державне вид-во Укра?ни, 1924. 36. 1. С. 175, 180;
Б?лецький Олександр. Двадцять рок?в ново? укра?нсько? л?рики: (1903-1923). Харк?в: Державне вид-во Укра?ни, 1924. С. 26,32;
Б?лецький Олександр. Творч?сть Максима Рильського // Рильський Максим. Твори: В 10-ти т. Ки?в: Державне вид-во художньо? л?тератури, 1960. Т. 1: Л?рика. С. 13; Перепеч.: Максимов? Рильському: Зб?рник, присвячений ш?стдесятип'ятир?ччю з дня народження i п'ятдесятир?ччю л?тературно? д?яльност? поета / Упорядкував Олег Килимник. Ки?в: Радянський письменник, 1960. С. 163;
Б?лецький О. Максим Рильський // Б?лецький О. Л?тературн? портрета: Критико-б?ограф?чн? нариси. Ки?в: Радянський письменник, 1960. Т. 1. С. 11;
Б?лецький О. I. В?д давнини до сучасност?: Зб?рник праць з питань укра?нсько? л?тератури: В 2-хт. Ки?в: Державне вид-во художньо? л?тератури, 1960. Т. II. С. 45;
Белецкий А. И. Русская литература и античность: Тезисы // Взаимосвязи и взаимодействие национальных литератур: Материалы дискуссии 11-15 января 1960 г. / АН СССР; ИМЛИ им. А. М. Горького; Ред. колл.: И. И. Анисимов и др. М.: Изд-во Академии Наук СССР, 1961. С. 178;
Белецкий А. И. Избранные труды по теории литературы / Под общ. ред. Я. К. Гудзия. М:. Просвещение, 1964. С. 36-37, 80-81, 196, 209.

Не исключено, что именно Белецкий был одним из рецензентов первой посмертной книги стихов Анненского (см.: Б-ий. [Рец.] // Утро. Харьков. 1910. ? 1050. 23 мая. С. 6. Рец. на кн.: Анненский Иннокентий. Кипарисовый ларец. Вторая книга стихов. М., 1910). См. также одну из его относительно ранних работ: Белецкий А. И., прив.-доц. [Рец.] // Наука и школа: Научно-педагогический журнал-сборник. Харьков. 1915. ? 2. С. 213. Рец. на кн.: Коган П. С., приват-доцент Петроградского Университета. - Теория словесности для средних учебных заведений. М.; П.: Издание Т-ва "В. Думнов - Насл. бр. Салаевых", 1915; Белецкий А. И., прив.-доц. Новая книга по теории словесности: (Коган П. С, приват-доцент Петроградского Университета. - Теория словесности для средних учебных заведений. М.; П.: Издание Т-ва "В. Думнов - Насл. бр. Салаевых", Москва - Петроград. 1915). Харьков: Тип. "Печатное Дело", 1916. С. 3. (Отд. оттиск из ? 2 журнала "Наука и школа").

328

⁸ Вадим и Павел Павловичи Митрофановы (см. подробнее прим. 28 и 29 к тексту 115).

⁹ Сахаров Владимир Владимирович (1887-1943) в справочных изданиях (см.: Весь Петербург на 1909 год: Адресная и справочная книга г. С.-Петербурга. [СПб.]: Издание А. С. Суворина, [1909]. Паг. 1. Стлб. 143; Общий список офицерским чинам Русской ИМПЕРАТОРСКОЙ Армии: составлен по 1-е Января 1909 г. СПб.: Военная тип., 1909. Стлб. 143) упомянут как подпоручик Лейб-гвардии 4-го стрелкового Императорской фамилии батальона, расквартированного в Царском Селе. См. о нем подробнее: Волков С. В. Офицеры российской гвардии: Опыт мартиролога. М.: Русский путь, 2002. С. 431.

¹⁰ Николай Федорович и Александра Никитична Анненские, которые проводили в 1900-е гг. летнее время на курортах Германии.
Ср. с фрагментом воспоминаний В. Г. Короленко: "Уже давно у него стали появляться признаки сердечной болезни. Каждый год врачи посылали его на летние месяцы в Наугейм, и осенью он возвращался освеженный и бодрый, чтобы с тою же живостью приняться за обычную разностороннюю работу" (Короленко Вл. О Николае Федоровиче Анненском // Русское богатство. 1912. ? 8. Паг. 1. С. I).

¹¹ Речь идет о втором томе "Театра Еврипида". О летней работе Анненского над произведениями, которые должны были войти в состав этого тома, см. текст 199 <письмо  к Е. М. Мухиной от  225.07.1909> и прим. 2-4 к нему.
Вероятно, к осени работа над книгой продвинулась настолько, что у Анненского появилась необходимость переговорить с издателем, о чем свидетельствует хронологически самое позднее послание, адресованное Анненскому издательством. Привожу здесь полный текст этого отпечатанного на пишущей машинке письма (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. ? 360. Л. 7; курсивом выделены элементы бланка издательства и мастичный штамп):

Книгоиздательское Т-eo "Просвещение"
С.-Петербург
Забалканский пр.

15-го сентября 1909 г.

Господину
И. Ф. Анненскому
Царское Село
Колония, д. Эбермана

Многоуважаемый
Иннокентий Федорович.

Проф. А. С. Догель любезно известил нас о Вашем желании посетить нас, а потому имеем честь сообщить Вам, что наша редакция открыта ежедневно, кроме праздников, от 10 до 5 часов.

329

Примите уверение
в совершенном уважении
книгоиздательское Т-во "Просвещение" <Л. С. Цетлин? - А. Ч.>

Очевидно, визит этот состоялся, и можно предположить, что Анненский договорился с издателями о достаточно скором (вероятно, не позднее января 1910 г.) представлении рукописи второго тома "Театра Еврипида" для набора. Высказать подобное предположение позволяют мемуарные свидетельства Б. В. Варнеке ("Дней за десять до смерти И. Ф. Анненский писал мне, что появление второго тома не за горами: ему нужно было недели две усидчивой работы для завершения всего труда, и он надеялся, что на предстоящих Святках ему удастся создать себе необходимое для такой работы уединение" (Варнеке Б. В. И. Ф. Анненский: (Некролог) // ЖМНП, нс. 1910. Ч. XXVI. Март. Паг. 4. С. 41)) и Ф. Ф. Зелинского (""С декабря месяца я иду в затвор", шутливо говаривал покойный, когда к нему приставали по поводу продолжения его Еврипида" (Зелинский Ф. Иннокентий Федорович Анненский как филолог-классик // Аполлон. 1910. ? 4. Январь. Паг. 2. С. 6)).

¹² Впервые это стихотворение с некоторыми разночтениями было опубликовано в составе "Кипарисового ларца" (М.: Гриф, 1910. С. 31-32) под заголовком "Баллада" и с посвящением Н. С. Гумилеву, не подтвержденным автографами текста.

¹³ Впервые это стихотворение было опубликовано в составе "Кипарисового ларца" под заглавием "Будильник" (М.: Гриф, 1910. С. 19-20).

Н. В. Анненской посвящено стихотворение "С кровати".

Н. В. Анненской посвящено стихотворение "Падение лилий" (ТП, "Лилии", 3) в одном из автографов.

Н. В. Анненской сделан список стихотворения "Прерывистые строки" (КЛ, "Размётанные листы").

Переписка И. Ф. Анненского с женой в ходе его первой поездки в Европу в 1890 г.

Переписка с М. М. Замятниной, ученицей Анненского на Бестужевских курсах, в киевский период.

И. Ф. Анненский пишет о жене:

в письме Л. Ф. Деникер от 1 сентября 1879 г.
в письме М. М. Замятниной от 3 марта 1891 г.
в письме С. Ф. Платонову от 28 декабря 1894 г.
в письме А. В. Бородиной в августе 1900 г.
в письме А. В. Бородиной от 7 января 1901 г.
в письме А. В. Бородиной от 15 июня 1904 г.
в письме Е. М. Мухиной от 1 августа 1904 г.
в письме Мухиным от 16 сентября 1904 г.
в письме А. В. Бородиной от 14 июля 1905 г.
в письме Е. М. Мухиной от 29 декабря 1905 г.
в письме Е. М. Мухиной от 3 января 1907 г.
в письме к Н. П. Бегичевой от 9 января 1907 г.
в письме А. В. Бородиной от 12 января 1907 г.
в письме А. В. Бородиной от 28 июля 1907 г.
в письме к Н. П. Бегичевой от 1 сентября 1907 г.
в письме к Н. П. Бегичевой от 8 января 1908 г.
в письме А. В. Бородиной от 6 августа 1908 г.
в письме Е. М. Мухиной от 11 сентября 1908 г.
в письме Е. М. Мухиной от 21 ноября 1908 г.

См. о Н. В. Анненской:

в воспоминаниях Т. А. Богданович
в статье С. К. Маковского "Иннокентий Анненский"
в воспоминаниях К. И. Чуковского об И. Анненском
в письме О. А. Федотовой Вс. А. Рождественскому 28 марта 1969 г.
в воспоминаниях Б. В. Варнеке.

ИСТОЧНИКИ

1. Юношеская автобиография Иннокентия Анненского / Автор публикации и обстоятельных примечаний к документам А. В. Орлов. 217 л.
2. Вступительная источниковедческая статья к публикации: Иннокентий Анненский. Неизвестные страницы ранних лет жизни. (С генеалогическими материалами из истории семьи по нововыявленным архивным источникам) / Автор публикации, вступительной источниковедческой статьи к ней и обстоятельных примечаний к документам А. В. Орлов. 108 л.
3. Орлов А. В. Юношеская биография Иннокентия Анненского // Русская литература. 1985. ? 2. С. 169-175.

Сокращения

При использовании материалов собрания просьба соблюдать приличия
© М. А. Выграненко, 2005-2023
Mail: vygranenko@mail.ru; naumpri@gmail.com