|
|
|
| Начало \ Стихотворения \ Стихотворения вне авторских сборников | |
|
Обновление: 20.01.2024 |
||
|
Источник текстов и примечаний, список условных сокращений и античный словарь: СиТ 90.
Валентин
Кривич Источник текста: Посмертные стихи Иннокентия Анненского. СПб., Издательство "Картонный домик", 1923 г. С. 5-12. Здесь собраны почти исключительно те стихи И. Ф. Анненского, которые, по их времени и характеру, могли бы войти в его первую и вторую книги стихов - Ник. Т-о. "Тихие Песни", с прилож. сборн. стихотв. переводов "Парнасцы и Проклятые", изд. 1904 г. и "Кипарисовый Ларец", изд. посм. 1910 г. - но по тем или иным причинам туда не вошли. Таким образом, этим сборником еще не исчерпывается вполне все поэтическое наследие Иннокентия Анненского. Вместе с тем, именно в виду тесной связи настоящего сборника с предыдущими и, главным образом, с "Кипарисовым Ларцом", выразившим период высшего напряжения творческой воли покойного поэта, - сюда включены и те три относящихся к этому периоду стихотворения в прозе, которые были напечатаны еще при жизни автора.
Кстати о предыдущих книгах. По первоначальной планировке первой книги,
переводы, если не ошибаюсь, не должны были быть выделены в особый
сборник, и название книги предполагалось иное, гораздо более
характерное: "Из пещеры Полифема",
причем именем автора стояло слово
* Вот, следовательно, начало псевдонима Ник. Т-о:
Такой заглавный лист-автограф сохранился среди рукописей. Что касается второго сборника, то "Кипарисовый Ларец" - действительно ларец. Это полированная, замыкающаяся шкатулка из кипарисового дерева с вензелем на крышке, где хранились - (и сохраняются и ныне) - цветные, кожаные тетради стихов последних лет.
Работа над текстами Анненского довольно сложна. Прежде всего, нельзя, конечно, не сказать об особенностях его почерка и самой манере Анненского писать. Четкий и красивый в белом письме, почерк его во время самого процесса творчества, а в особенности при исправлениях и переделках написанного, был в большинстве случаев весьма неразборчив: часто не только отдельные слова, но даже целые фразы буквально лишь намечаются, и надо иметь значительный навык к разбору его рукописей, чтобы безошибочно ориентироваться в этом, столь характерном - иногда как по линейке ровном, а иногда беспорядочном - узоре не соединенных между собой полуовалов и точек. Стихотворений, по черновикам которых можно было бы заключить, что самое построение их не давалось Анненскому, - в тех по крайней мере рукописях, с которыми мне ближайшим образом приходилось иметь дело, - почти совсем нет, но, вместе с этим, незначительно количество и таких вещей, первоначальная редакция которых не подвергалась бы целому ряду исправлений, - или точнее, изменений, - иногда очень крупных. Необыкновенно легко владевший стихом, Анненский в то же время был поэтом и чрезвычайно к себе требовательным, и очень капризным. Стихи свои он исправлял, изменял и переделывал по много раз, и не только во время черновой работы, но и в беловых экземплярах, и даже в позднейших списках, причем из сопоставления текстов иногда можно видеть, что замена одного слова другим, или видоизменение целой строки объясняется не внутренними свойствами или внешним построением стихотворения, а были сделаны главным образом потому, что такое изменение отвечало желанию поэта в данный момент. В качестве очень характерного примера, укажу, хотя бы стихотворение "Тоска кануна". В одном из списков этой вещи к вступительному И последней строки рукою автора приставлено, почти сухим пером, едва заметное ль - ("Иль счастья нет в эмфазе слов?") - и, таким образом, строфа, не изменившись в своем существе, все же получила несколько иной уклон. Так же часто, и я бы сказал - капризно, изменялись и названия стихотворений. Таким образом, в моей работе мне приходилось нередко иметь дело с несколькими разновременными автографами и списками одного и того же стихотворения, которые, будучи равно далекими от первоначального черновика, не вполне совпадали и между собою, а кроме того имели на себе следы позднейших авторских изменений тоже не везде одинаковых. К усложняющим работу обстоятельствам относится и то, что Анненский часто писал свои вещи заново по несколько раз и в разное время, благодаря чему некоторые стихотворения имеют по два и более черновиков, - частичных и целых, - из которых один, напр., написан на отдельном листке, иногда даже просто на каком-нибудь случайном обрывке, а другой в случайном же месте одной из тетрадей. Не могу не упомянуть и того, что на листках своих Анненский никогда никаких руководящих отметок не делал, а нечасто встречающиеся при стихах даты времени и места носят довольно случайный характер.
Позволю себе сделать маленькое отступление pro domo mea. Издание это выходит под моей "редакцией". Это - уже термин, и другого выражения для такого рода случаев, пожалуй, и не подберешь. Но по этому поводу я ставлю себе в обязанность сказать, что в данном случае термин этот далеко не имеет того содержания, которое обычно ему приурочивается. Я просто человек, которому дано судьбою печальное счастье хранить интимные тетради Анненского, разбираться в его рукописях и работать по их опубликованию и который думает, что сможет сделать эту работу, в некоторой ее части, с большей м. б. полнотой и точностью, чем кто-либо другой, отнюдь не в связи с собственной прикосновенностью к области литературного творчества, а единственно в силу данных, вытекающих из исключительной родственной близости его к покойному писателю.
В тексте сборника стихи помещены в тех редакциях, которые, - по соображению со всеми имевшимися в моем распоряжении черновиками и беловыми автографами этих стихотворений, а также и списками их, сделанными другими лицами, - могут считаться последними. При этом те измененные автором впоследствии строки, которые сохранились в одной из прежних своих редакций в каком либо автографе, или просмотренном автором списке, приведены мною, в качестве вариантов, в примечаниях. Трудно, разумеется, было бы с точностью указать, чем именно руководствовался я в каждом отдельном случае при установлении последней редакции стихотворений, -- ведь иногда какой-нибудь самый незначительный внешний признак уже мог служить в этом отношении для меня руководящим началом, или хотя бы путеводной вехой, - но во всяком случае определение последовательности авторских поправок было произведено с тем пристальным вниманием и осторожностью, к которым обязывал меня самый характер этой работы. Считаю долгом принести глубокую благодарность А. В. Бородиной и Е. М. и А. А. Мухиным, любезно предоставившим мне имеющиеся у них автографы и списки некоторых стихов Анненского.
Самым правильным и соответствующим характеру книги было бы, конечно, печатать все стихи подряд, в хронологическом порядке, - но, к сожалению, установить сколько-нибудь точную хронологию вещей совершенно невозможно. Поэтому, во избежание громоздкости и пестроты сборника - уже ничем тогда не оправдываемых - стихи сгруппированы по четырем отделам, на которые, как мне кажется, сборник распадается совершенно естественным образом: I - лирические стихотворения, II - "Песни с декорацией", III - стихи в прозе и IV - переводы - без всякого, разумеется, наименования этих отделов в тексте: исключение составляет лишь отдел II-й: название этой группы стихов принадлежит самому автору. Кроме того, в отдельном Приложении приведены те вещи шуточного характера, а также стихи, написанные т. с. "к случаю", которые могут, по моему мнению, иметь общелитературный интерес. В каждом отделе и в Приложении я все же старался расположить стихи хотя бы приблизительно в той последовательности, в которой они были написаны, - руководствуясь в данном случае для той (значительнейшей) части стихотворений, которая имеет то или иное отражение в тетрадях, порядком расположения их там. Все примечания вынесены мною на отдельные листы в конец книги, причем страницы стихов не испорчены никакими ссылочными значками или цифрами. Да простит мне читатель, обращающийся к примечаниям, маленькое неудобство, причиняемое ему этим приемом - в основе которого лежит нежелание уродовать внешность сборника.
Книга посмертных стихов И. Ф. Анненского по первоначальному предположению должна была выйти в Московском книгоиздательстве "Жатва", возглавлявшемся поэтом Арсением Альвингом. С ним, этим "вдохновенным ревнителем памяти и почитания Иннокентия Анненского"*, думалось мне совместно работать над изданием посмертных стихов. Но события последних лет не дали этому намерению своевременно осуществиться, а теперь - уже давно я не имею никаких сведений о дорогом моем друге. * Так назван А. Альвинг в посвященной ему Евг. Архипповым книге "Библиография Иннокентия Анненского" (Изд. "Жатвы", нумеров., 1914. М.). Арсению Альвингу, а если его уже нет в живых - его памяти, посвящена моя работа, связанная с изданием этого сборника.
Рецензии и отклики:
Бобров Сергей. [Рец.] // Печать и
революция. 1923. Кн. 3. Апрель - Май. С. 263.
см. ниже
Сергей Бобров Источник текста: "Печать и революция". 1923. ? 3. С. 262-263. Без правки.
Сергей Павлович Бобров (1889-1971) -
поэт, литературный критик, переводчик, художник, математик и стиховед,
один из организаторов русского футуризма, популяризатор науки. 262 Эта книжка не может быть безынтересной для любителей поэзии, так как все сделанное таким своеобразным и крупным талантом, как Анненский, заслуживает внимания. Но приходится считаться и с тем, что сам автор при жизни выбрал из небогатого своего запаса ряд стихов для своей единственной книжки 'Кипарисовый ларец' (переиздано теперь к-вом 'Картонный домик' под ред. В. Кривича, который составлял и первое ее издание - к-ва 'Гриф' - по плану автора уже после кончины его). Автору, конечно, лучше чем кому-либо другому, известны и достоинства и недостатки его поэзии: и Анненский выбрал для своей книги самые лучшие свои вещи, - и книжка эта, разумеется, в истории русской поэзии останется. В. Кривич теперь знакомит нас с тем, что осталось в рукописях, после вычета из них 'Кипарисового ларца', и надо не без огорчения отметить, что ничего особенно ценного там не нашлось. Это то ли просто малоудавшиеся вещи, то ли - хуже того - довольно-таки неаппетитные упражнения в стиле 90-х годов, в роде Апухтина. Но Анненский - все же Анненский, и кое-что трогает и волнует. Другой раз заденет необычный речевой оборот, та сила, с которой Анненский умел придать интимному выражению какой-то особый объективный характер, ввести его в стих, - так себе, как-то шутя, походя, да там его и закрепить так, что ни стиха 263 от выраженья, ни выраженья от стиха больше не отделишь. Вот к примеру:
Все дольше тает
твой туман, Четверостишие неважное и пустоватое, но вглядитесь в последнюю строку, с этим обманом, который 'был уже волшебней'. Другой раз его импрессионистическая зарисовка неявной мелочи, легкой расплывчатой досады, так ни на что, - в саду - вообще - прямо дивит своей фотографичностью:
И от листьев точно сеть Стихи неровны, неотделаны, конечно, но третья, четвертая и последняя строки очень хороши. Другой раз просто очарует счастливый оборот:
Да и зачем? Цветы
так зыбки, И характерные для Анненского мрачные наблюдения ночных одиночеств:
Прыгнет тень и в
травы ляжет... Даже в заурядных иной раз местах Анненский интересен, - он не был чистым ведь символистом, он лучше и умнее других сумел прочесть и впитать предшественников, - Фета, Тютчева. И хоть иной раз он и не без Ратгауза, а все-таки в его устах и такое вот становится как-то значительным:
Что надо,
безумная сказка, или вот такая реприза фетовских пейзажей:
Ни зноя, ни гама,
ни плеска, Маленькое стихотворение 'Лира часов' (маятник) не до конца хорошо, но начало его преинтересно:
Часы не свершили урока, Последние две строки - прямо маленький клад: какой прекрасный и возвышенный образ поэта сделан из стенных часов! Шуточные стихи 'Песни с декорацией' лучше других. 'Колыбельная' - на общеизвестную тему об усыпителе-коте. Кое-что очень приятно:
Выйду, стану в ворота, Поэмы в прозе не показались нам интересными. Переводы хороши и чисты. Маленький отдел посланий в конце малоинтересен, кроме разве одного стихотворения 'Кэк-уок на цимбалах', если бы кэк-укок не рисовался таким уж очень руссофицированными чертами. В книжке мало стихов, про которые можно было бы сказать, что вот-де хорошие стихи, но, как мы показывали выше, очень много таких отдельных строк, которые немало дают читателю, и без которых наше представление об Анненском было бы, может быть, неполным.
Лоллий Львов
Источник
текста:
газета "Руль" (Берлин). 1923. 22 (9) июля.
? 803. С. 6-7. Лоллий Иванович Львов (1888-1967) - поэт, прозаик, историк литературы, литературный и художественный критик, журналист. С 1920 в эмиграции в Париже, сотрудник газет П. Б. Струве, член редколлегии газеты "Россия и Славянство" (Париж, 1928-1934). С 1945 в Мюнхене, сотрудник радио "Свобода". (По сообщению О. А. Коростелева). 1 Иннокентий Анненский- в этом звукосочетании столько притягательного, волнующего и ранящего душу. За последние годы всё чаще встречаешь тех, для кого это имя - отрадный символ поэзии трепетной, хрупкой, изысканной. А боль воспоминания - от сознания, что лира сердца поэта замолкла слишком преждевременно, что рок остановил её ритмическое 6иение как раз в тот самый момент, когда поэт стал наиболее поэтом. Иннокентий Анненский с наибольшей силой ощутил в себе поэта, лишь вплотную подойдя чуть ли не к самому порогу старости, прожив почти полвека, и ушёл от нас, не исчерпав своего гения. 'Кипарисовый ларец', подготовленный к печати самим поэтом, неожиданно стал посмертной книгой стихов, и последнее стихотворение - самое сильное и жгучее из всего созданного Анненским! - было включено в этот миниатюрный томик, изданный 'Грифом', уже после того, как смерть неожиданно подкралась к поэту у подъезда Царскосельского вокзала 30 ноября 1909 г.
Пусть травы сменятся над капищем волненья Нам не забыть этого трагического мироощущения, проникающего всё творчество Анненского - боли поэта. 2 'Кипарисовый ларец' сулил столько в будущем, манил такими обещаниями, - и вот теперь - спустя 14 лет - новый томик поэзии Анненского, но всего лишь посмертные стихи, только отрывочные, беспорядочные, рассеянные отражения того, чем жила и томилась душа поэта, обрывки, часто незавершённые наброски начатого или отброшенные строфы уже напечатанного, - осколки из мастерской, куда при жизни поэта запрещался вход посторонним, посмертные стихи, но не книга стихов, не патетическая цельная повесть о мгновенно пронёсшемся, о отшумевшем над душой. Если бы не эта преждевременная смерть, за 'Кипарисовым ларцом' должны бы были появиться вовсе не эти чужие выборки из записных книжек и альбомов. Часть из того, что мы находим теперь в 'Посмертных стихах' уж было напечатано после смерти Анненского в 'Аполлоне' и в других изданиях. 3 Мы в мастерской поэта. Здесь мы узнаём, что 'Кипарисовый ларец' не только миниатюрный томик стихов, носящий это название, но и подлинный кипарисовый ларец - 'полированная, замыкающаяся шкатулка из кипарисового дерева с вензелем на крышке, где хранились - и сохраняются и ныне - цветные кожаные тетради стихов последних лет'.
Здесь же мы узнаём, что 'Тихие
песни', книга стихов, вышедшая под
анаграммическим псевдонимом Ник. Т-о (читай: никто), по
первоначальному варианту должна была называться более выразительно 'Из
пещеры Полифема', а
соответственно этому и первоначально избранный псевдоним был ' Так вот он 'спокойный и учтивый, слегка седеющий поэт, при встрече с другом случайно роняющий десяток пленительных фраз, окружённый пространствами 'безымянных мечтаний', прогуливающийся по аллеям Царскосельского парка, или там же в парке на скамейке задумчиво погружённый в созерцание золотой осени... - так вот Иннокентий Анненский, поэтический портрет которого запечатлён в стихах Гумилёва, его ученика и по Царскосельскому лицею (в котором Анненский быль директором), и в поэзии (в которой как-то неожиданно незадолго до смерти он занял место признанного шефа).
О, в сумрак отступающие вещи, 4 'Посмертные стихи' не вносят ничего существенно нового в тот облик поэта, который запечатлён и 'Тихими песнями', и 'Кипарисовым ларцом'. Жуткая мрачная пещера циклопа Полифема - безглазая, кривая, безобразная, жестокая жизнь и перед нею поэт, живущий миражами красоты, поэт, думающий иногда отделаться от лап кошмара остроумной игрой слов, прячущейся под маской, изобретённой хитроумным Уллисом -
- Я - никто, утис,
а чаще поэт смятённый, усталый, задыхающейся, бессильно протягивающий руки к красоте. Изысканные цветы и вся упоительность их ароматов, драгоценные камни и таящаяся в них игра огней, ритмы музыки, музыка поэзии, вот тот миражный мир, которого зовёт к себе на помощь поэт, хорошо зная, что выход из ущелья Полифема раз навсегда завален тяжёлым камнем, которого, как не бейся, а не своротишь с места. В этих посмертных стихах в дополнение к прежде известным стихам о лилиях мы найдём и 'ещё о лилеях', а 'Аметисты' из 'Кипарисового ларца' здесь получают, как оказывается, отброшенное поэтом начало
Глаза забыли синеву,
Затем, что там пьяней весны,
И сердцу, где лишь стыд да страх, Тяготение Анненского к гротеску, его попытки гротеском выразить всю жгучесть обступающего нас трагического, и здесь в 'Посмертных стихах' отразилось хотя бы в его жутких 'песнях с декорацией' (так предполагал Анненский назвать особый отдел своих стихов), в его имитации песни бродяги под гармошку, в его бабьей колыбельной 'без начала и без конца', в его назойливом рассказе колокольчиков под дугой... Здесь же, имеются и новые переводы и подражания, и приложенный когда-то к 'Тихим песням' сборник 'Парнасцы и прòклятые' теперь может быть значительно пополнен ещё новыми стихами из Верлена и Малларме, Леконт де Лиля, Ролина, Рембо, Вилье Гриффена, Анри де Ренье, здесь же из немцев Гёте, Гейне и Ганс Мюллер... 6* Здесь же впервые собраны воедино его 'Стихи в прозе'. Где-то у Астрахани или Царицына на невыносимом солнцепёке, задыхаясь в раскалённой каюте на душном осточертевшем волжском пароходе сквозь дурман и сон поэт с содроганием думает о своей душе. - 'Вот она, моя старая, моя чужая, моя складная душа. Видите вы этот пустой парусиновый мешок, который вы двадцать раз толкнёте ногой, пробираясь по палубе на нос парохода мимо жаркой дверцы с звучной надписью 'граманжа'. Она отдыхает теперь, эта душа, и набирается впечатлений: она называет это созерцать, когда вы ее топчете. Погодите, придет росистая ночь, в небе будут гореть яркие июльские звезды. Придет и человек - может быть, это будет носильщик, может быть, просто вор; пришелец напихает ее всяким добром, - и она, этот мешок, раздуется, она покорно сформируется по тому скарбу, который должны потащить в ее недрах на скользкую от росы гору вплоть до молчаливого черного обоза... А там с зарею заскрипят возы, и долго, долго душа будет в дороге, и будет она грезить, а грезя, покорно колотиться по грязным рытвинам'. И дальше - 'А ведь этот мешок был душою поэта - и вся вина этой души заключалась только в том, что кто-то и где-то осудил ее жить чужими жизнями, жить всяким дрязгом и скарбом, которым воровски напихивала его жизнь, жить и даже не замечать при этом, что ее в то же самое время изнашивает собственная, уже ни с кем не делимая мука'. Анненский жил среди нас, содрогаясь от невыносимого грохота мчащейся 'телеги жизни' и трагически ощущал собственное бессилие сорвать с себя эту наложенную свыше печать проклятия. Да... только поэзия, только музыка и миражи искусства в редкие счастливые минуты на мгновение позволяют утишить в себе эту жгучую боль. Думая об этом, Анненский написал сонет - Поэзия
Творящий дух и жизни
случай
В пустыне мира зыбко-жгучей,
Неощутима и незрима,
Так неотвязно,
неотдумно, 7 Анненский неизмеримо далёк от нашего сегодня, от нашего содрогания на выпавшем всем нам тягостном пути. В наши дни катастрофы, читая его 'Посмертные стихи' иногда ощущаешь потребность в размеренном сосредоточении, в усилии, чтобы отдаться всецело их магическому воздействию, оторваться от нестерпимого гула нашей современности. Но всё же перелистывая эти посмертные страницы Иннокентия Анненского, на одной из них мы опять и опять повелительно обращаемся к этому пронзённому бедствием нашему сегодня, так как и здесь неожиданно, как глухой отдалённый раскат, доносится до нас голос поэта, предостерегающий и пророчествующий нашу беду. Я имею в виду стихи Анненского о Петербурге, когда-то однажды уже напечатанные в 'Аполлоне', и теперь включённые в этот его посмертный сборник, - стихи о 'нас' и о 'вас', о сочинившем нас царском указе, о позабывших потопить нас шведах, о камнях и страшных былях нашей истории, и об обречённом на поруганье нашем двуглавом орле, - я говорю о неожиданном для Анненского стихотворении 'Петербург', с так жестоко оправдавшимся теперь жгучим предчувствием -
А что было у нас на
земле, * Так в газете.
|
|
|
При использовании материалов собрания просьба соблюдать
приличия
© М. А. Выграненко, 2005-2024
Mail: vygranenko@mail.ru;
naumpri@gmail.com
