Начало \ Переводы \ А. Негри |
|
Обновление: 20.03.2024 |
|||
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
|
Часть переводов Анненского из Ады Негри (2, 3, 7, 9, 10, 18, 24, 26) опубликована в КО (1979), в разделе "Дополнения", как стихотворения в прозе самого Анненского с комментарием А. В. Фёдорова, с. 649:
В издании 1988 г. А. В. Фёдоров поместил 2, 3, 5, 7, 23, 28 с комментарием, с. 689-690:
В СиТ 90 перепечатаны 2, 3, 7, 9, 10, 26 и добавлено 13, уже как переводы. Комментарий А. В. Фёдорова, с. 595:
Общее число переводов называлось А. В. Фёдоровым по-разному: 25 во вступительной статье к СиТ 59, 26 в КО, снова 25 в СиТ 90. На Либ.Ру/Классика размещены 13 переводов. Подробнее об установлении факта перевода:
Исследовательский анализ переводов проведён С. В. Косихиной (далее - Косихина):
Косихина С. В.
Неизданные переводы И. Ф. Анненского: цикл стихов в прозе 'Autopsia'.
PDF
930
KB С. В. Косихина дала биографию, библиографию переводов А. Негри в России и утвердила число переведённых И. Ф. Анненским стихотворений - 28 (два из которых не полностью - "Рука в машине" и "Вновь вижу вас я..."). В отношении четырёх текстов автор публикации ссылается на собрание, но их источник - издание 1998 года - мною долгое время был указан неверно. Ю. Б. Орлицкий в своей статье подверг критике работу Косихиной.
Переводы в собрании
расположены в порядке автографов. В скобках указан номер стихотворения в книге
А. Негри.
498 Переводы находятся в составе архива Анненского в РГАЛИ (Москва) в папке с черновыми автографами (ф. 6, оп. 1, ед. хр. 57) с надписью: ''Autopsia' и другие стихотворения в прозе'.
Тексты переводов сверены
по архивному источнику. В рукописи много зачеркнутых вариантов (слов,
словосочетаний, целых фраз) и отсутствуют Рукопись не датирована. Все переводы - из первой книги стихов Ады Негри 'Fatalita' ('Судьба') (Милан, 1893).
Большинство переводов
было ранее опубликовано в изданиях: Впервые некоторые стихотворения (целиком или в отрывках) были опубликованы во вступительной статье А. В. Федорова к первому изданию произведений Анненского в Большой серии 'Библиотеки поэта' (Федоров А. В. Поэтическое творчество Иннокентия Анненского // Анненский Иннокентий. Стихотворения и трагедии. Л., 1959. С. 5-60) (далее - Фёдоров). Оригиналы стихов сверены по изданию: Negri Ada. Fatalita. Milano, 1893; номера страниц даются по этому изданию. 499 Тощий лекарь, холодным и острым лезвием ты кромсаешь и пилишь мое нагое тело; жестокое и упорное желание в твоем пристальном взоре. Злой человек знаешь ли ты, кто я была? Теперь я презираю бесчеловечный укус твоего ножа, и здесь, в отвратительном погребальном покое, говорю я тебе о моем прошлом. Я выросла на дороге на камнях. У меня никогда не было ни дома, ни родителей; босая, без платья и без имени, я скиталась, как тучи и ветер. Я знала и бессонные ночи, и беспокойные мысли, что будет на завтра, я знала бесполезные мольбы и скрытое отчаяние, и дни без хлеба.
Я познала тяжкий
труд и темную нищету я проходила через грязную и враждебную толпу
И наконец,
однажды на белоснежной больничной койке черная птица с кривыми когтями И я умерла, умерла одинокая, понимаешь, как заблудившаяся собака, умерла, не услышав ни слова надежды или привета. Посмотри, как блестит, как отливает моя черная и волнистая коса. Она не уйдет в мерзлую землю без поцелуя любви. Как гибко и бело мое чистое тело, как оно воздушно Страсть срывает теперь его девственный цвет; эта страсть - жгучее лобзанье твоего ножа. Долой покровы, режь, пили, полосуй, терзай без устали и не разжимая губ, усладись моими внутренностями, насыться моим продажным телом. Производи свои исследования с зловещей улыбкой. Да и что тебе до меня. Я падаль. Ищи же, доктор, не найдешь в моем животе страшной тайны голода. Пусть нож твой проникнет в глубину моего тела и захватит там сердце, ищи в моем сердце, ищи там разгадку высокой тайны скорби. Вся нагая, под твоим взглядом я еще страдаю. Ты знаешь это? 500 Я еще смотрю на тебя стеклянными зрачками, и ты меня не забудешь. Потому что на моих губах, точно последняя попытка страсти, клокочет хриплое проклятье.
Перевод
стихотворения 'Autopsia', 25-28.
Тощий
лекарь, холодным и острым | Перевод А. Н. Емельянова (1871-1936):
На поля и дороги, легко и неслышно кружася, падают снежные хлопья. Резвятся белые плясуны в небесном просторе и, усталые, неподвижные, целыми тысячами отдыхают на земле, а там заснут на крышах, на дорогах, на столбах и деревьях. Кругом - тишина в глубоком забытьи, и ко всему равнодушный мир безмолвен. Но в этом безбрежном покое сердце обернулось к прошлому и думает об усыплённой любви. Перевод
стихотворения 'Nevicata', 31-32. Публикация и примечания: СиТ 90. С. 280; 596. Исследования:
Я стражду. Там, далеко, сонные тучи ползут с безмолвной равнины. На черных крыльях гордо прорезая туман, каркая, пролетают вороны. Печальные остовы деревьев с мольбой подставляли свои нагие ветви под жесткие укусы ветра. Как мне холодно. Я одна. Под нависшим серым небом носятся стоны угасшего и говорят мне: "Приди. Долина одета туманом, приди, скорбная, приди, разлюбленная". Перевод
стихотворения 'Nebbia', 33-34. Источник текста и примечания: СиТ 90. С. 280; 596. Перевод Марии Ватсон:
Волшебный сад прокурен благовоньем розы, тень ласково покоится над ним 501 Нет, право, есть и мысль, и трепет жизни в покое царственном. Как будто содроганье по воздуху вдруг пробежит. Печальный мрак, ты не о смерти ли гардениям заснувшим шепчешь? Должно быть, потому, что сладкая роса дождей сквозь лепестки сомкнутые струится. О, это слезы ночи над тайной нищетой, над призрачным похмельем страсти, над сном немым и муками немыми над мимолетной радостью, которую прервал рассудок плачем мой.
Перевод стихотворения 'Notte', 35-36.
Волшебный сад прокурен благовоньем
| Перевод В. М. Шулятикова (1872-1912):
Она сказала мне: "Ты не знаешь смеха. Проклятье неразлучно с твоим злым стихом. Ты не знакома с песнью, где резвится радость и в солнечных лучах бродит музыка лобзаний, с той гармоничной песнью, которая, как античная богиня, нагая вырвалась из языческих покровов, вырвалась и летит ввысь, разбрасывая розовые и белые тучи". Потом она спросила: "Где ты родилась, поэтесса рокового несчастья? Какая ненавистная сила заговорила тебя еще в колыбели?" И я ответила: "Я родилась в лачуге и выросла в грязи. С тех пор в тумане солнечного блеска, среди жгучих гимнов вселенной, меня обступает издалека и вблизи эхо жалобных стонов". На сердце у меня бешеным пурпуровым дождем льется кровь тех избранников, которые положили свою жизнь за свободу, где она требовала живого оплота. Стоны несутся ко мне из рабочих домов, где топчется возбужденная и тревожная толпа, где серая масса после страшного труда жадно бросается на хмель, из мрачных фабрик, где движутся стальные чудища и ядовитая медь, пробиваясь через поры, сосет из ткачих алую кровь. Они несутся из отравленных рисовых полей и из замурованных домов. Во имя бога гибнет столько жалких созданий. Плач идет ко мне со всех сторон и не хочет умолкнуть, скорбный и бесконечный, точно летучая мышь, бьющаяся в тумане, точно туча, темнящая солнце. Мимо пролетают и радость, и красота, и свет пробудившегося утра, и смелая страсть любви, и безумства лобзаний. Одна скорбь остается. 502 Но это скорбь, которая не уступит и не преклонится, скорбь, которая стремится к божеству. Это та доблесть, которая поддерживала Прометея, пригвожденного к дикому утесу. Звучно носится моя мрачная песня над внимающей ей бледной толпой, как над вечными льдами парит огромный раненый орел.
Перевод стихотворения 'Fin ch'io viva e più
in la', 39-42. Название в Косихина: "Пока живу и после того, там"
Они идут густой толпой мрачные строгие с непокрытыми головами. Ящик с покойником покрыт черной волнующейся тканью. Задумчивая скорбь врезалась у них на челе среди морщин, и напрасно улыбается им сверху небо; прорвется тихий плач, и никто его не поддержит. Усопший покоится среди сбитых досок сжатый и раздавленный. Он работал на крыше и свалившись разбил себе голову о камни мостовой, полный надежд и бодрой жизни, прекрасный, как титан, он упал. И вот холодная и морщинистая рука сжала сердце пришибленной вдовы и уносит его в суровую обитель сна и забвения. Грозный перст Бога указывает путь несущим, и они идут густой толпой, мрачные и строгие. Идут и думают... О судьба... Может быть, и мы умрем также. Ведь ремесленник тот же солдат, они это знают. Грудь вздымается от думы и бледнеет лицо. Они Геркулесы и бодры, их мечты так скромны - семья да веселый домик. И может быть, завтра они на работе так же свалятся с крыши или их раздавит стена, завалит арка. Никто не слышит крика умирающего и не поймет высочайшей жертвы. На место умерших становятся живые. Надежда замещает печаль; бесконечными рядами тянется войско и с ясным лицом попирает падших. И как в праздник веселые дети бегут по немым могилам, слепо и с ревом движутся массы по остаткам павших жертв. Перевод стихотворения 'Sulla breccia', 45-47. 503
Впервые (не полностью): Фёдоров, 25-26.
Они идут густой толпой мрачные строгие
| * Здесь и далее зачёркнуто И. Ф. Анненским.
Кто это стучится в мою дверь? Здравствуй нищета, ты не страшна мне. Войди и повей холодом смерти. Я приму тебя, суровая и спокойная. Беззубое привидение с руками скелета, посмотри - я смеюсь тебе в лицо. Тебе и этого мало! Что ж, подойди, подойди, проклятое видение, отними от меня надежду, когтистой лапой захвати мое сердце и простри крыло над скорбным ложем моей матери, которая умирает. Ты беснуешься. Напрасно. Молодость моя, жизнь моя, ты не увидишь, ты не увидишь моей погибели в роковой борьбе. Над грудой обломков, над всеми муками жизни горят и блещут мои двадцать лет. Тебе не отнять у меня божественной силы, что сжигает мне сердце, тебе не остановить бешеного полета, который влечет меня. Твое жало бессильно. Я иду своей дорогой, о черная богиня. Посмотри там, в мире, сколько там солнца, сколько роз, слышишь ли в радостном небе веселые трели ласточки, что за блеск верований и идеалов, что за трепет крыльев. Старая бескровная мегера, что ты там прячешься в своем черном чепце? В моих жилах течет кровь, горячая и гордая мужицкая кровь. Попираю страх, и слезы, и гнев и стремлюсь в грядущее. Я ищу вдохновенного труда, который все подчиняет своей благородной власти, я ищу вечно юного искусства, лазурного смеха, воздуха, напоенного цветами, я хочу звезд, поцелуев и блеска. Ты же проходи мимо, черная колдунья, проходи, как роковая тень отходит от солнца. Все воскресает, все надеется, в чаще улыбаются фиалки, и я смело выскользну из твоих сетей и пою гимн жизни.
Перевод стихотворения 'Buondi, Miseria',
49-51. Публикация и примечания: СиТ 90. С. 282; 596.
504 ...в церкви Молись - ты один. Какая мысль тихой стопой привела тебя сюда, бледный старик? Может быть, в темном храме с тобой говорит сам Бог, сделавший тебя великим несчастным, грозный пугающий тебя Бог? В твоем уме проходят воспоминания минувшего, проходят холодной вереницей мрак и копоть древнего храма и твоя суровая жизненная голгофа. Жизнь раба и нищего: Молись. С годами отцвели и осыпались обеты, надежды, очарования твоей далекой и одинокой юности. И ты верил когда-то, и у тебя когда-то пело на сердце, и тебе на скитальческом пути бодрящей струей ворвался в душу свежий нежный благородный гимн первой любви. Она полюбила тебя за враждебную и горькую судьбу, которая согнула под ярмо твою гордую голову, за твою печальную осмеянную юность, за твои рваные лохмотья, полюбила и пошла за тобой по жизненной дороге. Это была маленькая блондинка, и точно луч сияло на лице ее высокое и благородное сердце. Она разделила с тобой бремя труда, мученья и стыд бедности, и презренную людскую милостыню. И потом... уснула. Потухшие глазки закрылись под твоим поцелуем, она сделалась такой крошечной. Куда она скрылась? В какую бездонную пучину или в высокую тучку на небе спряталась твоя нищая подруга, твоя влюбленная блондинка? Молись ты один. Медленным шагом привела тебя сюда грустная душа. Ты дрожащий старик. Может быть, с тобой в темной церкви говорит твой грозный владыка, который все же дал тебе ее улыбку среди твоих злоключений. Миновали и затишье, и бури. Твой день теперь навсегда склонился к вечеру. Здесь у тебя ничего не осталось Тебя нищего, презренного раба без устали хлещет кнутом злая судьба... Но ты был любим.
Перевод стихотворения 'Vegliardo', 53-55.
Молись - ты один. Какая мысль тихой
|
В твоем уме проходят воспоминания
минувшего,
|
Молись. С годами отцвели и осыпались
|
Она полюбила тебя за враждебную и
|
Это была маленькая блондинка и точно
|
И потом... уснула. Потухшие глазки
закрылись
|
Молись ты один. Медленным шагом
|
Миновали и затишье и бури
|
505 Я грубая шпага и рассекаю грудь земли. Я сила и невежество, во мне скрежет голода и блеск солнца. Я нищета и надежда. Мне знаком и раскаленный бич жгучего полдня, и грохот урагана в долине, и тучи, мечущие молнии. Я знаю дикие и вольные ароматы, которые, торжествуя, разливает по земле май с его душистыми цветами, бабочками и поцелуями. От труда ежечасного, ежеминутного я становлюсь острее и блестящее, и я иду решительная, страшно сильная и постоянная, иду, прорезывая твердую землю. Я вхожу в низкие покосившиеся лачужки, в грубо сколоченную сыроварню, куда пробирается сквозь дверные щели резкий зимний ветер, туда, где у стонущего пламени очага приютилась малодушная лень и где дрожит голодная старуха с худым и желтым лицом. Я вхожу туда и все это вижу. И вот, брошенная в угол в глубокую и страшную ночь, которая налегла на сырую равнину и на дымную комнату, пока ржавая лихорадка треплет разбитые женские тела и слышно только, как храпят мужики, я не сплю, и дуновение желания воспламеняет меня. Я грежу о новой заре, когда, как сельское победное знамя на солнце, что золотит воздух, в ясном блеске колеблясь над вдохновенной толпой, я восстану над плодородной землей, сияя жизнью и мощью. На железе не будет крови, знамена будут белы. Под молодецкими ударами, раздавленная, умрет змея ненависти, и из земли, насыщенной любовью, благоухающей розами, очищенной юным пылом, до самой небесной лазури будет доноситься шум грубых человеческих голосов, не то гимн, не то вопль. Мира... труда... хлеба.
Перевод стихотворения 'Il canto della zappa',
57-59. Публикация и примечания: СиТ 90. С. 282-283; 596.
Сколько их - сотня, тысяча, миллионы. Их без числа и счета. Сдержанный гул несется издалека из их тесных рядов. 506 Они идут среди сурового ветра ровным и медленным шагом, с голой головой, в грубых одеждах, с воспаленными взглядами. Они ищут меня. Они меня настигли, и вот толпа серых фигур, масса изможденных лиц колеблющейся волной окружила меня, сдавила, скрыла, замкнула. Я слышу хриплое дыхание, долгий плач звучит в тумане, проклятия, вздохи. Мы собрались из домов без огня, с беспокойных постелей, где осиленное тело сначала должно скорчиться, потом подается и, наконец, сляжет. Мы пришли из рвов и из тайников и бросаем на землю чудовищную тень скорби и опасностей. Мы искали ее, идеальной веры. И она предала нас. Мы искали любви, которая надеется и верит, и она предала нас. Мы искали труда, который бодрит, возрождает, и он отверг нас. Где же надежда? Где сила? О, пощади, пощади нас. Мы побеждены. Над нами и вокруг нас в сильном золотом свете солнечных лучей ярко разносится веселый и громкий гимн лобзаний и труда. Железной змеей с шумом влетает поезд под горные своды. Промышленность военной трубой зовет умы и руки на жатву. Тысячи уст горят влюбленным желаньем. Тысячи жизней отважно бросаются в это пылающее жерло. А нас не нужно. Кто бросил нас на эту землю, злую мачеху? Кто не дает нам свободно дышать? Кто гнетет и давит нас? Чья ненависть тяготеет над нами? И чья неизвестная рука нас оттолкнула? Почему слепая судьба кричит нам: напрасно. О, милосердие, милосердие к побежденным.
Перевод стихотворения 'I vinti', 61-63. Публикация и примечания: СиТ 90. С. 283-284; 596.
В ремнях вертятся колеса, свистят машины, неутомимые в труде рабочие ревут веселые песни. Но вдруг раздается сумасшедший крик...
Перевод первых четырёх строк стихотворения 'Mano
nell' ingranaggio', 65.
Автор статьи сопроводил текст следующим пояснением: "Аналогичную
тему <тяжёлого и
опасного труда рабочих>
Анненский предполагал, видимо, развить под заглавием 'Рука в
машине', но замысел остался неосуществленным, набросано было только
начало".
507 Между золотых колосьев прямо под горячим солнцем, которое зажгло всю долину пожаром, в дымящейся борозде он ее поцеловал. Улыбается безоблачное небо, смеется колос очарованной чете. Целый мир жизни ликует вокруг этого чистого и здорового поцелуя. Благоухают раскрытые пурпуровые цветы, точно губы, дышащие любовью. В разлитом воздухе носится веселая песня цветущей земли. Среди земли улыбаясь обнялись юноша с девушкой, а трель жаворонков теряется под сводом лазурных небес. И повсюду в тенистой чаще, в чашечках цветов, среди золотистой жары и в скрытых гнездах дрожит поцелуй, пьяня и оплодотворяя.
Перевод стихотворения 'Bacio pagano', 79-80.
Между золотых колосьев прямо под горячим
солнцем
| Перевод А. Н. Емельянова (1871-1936):
Не желтые ли пустыни тебе грезятся? Не горячие ли равнины, все золотые от солнца? Безбрежные миражи раскаленных песков? Бег и ржание смелых коней на твоей родине? Когда ты взмахиваешь косматой гривой и, кусая удила, и боевым копытом бьешь в землю, когда ты ржешь с диким завываньем, в груди у меня внезапно зажигается жажда видеть новые страны. Знаешь ли? Меня влекут те ясные равнины, те блестящие пески, что золотятся на солнце. Дай мне оседлать твою быструю спину, черный скакун мой, живее в путь и пожирай землю. Беги от туманов, застывших над равниной, топчи эту грубую толпу, рви на скаку колючий кустарник. Вскачь промчись через долины и леса. Ты свободен, ты царь. 508 Скачи через пропасти и стремнины, через надувшиеся потоки, через сплетшиеся лианы, попирай цветы. Вперед, все вперед, и если дорога наша слишком длинна, пусть вместе с тобой упаду я в прах, о мой борзый конь. О, розовое пламя тихих вечеров, и вы, призраки гибких пальм, отражающие в море суровые и обрывистые силуэты, и вы, хриплые трели арабской песни, уходящие в голубое небо. Раскаленный песок мечет искры. В галоп, Ахмед! Нет преград твоему вольному бегу. Вихрем улетай в неведомую даль. Все нипочем, если в лицо повеяло свободой. Печ. впервые по черновому автографу ЦГАЛИ. Перевод стихотворения 'Cavallo arabo'.
Перевод стихотворения 'Cavallo arabo',
83-85.
О, здесь... наедине с тобой, наедине с тобой, дай мне излить на сердце у тебя слезы, что у меня в груди скоплялись целыми годами, все горе, все скрытые желанья. Мне надо слез. Дай мне склониться здесь на твою трепещущую грудь утомленною головою, как птичка робко прячется под крыло, как поникает головой сорванная роза. Мне надо мира. Дай мне к твоему молодому лбу, о дай мне прижаться горячими и дрожащими губами и шепнуть тебе то слово, которое опьяняет голову мгновенным безумием. Мне надо любви. * В автографе заглавие перевода подчеркнуто Анненским.
Перевод стихотворения 'Te solo', 89-90.
О, здесь... наедине с тобой, наедине с
тобой
| "Мгновенное безумие" напоминает название альбома PINK FLOYD "A Momentary Lapse of Reason" (1987). Перевод Марии Ватсон:
Если вы встретите где-нибудь на перекрестке пустынной улицы или среди веселой и легкомысленной толпы покинутого ребенка с бледным личиком и блуждающим взглядом, ребенка, который потерял поцелуй 509 и заботу матери и оплакивает на ее могиле самое дорогое, самое святое воспоминание, о приведите его ко мне, и он будет моим сыном. Я на всю жизнь оставлю его у себя. Вечером я сложу ему руки крестом и с ним и для него тихо стану повторять молитву лучших лет моей жизни. Я с кроткой настойчивостью буду твердить ему слова, возвышающие и укрепляющие душу. Я сохраню для него ревнивую и зоркую нежность его умершей матери. Я скажу ему что жизнь есть труд и что мир надо искать в всепрощении. Я соберу в его кроткой детской душе сокровище из всего, что справедливо, возвышенно и благо. Я перелью в его ум всю силу мысли, которую дал мне Бог, и около него спокойно отцветет моя жизнь пожатая и бледная. Когда у меня станет уже слабеть память, и я надену чепчик и очки. Он будет уже большой, его душа будет жить в идеалах, руки искать работы, сердце - Бога. С верой он будет обращаться к заре. Он будет жить мыслью во вселенной. Эта беспокойная птица, вечно стремящаяся к солнцу, молодой побег, зацветающий на солнце. И я умру спокойно, потому что не даром и терпела, и любила, и с груди сына и солдата вырвется вздох над моей открытой могилой.
Перевод стихотворения 'Sinite parvulos',
93-94.
Если вы встретите где-нибудь на
перекрестке
|
Когда счастливой малюткой в долгие вечера я в дремоте склонялась на подушку, моя мать, согнувшись над пряжей, не спала. Она пела - это была сладкая, точно волшебная песня, и до сих пор в моей тревожной душе живут ее потускневшие нежные звуки. В тишине таяли тихие ноты, точно дрожа от глубокой неги, таяли в дремлющем мрачном просторе легкие, как ласка. И я... грезила. Перед моей колыбелью веяли крылья кроткого ангельского хора. Они говорили моей детской душе о любви, и золотое сияние венчало их прекрасные лица. 510 Ты не поешь больше. Холодной зимой суровая нищета неумолимо терзает твою согбенную старость и мою бессильную разбитую молодость. Ты не поешь больше, мама. Одна за другой улетели твои радости. Но и в горе спокойная, ты не клянешь судьбы в ее жестоких на смешках. Но я в изгибах сердца храню глубокое презрение, бросаю гордый вызов уколам капризной судьбы, черному стыду, нищете, всему миру. И вот когда ты молча посмотришь на мое бледное и суровое лицо, мама, и будто углубившись в горькие воспоминания, робко вздохнешь, меня вдруг всю охватит сладкая память прошлого, гармония робких детских тайн, и захочется твоей страстной материнской ласки. В полутьме вечера под твоим милым взором, возле тебя, мама, мне захочется забыть, что я поэтесса, и обратиться в маленького ребенка.
Захочется
послушать колыбельные песенки, что когда-то, склонившись над мирной
зыбкой среди дремлющего простора ночи Меня всю охватит желание, целуя твой белый лоб, твое лицо, побледневшее от грусти, заснуть на твоих руках, как я засыпала когда-то усталым ребенком.
Перевод стихотворения 'Nenia materna',
95-97.
Когда счастливой малюткой в долгие вечера
я в дремоте склонялась
|
В тишине таяли тихие ноты точно дрожа от
|
Ты не поешь больше. Холодной зимой
суровая
|
Но я в изгибах сердца храню глубокое
презрение
|
Когда растрепанная буря гневно ревет вся желтая от зависти, когда Эол, точно фурия, разорвавшая цепи, со свистом носится в огне ослепительных молний, я хотела бы затеряться в вихре урагана, среди золотых стрел, и потом там, прижавшись к твоему сердцу, среди горячечного бреда неба и земли, в этом безбрежном просторе, я бы поведала тебе о той старинной, той упорной вражде, которую ты не подозреваешь во мне и которой не знает даже Бог. Вой вихрей, туман, пропасти, буря под ногами, разрушение, ужас и моя голова на твоем сердце.
Перевод стихотворения 'Nell'uragano',
101-102.
Когда растрепанная буря гневно ревет
| Перевод Марии Ватсон:
511 В дремлющем воздухе рассыпались целые снопы лучей. Цветя и сверкая, ярче блещет мягкая свежесть молодой зелени, и розовые жемчужины покатились по земле и по небу. О свет, все побеждающий, жгучий, сбросивший покрывало свет. Это радужные перлы скачут в чистой влаге. Это брак белых мотыльков с розами. Это языческая жизнь изливается сладкой струей из цветочных лобзаний. Мир ждет, призывая любовь. Я чувствую, как у меня в сердце бьется волна надежды. Я чувствую страстную радость, что живу. И, точно стая ласточек, взвились в вольный простор неба мои веселые грезы, все в ярких лучах света. Гений и солнце, с вами я чувствую себя Крезом.
Перевод стихотворения 'Luce', 105-106.
О унеси меня туда высоко в нагорные выси, где сверкают вечные льды и где орел, распустив звучные крылья, рассекает голубое небо. Возьми меня туда, где под ногами нет грязи, где бы не долетали до меня ненавистные человеческие голоса, где бы я меньше чувствовала придавленность, тяжесть моего сурового креста. О унеси меня туда, в высь, чтобы я могла любить тебя среди резкого горного ветра, среди елей, и опьянять тебя улыбками зари и ласк. Здесь мне сердце обложило серым туманом. Среди ржавых сараев задыхается моя поэзия. Я хочу любить тебя там высоко среди вечного безмолвия горных высей, о унеси меня, унеси меня отсюда.
Перевод стихотворения 'Portami via!',
107-108.
О унеси меня туда высоко в нагорные выси
|
Возьми меня туда где под ногами
|
О унеси меня туда в высь
Здесь мне сердце обложило серым туманом
|
512 Снова вижу вас, бедные уголки! Вы мои милые родные комнаты. О сколько надежд теснилось тогда в моей груди. Какие золотые сны я видела отсюда. Снова вижу вас, бедные уголки. Вот бедная постель, где я спала ребенком, и скромные цветы на шкафах.
Перевод первых четырёх строк стихотворения 'Pur vi rivedo ancor...!',
109-110. В публикации С. В. Косихиной сказано, что текст является переводом только первых четырёх строк стихотворения "Pur vi rivedo ancor...!", и потому исследователем не приводится.
Я увидела тебя в первый раз, и трепет пламенем охватил мою одинокую мою гордую душу. И я сама не знала отчего. Теперь я знаю и ненавижу тебя, и боже мой как я тебя ревную. Торжествуй, сирена. Бог дал тебе на долю блестящий клад мягких и тонких очарований. О ты прекрасна, ты неотразима, как желание, белая малютка с золотыми косами. И зачем ты стала на моем пути. Перед чарами твоей цветущей и смелой юности поднялась и улетела куда-то моя надежда. И мой блестящий сон летит на землю разбитый, с поломанными крыльями. О если бы ты знала, с какой болью, как глубоко вонзается терние в душу, когда уходит из нее любовь, каким пустым и разоренным кажется мир, когда сердце в пренебрежении, когда у него отнята цель. О если бы я могла забыть эти крылатые и розовые видения страстного и безумного сна моей юности. О не буди меня среди обломков похороненной любви. Торжествуй, русалка. Смех светлой радости, он твой пир сладких упоений, он твой. Мне на долю сыпало одно горькое сиротство, но может быть когда-нибудь и тебя поразит гнев судьбы. И вот когда ты одна среди немых и разбросанных обломков будешь искать неги и страсти твоей погибшей любви, когда ты вся 513 скованная льдами напрасно будешь призывать пылкие наслаждения твоих счастливых дней, я встану перед тобой, вся пыль и стремление, встану, как карающий призрак, и буду смеяться над твоей мукой, над твоей разбитой радостью, ты, белая малютка с золотыми косами. Буду смеяться, потому что, гордясь своей нежной прелестью, ты дерзкой ногой попирала мои розовые грезы. О я ненавижу тебя, русалка, и как я ревную, Боже мой, как я ревную к тебе.
Перевод стихотворения 'Son gelosa di te!..',
19-21.
Я увидела тебя в первый раз и трепет
|
Торжествуй сирена Бог дал тебе на долю
|
О ты прекрасна ты неотразима как
|
И зачем ты стала на моем пути.
|
О если бы ты знала с какой болью как
глубоко |
О если бы я могла забыть эти крылатые
|
Торжествуй
[волшебница
сирена]
русалка Смех
|
И вот когда ты одна среди немых
|
Она казалась сном поэта. Всегда одетая в белое, она сохраняла на лице спокойствие восточного сфинкса. Шелк волос низко спускался с ее плеча, и в ее коротком смехе слышались певучие трели; у нее было прекрасное и бесстрастное тело статуи. Она полюбила и без ответа. За ясным взором она затаила в сердце ядовитое пламя любви, которая молчит. Но страсть сожгла ее, и однажды в октябрьские сумерки она умерла, как гардения от недостатка солнца.
Перевод стихотворения 'Storia breve', 22.
Она казалась сном поэта
| Перевод А. П. Колтоновского (1862 - после 1932):
Свисток машины. С ревом подымаются торжественные и гулкие звуки, точно коршун, который, рассекая воздух, несется к золотым тучам. Свисток машины - это дикие вопли человека, погибшего среди ее зубьев, молодой жизни, раздавленной ее жерновами. Страшный повелитель всех этих ремней, стали, винтов, огня и пружин, это жарко пышущее чудовище на своем сторожевом посту опьяняется диким шумом. Паровик беснуется, грохочет, разбрасывает искры, замедляет ход, скрипя сдерживается и останавливается, потом дергается вперед и, отвязавшись, пускает в небо пророческий возглас. 514 Вперед, вы, которые ищете счастья в труде! Вперед на честный бой, на благородное состязание пилы, заступа, кирки, топора! Вы, с кипящей кровью во вздувшихся жилах, вы, с лобзанием солнца на лице, впивающие амброзию свежего утра, вскормленные плодородной землей... Дерзайте, вы, новые и славные борцы. Вас ожидает свободный век. Паровик свищет, по небу среди ветров разносится пророческое ура.
Перевод стихотворения 'La macchina romba',
67-68.
Шпульки вертятся, нитка сучится, я пою, мне 18 лет, у меня есть красивые глаза, ткацкий станок и любовь. Я ношу холщевое платье и не знаю, что такое слезы. Когда я развяжу и распущу мою русую косу, где играет солнечный луч, у того, кто на меня смотрит, загорается искра в глазах, и в груди он чувствует электрический удар. Но я спокойно прохожу мимо и смеюсь в лицо речистому любезнику. Для своего друга я храню все поцелуи и продала бы весь мир за его улыбку. О, я люблю его - он владыка над кузней, царь молота. Он такой высокий, могучий, плечистый, такой прекрасный. Рядом с ним я кажусь малюткой. Когда он перед очагом бьет раскаленное железо и горячий уголь бросает тень на его лицо, когда жилы натянуты на его открытой шее, о, как я горжусь им тогда, как рада для него забыть все на свете. Он мой демон и мой бог и мне одной он скажет: люблю. И когда я жду его в своей каморке и условный час уже пробил, судорога перехватывает мне горло и точно кто колет в сердце. Но на лестнице раздаются шаги. Пусть рука у меня дрожит и губы белые, на ногах будто выросли крылья. Черный от пыли и сияющий любовью, разбитый и улыбающийся, вот привлекает он меня в свои гордые объятия, и я слышу, как его сердце стучит на моем.
Перевод стихотворения 'Popolana', 71-73. Последние два абзаца на Либ.Ру/Классика выделены в отдельный текст с названием "Дверь в сенях настежь". В публикации С. В. Косихиной сказано, что отрывок "на самом деле является окончанием стихотворения "Дочь народа", в чём можно убедиться, сопоставив его с итальянским оригиналом" ("Te solo").
515 Ты видел ее? Ее темная кожа отливает медью. Это богиня которая спит на голом полу, шаловливая и бронзовая богиня. Она редко улыбается, и зубы у нее такие белые, и губы такие красные, что тянут к поцелую. Прямо в сердце идут глубокие чары ее лучистых глаз. Ты чувствуешь во всем теле какую-то неодолимую тревогу (?). Эта женщина умеет нравиться и одного меня любит на земле. Каждый вечер одна она поджидает меня у какого-нибудь закоулка и, как увидит, глаза загорятся и голос станет таким мелодичным. Она шепчет мне на ухо такую массу безумных и глупых вещей, и я слышу учащенное биение сердца, чувствую дыхание уст, горящих желанием. И я знаю, что хотя все богатство у меня в рабочих руках, но она будет счастлива возле меня, и что никто не вырвет ее из моих объятий. Знаешь, ей как-то наговорили, что я ее обманываю, и назвали имя соперницы. И вот она молча уходит, идет, задыхаясь, вся растрепанная, увидела, с угрозой бросается на разлучницу и вцепляется в нее зубами, бешенство вспрянуло в ней. Точно необъезженная кобылица, которой удалось скинуть узду. Вечером я иду с работы... Смотрю, она вся дрожит, голос такой обезоруживающий, большие глаза смочены слезами и молят, а сама вся такая смущенная, трепещущая, побледневшая и прекрасная от любви, приниженная, как рабыня, которая влюблена, и очаровательная, как распустившийся цветок. Она шепчет мне: Прости и ласково жмется ко мне. О не разлюбляй меня, не уходи далеко. Я наказала себя за то, что так сильно тебя люблю.
Перевод стихотворения 'Fior di plebe',
75-77.
Ты видел ее? Ее темная кожа отливает
медью |
Если иногда, поглощенная думой, я не внимаю твоим любовным речам, если мои глаза горят, а по лицу и губам разливается непривычная бледность, если я все забываю и, склонив темно-русую голову, 516 вся отдаюсь своим мыслям, не трогай меня: передо мной в эти минуты открывается огромный божественный мир. Разорванные тучи окружили солнце, нагое и смеющееся. Небо держит в могучих объятьях землю всю в миртах и фиалках. И отовсюду, со скошенного луга и с волнующихся безбрежных полей, с листвы дубов и кипарисов, из оазиса и из пустыни, из бесконечных лесов, где воет, бешено ревет сердитый ветер с трепетом чувственной любви, что живит все созданное, я чувствую, как отовсюду несется вместе с беспокойным полетом рассеявшихся в воздухе птиц широкое, свежее, торжествующее дыхание, веет силой и здоровьем. Все зацветает розами, надеждой, чистой, верующей думой, торжествующим трудом, благородным одушевлением, талантом, подвигом. Не пьет больше крови скорбная земля. Война, эта свирепая и непокорная колдунья, не наводит больше ружей и не разражаются больше пушки яростными выстрелами, а на боевом поле не слышно больше военных песен. Весь мир одно отечество, и всех оживляет один священный энтузиазм, и песня торжественной и кроткой любви летит с одного берега на другой. Паровик дымит, плуг разрывает плодородную грудь земли, ревут и стучат машины, пылают очаги, и над этим диким львиным ревом земли в брожении Свобода распустила свои белые крылья, и гул их гордо разносится по ветру.
Перевод стихотворения 'Non mi turbar', 9-11.
Между высоких берегов бежит и плачет волна, непокорная и слепая. Ей внимает свинцовое небо. Нет улыбки на неподвижном своде небес. Воздух не шелохнется среди ночного мрака. Бежит и плачет волна. Она несёт на спине и с тяжкой печалью увлекает вниз молодое тело, легкое и безжизненное тело ветреной и бледной самоубийцы. Бежит и плачет волна. В этом жалобном плаче слышится эхо странной и смутной тайны. 517 В нем прорывается человеческий крик безнадежной любви, побежденной и раздавленной.
Перевод стихотворения 'Va l'onda', 12.
Между высоких берегов бежит и плачет
|
Вот он идет по грязной улице сам такой грязный и такой красивый, куртка вся в лохмотьях, рваные сапоги, капризное лицо. Когда я вижу его среди экипажей или на мостовой, в дырявой обуви, как он швыряет камни собакам под ноги, уже разбойник, уже развращенный и бесстыжий человек, когда я вижу, как он прыгает, смеется, этот бедный цветок, распустившийся на тернии, когда я думаю, что его мать теперь где-нибудь за типографским станком, что его очаг холоден, а отец в тюрьме, страх за него сжимает мне сердце, и я говорю себе: что будет с тобой, оборванцем и невеждой, как будешь ты жить без опоры и руководителя и чем ты станешь в двадцать лет, ты, без умолку поющий соловей лачуг, - жалким и порочным шарлатаном, или усердным работником, или карманным вором. Какую блузу ты тогда наденешь - блузу честного рабочего или каторжника? Кем увижу я тебя - ремесленником или преступником, за работой, в тюрьме или в госпитале? О, когда я вижу этого грязного мальчика, как мне хочется побежать за ним по улице и прижать его к сердцу и передать ему в горячем объятии всю скорбь, всю любовь, всю печаль, все муки моей души. Как мне хочется тут же осыпать его лицо и грудь поцелуями и <с> рыданьем братской любви, задыхаясь, прошептать ему: Я тоже жила в горе, в трудах, и я такой же цветок терния, и у меня была мать в мастерской, и я знала печаль. О, я люблю тебя.
Перевод стихотворения 'Birichino di strada',
15-16. Перевод В. М. Шулятикова (1872-1912):
|
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
|
||
Мифологический словарь |
|
При использовании материалов собрания
просьба соблюдать
приличия
© М. А. Выграненко, 2005-2024
Mail: vygranenko@mail.ru;
naumpri@gmail.com