Обновление: 05.01.2024
|
|
|
| Начало \ Написано \ Коротко, Н - Я | |
|
Обновление: 05.01.2024 |
|
|
фрагменты
Источник текста:
Мандельштам и
античность: Сборник статей / Под ред.
О. А. Лекманова. Москва: ТОО
"Радикс", 1995. (Записки Мандельштамовского общества; Т. 7). 67 В 1915 году, когда Мандельштам написал это стихотворение, в литературе шло обсуждение гомеровского списка кораблей <?>. За два года до этого журнал 'Аполлон' опубликовал посмертный очерк Анненского 'Что такое поэзия?'. Одно из положений статьи: поэзия должна более внушать, чем утверждать определенные факты. (Как доказательство Анненский приводит 'Список кораблей' Гомера.) С современной точки зрения длинное перечисление незнакомых имен утомляет (и это одна из причин, почему поэт в стихотворении Мандельштама выбирает именно такое чтение на ночь). Но, с другой стороны, в 'Списке' звучит какое-то волшебное очарование. Этот список можно использовать как иллюстрацию к строчкам Верлена 'de la musique avant toute chose'. Сами имена уже ничего не значат для современного читателя, но их необычное звучание дает волю воображению и восстанавливает картину исторического события: 'Что же мудреного, если некогда даже символы имен под музыку стиха вызывали у слушателей целый мир ощущений и воспоминаний, где клики битвы мешались со звоном славы, а блеск золотых доспехов и пурпуровых парусов с шумом темных эгейских волн?'. 74 Образ моря в комнате приобретает оттенок опасности, заставляя нас вспомнить стихотворение Анненского 'Море черное', в котором (в противоположность известному пушкинскому стихотворению 'К морю') оно символизируют не революцию, а смерть ('Нет! Т ы не символ мятежа, / / Ты - смерти чаша пировая').
Ольга Новикова, Владимир Новиков фрагмент Источник текста: Звезда. 2008, 1. http://magazines.russ.ru/zvezda/2008/1/no17.html А вообще-то, искусство - какого оно пола? Не андрогин ли оно по своей природе? Ровно сто лет назад в первом номере журнала 'Золотое руно' за 1908 год была опубликована репродукция впоследствии знаменитого портрета А. Блока работы К. Сомова. Иннокентий Анненский сочинил к нему легендарную надпись:
Под беломраморным
обличьем андрогина В эпиграмме ударные позиции отданы двум словам: 'андрогина' и 'невыстраданных', которые имеют в этом контексте пейоративную окраску. Перекликаясь друг с другом, они становятся обвинением Блока в бесстрастности и отстраненности. А мы думаем, что андрогинность - это способность чувствовать сразу и по-мужски и по-женски, то есть она не сужает, а расширяет эмоциональную сферу человека. Только став андрогинными, то есть найдя свою вторую половину, мы перестаем бороться, соревноваться, а всю данную природой энергию направляем на сотворение нового. Об этом говорит и стиховая мелодия Анненского, его 'взволнованная, неровная, прерывистая, сбивчивая речь', по верному замечанию А. Кушнера. То есть женственная интонация тоже есть в его стихах. А диалог женщины и мужчины в стихотворении 'Прерывистые строки' дает финальный синтез, где звучит общий, можно сказать - андрогинный голос:
Но этого быть не
может,
Чисто женская привычка
словами заговаривать реальность: 'Этого быть не может'. Настаивать, что
любимый не может уйти и тогда, когда он сам признается: 'Я убежал'. Но
он же вторит героине: 'Это - подлог'.
Анна Норинская фрагмент рецензии на спектакль кукольного театра Р. Габриадзе Источник текста: "Эксперт", ? 23, 18 июня 2001 г. www.expert.ru
Когда
году эдак в 1908-м Иннокентий Анненский
посетил водопад Не правда ли, отношения людей с куклами удивительны? С чудесной легкостью мы наделяем эти вполне бессмысленные существа смыслом. Бесчувственных паяцев - своими собственными чувствами, полых марионеток - всей полнотой символа. Кукла может быть чем угодно: Богом, дьяволом или тобой самим, который на нее сейчас смотрит. И если одна несчастная, разбухшая от воды куколка показалась Анненскому достойным символом его собственных страданий, то много кукол вместе символизируют страдание многих, или, вернее, страдание вообще.
Лев Озеров
Источник текста: Литературная Россия, 1985, ? 20 (17 мая). Лев Адольфович Озеров (наст. фам. Гольдберг, 1914-1996) - поэт, переводчик, литературовед, доктор филологических наук, профессор Литературного института им. А. М. Горького. Страница Википедии. После Тютчева трудно найти другого поэта, который в такой же степени, как он, был бы равнодушен к славе и литературным почестям. Таким наиболее вероятным "другим поэтом" можно назвать Иннокентия Анненского. Каждый - и Тютчев, и Анненский - при жизни увидели изданными только по одной своей книге. Первый не интересовался ею ( год издания - 1854), второй свои "Тихие песни" через полустолетье после Тютчева подписал странным и уничижительным псевдонимом "Ник. Т-о" (1904 год). Об этом приходится с почтительным удивлением говорить в наши дни, в пору, когда такое распространение получили авторы со свинцовыми локтями, "пробивающие" однотомники и двухтомники и стоящие в очереди на телебашню. Время, однако, свою работу знает. Бракует одних авторов, а других спасает от забвения. Так, совсем недавно та же телебашня в серии "Русская поэзия конца XIX - начала XX века" предложила передачу Юрия Нагибина о Иннокентии Федоровиче Анненском, одном из примечательнейших художников слова этого периода. Тончайший лирик, переводчик, драматург, эссеист, педагог, Анненский вел деятельное, но скрытое от внешних взглядов существование. Только теперь, когда после его смерти прошло три четверти века стихи Анненского возвращаются к любителям поэзии новых поколений. Помнится, в 1959 году Анна Андреевна Ахматова сказала мне о круглой дате* - пятидесятилетии со дня смерти Анненского и просила меня предложить газете или журналу статью, посвященную поэту. Никто не заинтересовался. Анненский был на далекой периферии внимания. Анна Андреевна вспоминала, как в Русском музее один из дружественных поэтов** протянул ей верстку неизвестной книги. То был "Кипарисовый ларец" Иннокентия Федоровича Анненского. Там же, в музее, стихи этой книги очаровали Ахматову, позднее назвавшего Анненского учителем. Учителем - гласно или негласно - признавали его многие поэты. Мало издававшийся, он завоевал в узком кругу широкую славу. Время работало на него. Теперь часто говорят об Анненском, цитируют его стихи. Почти одновременно с выходом на телеэкран работы Юрия Нагибина появилась монография Андрея Федорова, посвященная поэту. Давний исследователь Анненского, он сделал для постижения его непередаваемо много. Что же касается Юрия Нагибина, то его интерес к Анненскому читатели обнаружили давно. Рассказ "Смерть на вокзале" сыграл большую роль и приблизил наследие поэта к умственному взору современников. Передача начинается с заключительного эпизода жизни Анненского. "30 ноября 1909 года у подъезда Царскосельского вокзала, ныне Витебского, высокий, красивый господин лет 50 с легкой проседью в усах, бороде и на висках схватился рукой за сердце, медленно согнул ноги в коленях и мягко боком упал на тротуар. Кинувшиеся к нему люди обнаружили, что он мертв". Прибывшими официальными лицами было выяснено, что это действительный статский советник, бывший директор Николаевской мужской гимназии, педагог-классик. "Им и в голову не пришло, что в этот момент Россия потеряла одного из самых блистательных своих поэтов". Этим напоминанием Юрия Нагибина начинается первая часть телерассказа, адресованного юношеству. Повествование о судьбе поэта и его наследия составляет основу передачи. Это, конечно, не лекция. Это своего рода монолог, прерываемый стихами, музыкой, картинами мест, связанных с жизнью и творчеством поэта. Это размышления вслух о любимом художнике слова. Это сказ о нем, песнь. незнакомые с Анненским узнают о нем. Они видят и слышат. Они приобщаются. Они входят в мир поэта и, как знать, - надолго ли, не надолго ли? - остаются в нем. Познание идет эмоциональным путем. От сердца к сердцу. Путь верный. В кадре царскосельский пейзаж, за кадром стихи Анненского. Читает актер. Поет под аккомпанемент гитары певец. Мы входим в музей Блока, написавшего после прочтения стихов Анненского: "...невероятная близость переживаний, объясняющая мне многое о самом себе". Выразительное признание! Мы картинно знакомимся с биографией поэта. Узнаем этапы его жизни и деятельности. Постигаем смысл его наследия, присутствуем при содержательном диалоге Ю. Нагибина и А. Федорова, много узнаем о переводческой деятельности поэта, о его драматургии и ее судьбе. Ведущий умело разбивает укоренившееся мнение об Анненском как о лирике сугубо камерного склада. Звучат стихи остросоциальные, сатирические. Многообразие! 0 вот о чем говорит Юрий Нагибин: "Да, таков Анненский - осенняя паутинка и мрамор, лунный луч и стальной брус, истаивающий аромат последних роз и ядреный запах дегтя, Эолова арфа и хряск тряпака". Об Анненском и его поэзии я узнал в начале тридцатых годов, свыше полустолетия назад. О нем говорил мне в Киеве мой учитель, прекрасный поэт Николай Ушаков, говорил тихо, убежденно, душевно. Нетрудно обнаружить у него отзвуки поэзии Анненского, как нетрудно обнаружить их, читая Бориса Пастернака, Всеволода Рождественского, Николая Тихонова, Георгия Обогдуева, Александра Кочеткова, Вадима Шефнера, некоторых других. Это не столько влияние, сколько культура. Давно находясь в магнитном поле Анненского, давно читая его, думая о нем, я вместе с тем много получил от телевизионной передачи, о которой веду речь. Ее всенепременно надо повторять, причем в те дни и часы, когда всего охотней люди смотрят передачи телевидения.
* См. об этом также
фрагмент
воспоминаний Л. А. Озерова об А. Ахматовой в
собрании.
Ю. К. Олеша Источник текста: Встречи с прошлым. Выпуск 3. М, "Советская Россия", 1986 (Сб. материалов ЦГАЛИ, изд. 3-е). C. 280. Конечно, поэт Михалков очень способен (ему 12 лет!), но необходимо, если он думает серьёзно работать, - необходимо очень много читать поэтов и о поэзии (особенно современной поэзии: Пастернака, Асеева, Тихонова, Маяковского, из прежних - Блока, Иннокентия Анненского). Ф. 1334, оп. 1, ед. хр. 756, л. 1 и об.
Ю. Б. Орлицкий
Юрий Борисович Орлицкий - доктор
филологических наук, ведущий научный сотрудник Российского
государственного гуманитарного университета (Москва). Источник текста: "Литература", еженедельное прил. к газете "1 Сентября". ? 37, 2004 г. http://lit.1september.ru/article.php?ID=200403704 Вот, например, эпитет 'вечный'. В 1900-е годы его монополизировал Блок, лишь изредка допускающий в эту область Иннокентия Анненского. Это его: вечные слезы, вечный дух, вечный пламень, вечная душа, вечный жар любви - в общем, весь вечный словарь русского символизма.
Екатерина Орлова фрагмент книги
Источник текста:
Екатерина Орлова. Литературная судьба
Н.В. Недоброво. М. Томск: Водолей, 2004. С. 19, 20. 19 Своеобразным манифестом может служить его <Н. В. Недоброво*> "Дидактическая элегия о пристойном описании Летнего Сада стихе":
Александрийский
стих? Уж от него отвык 20
И сад и стих
близки, родны - они созданье Это стихотворенье - своеобразный манифест Н. Недоброво, "классика" и "канониста". Но это еще не все. Помимо прочего, это и стихи о стихах. Опыт этот восходит, конечно, к пушкинскому "Домику в Коломне", где во вступлении Пушкин восхваляет октавы в форме октав же. (Да ведь и "Евгений Онегин" - это "роман о романе", по слову Ю. Н. Тынянова, и строится как рассказ автора не только о герое, но и о самом произведении). Вполне возможно, что знал Недоброво и стихотворение П. Вяземского "Александрийский стих", также связанное с пушкинской поэмой. И тут мы должны вспомнить не только Пушкина и Вяземского, Но и Иннокентия Анненского с его стихотворением "Pace. Статуя мира". И не только потому, что он тоже написано александрийским стихом. Под стихотворением Недоброво стоят две даты, как это часто бывало у него: первая - дата написания, вторая - правки, причем между первой и второй может быть промежуток в несколько лет. И в случае с "Дидактической элегией..." это именно так: стихотворение помечено 14 апреля 1904 г. - 22 апреля 1910 г. Но интересно: в апреле 1910 г. выходит "Кипарисовый ларец" Анненского, верстку которого Ахматова видела еще в феврале и которым зачитывалась осенью того же года. И в книге Анненского Недоброво мог читать "Pace", предположительно написанное в 1905 г. и удивительно созвучное его собственному стихотворению. Ср.: "...раны черные от влажных губ остались" и особенно "Люблю обиду в ней, ее ужасный нос..." у Анненского и "...разъеденных побитых статуй ряд" у Недоброво - при том, что у обоих поэтов лирический герой испытывает несомненную любовь к красоте садов XVIII в. (у Анненского речь идет о Екатерининском парке Царского Села). Но Анненский кажется сегодня гораздо более смелым в своих стихах (И ноги сжатые, и грубый узел кос"); Недоброво же в своей элегии устремлен больше в эстетику прошлого. Из рецензии Марии Михайловой на книгу: 'Кстати, таким же незаметным мог оказаться и Иннокентий Анненский, если бы на определенном этапе не решился принять участие в литературной жизни. Вообще, имя Анненского хотелось бы видеть в этой работе еще чаще. Представляется, что Недоброво и Анненский - художники одной 'группы крови'. Их отстраненность от личного, невозможность допустить посторонних в мир переживаний, стремление воссоздать историю души, понимание искусства как 'соприкосновения' воспринимающей и творящей душ - невольно подталкивают к постоянным сопоставлениям'. 'Знамя', 2004, 12, http://magazines.russ.ru/znamia/2004/12/mih31.html
* Николай
Владимирович Недоброво (1882-1919) - поэт, критик, литературовед.
В. С. Познер
Источник:
'Стихотворение', Париж, 1928, ? 2. С. 26-28.
http://www.emigrantika.ru
Владимир Соломонович Познер (1905-1991) -
русский и французский поэт, прозаик, переводчик, журналист, сценарист,
литературный критик. Отзыв на статью: В отделе 'поэтической' критики интересна статья Владимира Познера об Иннокентии Анненском. К сожалению, автор ее не удержался от таких выражений своего восторга, как фразы: 'тот, кто (Анненский. - А. Э.), вместе с Блоком, был самым большим русским поэтом за последние тридцать лет', или 'десятки других, менее достойных', - фразы, которые не прибавляют достоинства ни Анненскому, ни его увлекающемуся поклоннику. Табель о рангах - вещь в поэзии не обязательная. Трудно согласиться и с тем, что 'никто не любит' - 'людей, которые вместо того, чтобы воспевать спокойную жизнь, или не менее спокойную смерть, волнуют сердца темной и необъяснимой тревогой'. А Блок? А Лермонтов?.. Впрочем, торопливость отдельных замечаний не лишает статью многих ее достоинств, в первую очередь искренности и почти полного отсутствия рисовки.
А. Э. Стихотворение. Поэзия и
поэтическая критика. Вып. 1 и 2. Париж, 1928 // Воля России. 1928. ? 6.
С. 117-120. О Познере в письме Б. Л. Пастернака М. И. Цветаевой от 12 мая 1929 г., www.tsvetayeva.com/letters/let_pasternak81_.php: P.S. Книжку В. Познера вчера получил. Еще ранее он прислал мне свою антологию. Судя по нескольким вводным замечаньям в антологии, частью совпавшим с моими собственными симпатиями, я ждал настоящей широты, объективности и благородства и от его истории лит<ерату>ры. В таком духе ему и написал, с просьбой о присылке книги. Я ее только пробежал пока, и чем милее мне иные страницы (об Анненском, об Ахматовой и др.), оправдывающие мои надежды, тем досаднее его промахи...
26 Иннокентий Анненский скончался 30 ноября 1909 года на лестнице Царскосельского вокзала. Корректуры перевода Эврипида - единственный 'документ', который нашли на нем, - было недостаточно, чтобы опознать его. Тело поэта перенесли в морг, где через сутки его нашли родственники. Нет ничего легче, чем придавать символическое значение биографическим подробностям. Никто не знает стихов Анненского, как никто не опознал его трупа. Между тем, у нас не так много замечательных поэтов, чтобы мы могли пренебрегать тем, кто, вместе с Блоком, был самым большим русским поэтом за последние тридцать лет. Но в то время, как Блок и десятки других, менее достойных, известны всему читательскому миру, Анненский почти неизвестен вне тесного кружка литераторов. Историки литературы не упоминают о нем, в хрестоматиях не найти его стихов, его никто не декламирует, и даже просто не читает. Книг его в продаже давно нет и достать их почти невозможно. Нельзя предсказать, ждет ли Анненского, подобно Тютчеву, позднее признание; по всей вероятности, он навсегда останется поэтом для немногих, в первую очередь, для поэтов. Читатель предпочитает поэтов, проповедующих достоверные и положительные истины. Неважно, вдохновляются ли они наукой или верой, восхваляют ли 'возвышающий обман' - жизнь, или 'низкую истину' - смерть. Никто не любит нетвердой почвы вообще, а в частности, людей, которые вместо того, чтобы воспевать спокойную жизнь или не менее спокойную смерть, волнуют сердца темной и необъяснимой тревогой. Анненский далек от всяких достоверностей. Он изменчив и непостоянен. Он видит во всем даже не смерть, подобно Сологубу, а отсутствие жизни.
Я вижу мертвую
зарю Даже весна для него не воскресение, а смерть зимы. Следуя 'лучшим традициям русской литературы', он отрицает действительность. Вещи для него только обличья, скрывающие непонятную работу неведомых сил. Анненский ненавидит низменные про- 27 явления обыденной жизни: свет, шум, солнце 'жирную кухарку', предпочитая все то, что изменяется, ускользает, полу-существует: дым, тени, дождь. Анненский верен своим образам (однообразие материала - первый признак подлинного искусства), он возводит их в символы. Они дают его поэзии несравненное единство. При внимательном чтении его стихов, можно быть уверенным, что сад у него всегда предвещает ночь, а цветы (всегда те же: лилии, георгины и хризантемы) зовут смерть. Он устанавливает соответствия, неожиданные и убедительные, между полночью и удушьем, левкоем и фенолом, воздвигая, таким образом, 'лес символов'. Кстати, Анненский единственный русский символист во французском смысле этого слова. Он испытал на себе влияния французских поэтов конца прошлого века, которых он неоднократно переводил. В его борьбе с обличьями надо различать два элемента: глубокое, инстинктивное чувство не-подлинности вселенной, идущее не от ума и потому выгодно отличающее его от некоторых родственных ему поэтов (Анненский никоим образом не 'умный' поэт), и заигрыванье со смертью, навеянное современной ему литературой и придающее многим его стихам оттенок fin-de-siècle'я. Неточность эпитетов, эстетизм некоторых образов, злоупотребление чересчур изысканными выражениями, приблизительность словаря, любовь к несколько театральным страданьям и подчас плохой вкус сделали ли бы из Анненского модного и недолговечного поэта, вроде Роллина или Корбьера, если бы не присущее ему непосредственное чувство всемирного хаоса. В этих своих проявлениях Анненский является нам человеком своей эпохи, русским интеллигентом конца 19-го века, читателем Чехова, поклонником Верлэна. Верлэн, которого Анненский так охотно переводил, оказал на него немалое влияние: сомнительное очарование этого неудачливого буржуа соединилось в 'Кипарисовом Ларце' с трагическим дыханьем Эврипида. Попробуем восстановить излюбленные пейзажи Анненского. Осень, любимое время года французских символистов упадочного периода. Вечер. Сад. Пустынный дом, голые желтые деревья, земля, прикрытая опавшими листьями; туманное небо, оживающие статуи, гниющие цветы, дождь, надвигающаяся ночь. Законченность зимних и летних пейзажей претит поэту. Его 28 привлекает осень, время, когда все границы смыты туманами, скрыты тенями. Октябрьским вечером, в саду, среди трупов разлагающихся георгин, Анненский легче всего обнаруживает трещины в видимом мире, великолепно слаженном, закругленном и замкнутом, чьи скрепы расходятся под соединенным влиянием дождя и смерти. За каждым лепестком, за каждой каплей поэту предстоит хаос, внушающий ему животный ужас, настолько непосредственный, что Анненскому не до философствования, которого не избежал даже Тютчев. Русская литература не знает такой безнадежной поэзии. Именно чувство безнадежности, неуверенности, ужаса сделали из Анненского большого поэта. Державин, Пушкин, Баратынский, Лермонтов, Некрасов, Анненский, Блок, - многие не согласятся с такой оценкой Анненского. Она бездоказательна и недоказуема. Может быть, лучше было бы сказать, что такие непохожие ценители поэзии, как Гумилев и Ходасевич, одинаково высоко оценили Анненского. Но к чему прибегать к авторитетам? Анненский не нуждается ни в чьем свидетельстве, на это есть его стихи. Не великий ли поэт тот, кто умеет выразить отчаянье одной перестановкой цезуры: Ночь надвигалась ощущением провала.
Александр
Поливанов Источник: сайт "RusFil", действовавший в 2000-2010-х. Текст стихотворения "Петербург" с пронумерованными строками Форма: 3-х стопный дактиль с перекрестной рифмовкой (м - ж - м - ж) 'Петербург' - одно из самых ярких гражданских стихотворений Анненского. Критическое отношение к Петербургу, как к символу русской монархии и русской Империи, переходит в критическое отношение к основателю Петербурга Петру I. Разберем стихотворение построчно. Желтый цвет традиционно в русской литературе ассоциировался с Петербургом, начиная со второй половины 19 века, после выхода романов Достоевского, стихотворений Некрасова. Анненский не идет против традиции, а, наоборот, подчеркивает 'желтизну' города, повторяя прилагательное 'желтый' два раза в первых же строчках. Кто такие 'вы' и 'мы' из третьей строки стихотворения понятно не до конца, однако можно предположить, что Анненский таким образом обыгрывает то, как Петр 1 хотел из русских сделать европейцев. Для слияния России и Запада строился Петербург, 'окно в Европу'. И вот вышло, что - 'Я не знаю, где вы и где мы \ Знаю только, что прочно мы слиты', т.е. различия между европейцами и русскими стерты. Во второй строфе Анненский указывает на то, что Петербург возник по воле единственного человека на том месте, где до этого ничего не было. Петербургу в этом отношении противостоят города, у которых в прошедшем 'сказки', то есть города с такой древней историей, что их основание и начальная история - 'сказка'. Начальная же история Петербурга - недоразумение ('Потопить ли нас шведы забыли'). Вторая строфа соединена с третьей неполным повтором строки - 'только камни'. Чародей, который дает городу эти камни, вероятно, Бог. Однако из-за самого слова 'камни' проглядывает и другой мотив - мотив древнего ледника, который, уходя, оставил в этой местности камни. Наличие в стихотворении этого мотива косвенно подтверждается строкой из предпоследней строфы - 'только камни из мерзлых пустынь'. С другой стороны, Петр по-гречески означает 'камень', и тогда строка 'только камни нам дал чародей' звучит очень зло по отношению к монархии в целом (Петр = камень). Обратим внимание на выбор лексики: если в третьей строфе сказки противопоставляются былям, то в третьей строфе появляется еще и чародей, существо также магическое, сказочное. Очевидно, чародей, при желании дал бы Петербургу 'сказки в прошедшем', но не дал. А дал 'Неву буро-желтого цвета'. В третий раз за стихотворение появляется желтый цвет, цвет Петербурга, а вся 'сказочная', 'волшебная' лексика употребляется с отрицанием - то, чего у Петербурга нет. Четвертая строфа самая загадочная во всем стихотворении. В ней повествование перескакивает с вопросов устройства Петербурга на памятник Петру 1 Фальконе и Коло ('Медный Всадник'). Если читать это стихотворение как выражение антимонархических идей Анненского, то имеется в виду 'скорое', по мнению Анненского, свержение 'гиганта'. Пятая строфа посвящена образу Петра, связанному с памятником Фальконе. Это центр всего произведения, кульминация; единственная строфа, где в каждой из строк есть хотя бы по одному глаголу, что придает строфе более мощное движение. Поиск глаголов в 'Петербурге' не случаен. В первых трех строфах 2 глагола на строфу, это завязка. Потом следует увеличение нагнетания (4-ая строфа - 3 глагола), потом кульминация нагнетания (5-ая строфа) и развязка: в следующих строфах не будет ни одного глагола (в 7-ой строфе функцию сказуемого выполняет краткое причастие). Образ 'бешеного скакуна' имеет широкое и узкое значение. Узкое: скакун, входящий в скульптуру 'Медного Всадника', который стоит на дыбах и поэтому назван 'бешеным'. Широкое значение - Россия, против которой пошел Петр и с которой не справился. Метафора 'Россия - лошадь, кобылица' в русской литературе пошла с лирического отступления в 'Мертвых душах' Гоголя. Эта метафора близка и Блоку, о котором еще пойдет речь. Приблизительно в это время пишется книга 'Родина', где в стихотворениях из цикла 'На поле Куликовом' Русь связана с образом 'Степной кобылицы'. Другой образ пятой строфы - образ змеи на памятнике Фальконе и обращение к ней - также не новаторство Анненского. Этот образ появляется по крайней мере дважды в стихотворениях Блока середины 1900-х годов, которые Анненский не мог не читать: 'Петр' и 'Вися над городом всемирным'. В обоих стихотворениях 'Царь змеи раздавить не сумел', змей как бы побеждает Петра, потому что он 'расклубится над домами', потому что 'ни одни сустав не сдавлен \ Сверкнувших колец чешуи'. Образ змея у Анненского становится многограннее. В строчке 'Царь змеи раздавить не сумел' слышится противопоставление памятника гербу г. Москвы, на котором Св. Георгий Победоносец пронзает змею копьем. Однако литература 19 века и русская история на уровне 'сказок' и 'былей' знают еще одни отношения между верховной властью и змеем - 'Сказание о вещем Олеге'. Князь Киевский Олег также умирает от змеи или, выражаясь словами Анненского, не 'умеет ее раздавить'. Наличие оппозиции 'Петербург - Киев' менее очевидно в стихотворении, чем оппозиции 'Петербург - Москва', однако также является возможной. 'Чудеса' и 'святыни' имеются, как в Москве, так и в Киеве, так и во многих других древнерусских городах, но ни один из них не был так долго столицей. К тому же употребление слова 'идол' Анненским подталкивает к мыслям о Киеве (идолосвержение Владимира). Не стоит забывать и то, что Анненский жил в Киеве в 1891, 92 и 93 годах. В шестой строфе напряжение спадает. Первые две строки противопоставлены последним по принципу 'Есть - нет'. 'Нет' в Петербурге того, что присуще древним городам и почему-то разных чувств - 'ни слез, ни улыбки'. 'Есть' только уже упоминавшиеся ранее камни и 'сознанье проклятой ошибки' наличия этого города вообще. Второй раз за стихотворение употребляется слово 'пустыня'. В первый раз это 'пустыня площадей', во второй - 'мерзлая пустыня' холодной земли. 'Камни из мерзлых пустынь', с одной стороны, камни, оставшиеся после схода ледника, с другой - камни тех же площадей Петербурга. Седьмая строфа композиционно соединена с первой двумя деталями. Первая деталь - точное упоминание времени действия: и если в начале стихотворения это зима, то в конце - май, весна. Вторая деталь - употребление однокоренных слов 'слиты' и 'разлиты' в первой и последней строфе, соответственно - разные приставки дают антонимическое различие в смысле. Вообще, если внимательно посмотреть на 2 последних строфы (спад напряжения, заключение стихотворения), то многие слова стихотворения здесь повторены, иногда с изменением формы, или связаны по смыслу. Так, кроме ранее упоминавшихся, слово 'чары' перекликается с 'чародеем' из третьей строфы, 'отрава' по смыслу связана со змеем из пятой. Последняя строфа лишает Петербург последней притягательности, последнего очарования. Даже природа (белые ночи) так переделывается Петербургом, что весна оборачивается 'отравой бесплодных хотений'. Слово 'чары' - слово 'волшебно-сказочного' пласта лексики и также употреблено с отрицанием - этого в Петербурге нет. В тексте были использованы материалы протокола составленного Анной Голубковой от 14.04.200?
СашПо
А. Г.
Разумовская фрагмент статьи Источник текста: Русская речь. ?5, 2010. С. 27-30. 28 Как правило, образы георгинов - цветов осени - связаны с мотивом прощания, увядания. Столь любивший 'пышность распада' И. Анненский так изображает ее: 'Сад туманен. Сад мой донят / Белым холодом низин. / Равнодушно он уронит / Свой венец из георгин' [6. С. 166]. Загадочная красота цветка объясняет сравнение с ним луны: 'Стоит луна, как желтый георгин' (В. Ходасевич) [7]. Закономерна ассоциация и с поэтическим произведением у И. Анненского в четверостишии 'К портрету А. А. Блока':
Под беломраморным
обличьем андрогина По замечанию О. Кушлиной, это сравнение и фонетично, и зрительно: '"георгина" составляет рифмующуюся пару с "андрогином" ("изящным Андрогином" назовет Анненский Блока и в "Книге отражений"). Но солярный шар георгина(-ы) тоже не случаен: узкое лицо поэта на портрете окружено широким нимбом курчавых волос...' [8. С. 108]. Думается, 29 что Анненский, высоко ценивший поэта, вкладывал в это сравнение и другой смысл - цветок подчеркивает замкнутость, холодность, отчужденность лирического героя Блока. Критик писал: 'Маска Андрогина - но под ней в самой поэзии ярко выраженный мужской тип любви' [9]. Это соотнесение георгина с мужским началом характерно и для самого А. Блока, который любил этот цветок. Изображая романтический сад 'в стране германской легенды', поэт придает ему и его 'обитателям' сказочный облик: 'Здесь розы бледны, они слишком много любили; здесь георгины - усталые, тень упоила их мутно-лиловые склоненные головы. Нет цветов лучше роз и георгин; как жизнь прекрасна среди таких цветов!' [10]. Наделяя розу чертами идеала Вечной Женственности, Блок олицетворяет ее преданных поклонников - георгин: 'Лучше я сохраню мою нежность и возвращусь к моим георгинам, в жилище пажей. Они как будто ныряют в розовых кустах - гибкие и смеющиеся мальчики. Обгоняют друг друга вприпрыжку' [Там же]. Так на цветочные образы наслаивается символика куртуазной литературы - культ Дамы и рыцарственное служение ей, характерные для творчества Блока в целом. Однако он наделяет цветы особой поэтичностью еще и потому, что внутренне 'сопереживает' им, как садовник, заботливо лелеющий своих 'питомцев' в шахматовском саду своего деда А.Н. Бекетова, известного ботаника. Этот реальный сад, который украшали и георгины, стал частью души поэта. Псков
6 Анненский И. Ф. Избранные
произведения. Л., 1988.
Ст. Рассадин фрагмент статьи
Источник текста:
Станислав Рассадин. Такое разное серебро
// "Литература", еженедельное прил.
к газете "1 Сентября". ? 9, 2001 г. Станислав Борисович Рассадин (1935-2012) - литературный критик, публицист. Страница Википедии. Возможно, решающим рубежом* стала поэзия Иннокентия Анненского. Фигуры - символической. Включая то, что он, выдающийся критик современной литературы (впрочем, писавший и о Гоголе, Гончарове, Тургеневе, Достоевском), был преподавателем, знатоком, переводчиком того, что является символом культуры прошлого: античной словесности. Он и сам тяготел к символике (не к символизму, куда его пробовали приписать): например, начал публиковаться под псевдонимом Ник. Т-о. Словно и впрямь хотел быть никем, да и стал - в том смысле, что оказался знаком разрыва между концом и началом. * Между пушкинской поэтической эпохой и "серебряным веком" (из контекста статьи). Анна Ахматова, справедливо считавшая, что место Анненского - наравне с Баратынским, Тютчевым, Фетом, заметила, что для многих из последующих поэтов он был началом. Не подражая ему, эти поэты, сказала Ахматова, 'уже содержались' в Анненском. (У кого есть охота заглянуть в сноску, может убедиться в ахматовской правоте). Вот примеры, приведённые ею. 'Покупайте, сударики, шарики! // Эй, лисья шуба, коли есть лишни, // Не пожалей пятишни: // Запущу под самое небо - // Два часа потом глазей, да в оба'. Это, утверждает Ахматова, Анненский, напоминающий сатирические стихи молодого Маяковского. Может быть. Но вот это - уж точно словно лингвистические упражнения Хлебникова: 'Лопотуньи налетели, // Болмоталы навязали, // Лопотали - хлопотали, // Лопотали, болмотали, // Лопоталы поломали'. Сравним знаменитое хлебниковское: 'О, рассмейтесь, смехачи! // О, засмейтесь, смехачи! // ...О, рассмешниц надсмеяльных - смех усмейных смехачей!' И тому подобное. В Анненском же Ахматова видит истоки Гумилёва, кстати, учившегося в Царскосельской гимназии, где тот директорствовал. Слышит в его стихах 'щедрые пастернаковские ливни', не приводя доказательств, но, коли угодно, и они могут быть предъявлены. 'Вот сизый чехол и распорот, - // Не всё ж ему праздно висеть, // И с лязгом асфальтовый город // Хлестнула холодная сеть... // Хлестнула и стала мотаться... // Сама серебристо-светла, // Как масло в руке святотатца, // Глазеты вокруг залила'. Читавшие Пастернака не сразу поверят, что это 'Дождик' Анненского. Имён и примеров можно добавить. 'Жёлтый снег петербургской зимы, // Жёлтый снег, облипающий липы...' (Анненский). 'Над желтизной правительственных зданий // Кружилась долго мутная метель...' (Мандельштам, 'Петербургские строфы'). Точно так же 'содержатся' в Анненском Саша Чёрный, Заболоцкий, даже Есенин, даже Твардовский. Именно он: 'Под яблонькой кудрявою // Прощались мы с тобой, - // С японскою державою // Предполагался бой. // ...Зачем скосили с травушкой // Цветочек голубой? // А ты с худою славушкой // Ушедши за гульбой?' Её первый муж Николай Гумилёв, напротив, увидел в нём конец, завершение:
...Был Иннокентий
Анненский последним Верно и то, и другое. Вот Анненский, строго выдерживающий стиль классической, ясной определённости, может быть, больше всего напоминающей Лермонтова:
Среди миров, в
мерцании светил, И вот сонет 'Человек', самой по себе сонетной формой тем более предполагающий классичность. Однако, с первых же строк не оправдывая ожиданий, в последнем шестистрочии этот сонет и вовсе озадачивает, оглушает инструментовкой стиха и дерзкой образностью:
В работе ль там
не без прорух, Тем поразительней, что Анненский - не эклектик (словно духовная дисциплина не позволила столь разным стихам выбиться из единого строя). Что его поэзия отличается ровностью высокого уровня, это к началу XX века уже редкость, вскоре же станет почти невозможностью.
А. М. Ремизов упоминание Источник текста: А. М. Ремизов. Неизданный "Мерлог" / Публикация Антонеллы д'Амелиа // Минувшее: Исторический альманах. 3. М.: Прогресс: Феникс. 1991. С. 227.
Алексей Михайлович Ремизов (1877-1957)
- русский писатель. Через год после выхода "Пруда" в "Сириусе" я попал в еще горшее положение: "Неуемный бубен" - последняя надежда - был отвергнут ред. "Аполлона", хотя устно - и И. Ф. Анненский и Вяч. И. Иванов и С. К. Маковский и Н. С. Гумилев и М. А. Кузмин и Е. А. Зноско-Боровский выражали мне только сочувствие.
Е. В. Свиясов фрагмент статьи Источник текста: Начало века. Из истории международных связей русской литературы. Сборник статей. Спб., "Наука", 2000. С. 11-12. И. Анненскому принадлежит по сути уникальное в критической мысли наблюдение. Поэт и критик указал на характернейшие черты "несходства они и оне, между мужской и женской лирикой. Оне - интимнее, и, несмотря на свою нежность, оне более дерзкие, почему и лиризмы их почти всегда типичнее мужских"*. Эти слова можно прежде всего отнести к творчеству М. А. Лохвицкой (1869-1905), на рубеже столетий ставшей общепризнанной "русской Сафо". * А. 1909. ? 3. Дек. Отд. 1. С. 29.
Ю. Н.
Тынянов Источник текста: Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. М.: "Наука", 1977. С. 143. Юрий Николаевич Тынянов (1894-1943) - писатель, литературовед, знаток А. С. Пушкина и его окружения, автор романов "Кюхля" (о В. Кюхельбекере), "Пушкин" (незавершен), повести "Вазир Мухтар", известного рассказа "Поручик Киже". См. ниже фрагмент очерка Н. К. Чуковского о привязанности Ю. Н. Тынянова к Анненскому. Статья А. Гизетти об И. Анненском носит характерное название: "Поэт мировой дисгармонии". Есть статьи с таким же (или почти таким же) названием о Гейне, Байроне, Мюссе, Бодлере, Надсоне, Апухтине, Голенищеве-Кутузове, будут (или уже есть) о Блоке. Все эти поэты более или менее говорят "о противоречиях, о дисгармонии, о сложных, непримиримых конфликтах, терзающих душу неисцелимыми ранами". Ссылки на "Анатэму"* характерны для давности статьи. Неожиданным оказывается настойчивое сопоставление И. Анненского с публицистом Н. Ф. Анненским, на которое критика натолкнули, по-видимому, родственные отношения между этими двумя ничего общего между собой не имеющими писателями. * Драма Л. Андреева (1910).
В. С. Федоров фрагменты статьи Источник текста: Из истории литературных объединений Петрограда-Ленинграда 1910-1930 гг. Исследования и материалы. СПб.: Наука, 2002. 236 В 1922-1924 гг. Каждую неделю на Фонтанке (д. 50) проходило по два заседания. 239 Состоялся вечер неизданных произведений И. Ф. Анненского <...> Откуда это известно? Хорошо бы выяснить, когда точно состоялся вечер, кто его организовывал и проводил. Подобный вечер состоялся 14 декабря 1921 г. в Петербургском Доме Искусств. Он был устроен книгоиздательством "Картонный домик" "при ближайшем сотрудничестве Вал. И. Анненского-Кривича". Он сделал доклад "Ненапечатанные стихи. Лирика". Скорее всего, и в Вольфиле без В. И. Анненского-Кривича не обошлось.
Николай Гумилев - критик и теоретик поэзии фрагменты статьи
Источник текста: Николай
Гумилев. Исследования. Материалы.
Библиография / Составители: М. Д. Эльзон, Н. А. Грознова. СПб.: "Наука", 1994. 30
В качестве критиков и теоретиков искусства выступали в России все сколько-нибудь выдающиеся поэты
- современники Гумилёва - И. Ф. Анненский,
<список> и
многие другие. Впрочем, иногда молодой Гумилёв обращался и к критической оценке прозы - "Второй книги отражений" И. Ф. Анненского, <список> и т. д. См. в
собрании
рецензию. Таким образом, было бы ошибочно думать, что в поэзии Гумилёв ценил лишь "технику стиха и поэтический синтаксис", который он пристально анализировал на примере И. Анненского и других представителей "новых" поэтических течений. У того же Анненского Гумилёва привлекает "круг его идей, который нов и блещет неожиданностью", стремление поэта проникнуть "в самые новые, самые глухие закоулки человеческой души". "Безверье" Анненского Гумилёв свя-- 39 зывает с "безверьем" как характерным выражением духовного кризиса эпохи (236, письмо VI). 40 Но свежий воздух реальной жизни постоянно врывается в его характеристики поэтов и произведений, привлекающих его внимание. И тогда фигуры этих поэтов, их человеческий облик и их творения оживают для нас. Творения эти открываются взору современного человека во всей реальной исторической сложности своего содержания и формы. И именно эта вторая тенденция "писем" делает столь проницательными и тонкими страницы "Писем о русской поэзии", посвящённых И. Анненскому, <список>. 43 Примечателен в названной статье <"Жизнь стиха"> взгляд Гумилева на соотношение поэзии и "мысли". В поэзии, утверждает Гумилев, "чувство рождает мысль". Противоположное явление стихи И. Анненского, у которого "мысль крепнет настолько, что становится чувством" (166). 49 В Париже Гумилёв овладевает французским стихом, погружается в кипучую художественную жизнь Парижа. Вслед за Брюсовым и Анненским он берёт на себя миссию расширить и обогатить знакомство русского читателя с французским искусством и поэзией, постепенно продвигаясь в её изу- 50 чении от творчества своих современников и их ближайших предшественников - поэтов-символистов и парнасцев - до её более отдалённых истоков.
Комментарий фрагменты Источник текста: Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений в 30-ти томах. Т. 1. С. 502-503. Уже после сдачи в набор 'Прохарчин' в составе материалов, предназначенных для октябрьской книжки 'Отечественных записок', в первой половине сентября 1846 г. прошел через цензуру и при этом жестоко пострадал от цензурного вмешательства. Об этом Достоевский сообщал брату 17 сентября: '"Прохарчин" страшно обезображен в известном месте. Эти господа известного места запретили даже слово чиновник, и бог знает из-за чего - уж и так всё было слишком невинное - и вычеркнули его во всех местах. Всё живое исчезло. Остался только скелет того, что я читал тебе. Отступаюсь от своей повести'. Ввиду отсутствия в нашем распоряжении автографа (или корректуры) мы можем в настоящее время судить об отличиях первоначального текста рассказа от печатного и о характере искажений, внесенных в него цензором, только на основании этого письма, так как, перепечатывая рассказ в 1865 г., Достоевский не восстановил цензурных купюр, ограничившись отдельными незначительными стилистическими поправками. Впрочем, возможно, что хотя бы некоторые из тех мест, которые были первоначально исключены цензурой и которые Достоевский имел в виду, жалуясь брату на то, что рассказ 'страшно обезображен', ему всё же удалось отстоять еще до напечатания его в 'Отечественных записках'. Такое предположение было впервые высказано И. Ф. Анненским, обратившим внимание на то, что слово 'чиновник', на исключение которого 'во всех местах' жалуется Достоевский, встречается в печатном тексте рассказа (стр. 244, 245, 247; см.: КО-1, стр. 44 см. статью "Господин Прохарчин"). Связь между социально-гуманистическими настроениями молодого Достоевского, возникшими под влиянием социализма 1840-х годов, и проблематикой 'Прохарчина' была раскрыта Добролюбовым (см. ниже) и позднее И. Ф. Анненским, писавшим: 'Представьте себе канцелярию 40-х годов не такою, какой начертали её Сперанские, а в том виде, как она отображалась в фантазии гениального юноши, поклонника Жорж Санд и Гюго, который только что с радостной болью вкусил запретного плода социализма, и притом не столько доктрины, сколько именно поэзии, утопии социализма' (см.: КО-1, стр. 50 см. статью "Господин Прохарчин").
Т. В. Цивьян фрагмент Источник текста: Литературное обозрение, 1989, ? 5. С. 30, 33.
Татьяна Владимировна Цивьян (род. в 1937) - лингвист, доктор филологических
наук, профессор.
Примечательно, что они взяты
<Кассандра, Дидона, Федра - акмеизмом>
не из античных первоисточников, а из "зеркал": Гомер через Шиллера,
Вергилий через Данте, Эврипид через Расина (но и через переводы
Анненского, как в свое время отметил М. Йованович).
А. А. Чабан фрагменты диссертации Источник текста: Чабан А.А. Н.С. Гумилев - критик поэтов-символистов: динамика оценок и эволюция критического языка. Диссертация PhD. University of Tartu Press, 2018. Источник 52 Критик <Н.С. Гумилев> подчеркивает, что мир других людей и их жизни не важны для мэтра: 'Люди и вещи для него не более значительны и действенны, чем абстракции. <:> В свои объятия он принимает не женщину, а 'чужую восторженность' и 'страсти порыв покоит на холодных руках'' [Гумилев 1991-3: 126]. Приведенные строки процитированы из стихотворения 'Ночной ропот', где героиня бесчувственно отдается любовным ласкам:
53
Заметим, что Гумилев пишет исключительно об авторе-мужчине, которому противопоставлен трагический образ страдающей женщины: 'Когда я читаю эти строки, мне невольно вспоминается традиционный образ матери, качающей, вместо мертвого ребенка, куклу или полено' [Гумилев 1991-3: 126]. Несмотря на то, что сам критик указывает на 'традиционность' образа матери с куклой101, здесь можно увидеть и более тонкую аллюзию на стихотворение другого учителя Гумилева, И. Анненского. Кукла, заменяющая человека - центральный образ стихотворения 'То было на Валлен-Коски:' (1909). В рецензии на второй номер журнала 'Остров'102, где было напечатано стихотворение, Гумилев отдельно остановился на этом тексте: 'Слово найдено. Есть обиды, своя и чужие, чужие страшнее, жалчее. Творить для Анненского это уходить к обидам других, плакать чужими слезами и кричать чужими устами, чтобы научить свои уста молчанью и свою душу благородству' [Там же: 50-51]. Таким образом, 'бесчувственному' Брюсову103 Гумилев мог противопоставить Анненского, который испытывает сострадание даже к неживому предмету. Антитеза Брюсов - Анненский будет реализована и далее в рамках подборки 'Писем о русской поэзии', где Брюсову и 'Стихам Нелли' противопоставлен Анненский с драмой 'Фамира Кифаред', о чем мы скажем несколько позже.
101 Образ восходит, по всей
видимости, к фольклору [Черепанова: 112]. 57 ...рецензии на И. Анненского и Ф. Сологуба, еще двух авторов, намеренно добавленных критиком в подборку рецензий, показывают другой подход <по сравнению с футуристами> 'людей книги' к освоению новаторских приемов. В случае с Анненским - это обработка античных сюжетов в современной модернистской форме, но не из желания 'помародерствовать' [Гумилев 1991-3: 134], а для возрождения забытых мифов: 'Для трактовки мифа ему был необходим налет необычности, и он достигал его, причудливо соединяя античность с современностью' [Гумилев 1991-3: 134]. 73
...Гумилев, по всей
видимости, ориентируется и на Анненского-критика. Оценка
поэтов-современников с точки зрения
159 Это неоднократно подчеркнуто
в 'Книгах отражений'. См., например, статью
'Бальмонт-лирик' (1904) [Анненский 91 Тема изображения усадебного быта оказалась одной из наиболее востребованных в начале ХХ в.192 192 В 1910 г. журнал 'Аполлон' публикует ряд картин М. Добужинского на тему старинных усадеб (Аполлон. 1910. ? 4 и ? 5), М. Веселкова-Кильштет выпускает сборник стихов 'Песни забытой усадьбы' (1910), И. Анненский пишет стихотворение 'Старая усадьба' (1909), И. Северянин - 'Письмо из усадьбы' (1910), В. Брюсов - 'В полях забытые усадьбы...' (1911) и др. 101 ...И. Анненский сосредотачивает свое внимание на его <Вяч. Иванова> художественном методе.
По мысли критика, Вяч.
Иванов, наряду с Брюсовым, Бальмонтом и Сологубом, является 'именем,
символизирующим
Анненский изображает Иванова
как превосходного, иногда даже слишком искусного, мастера: 'не знаешь
даже, чему Как указывают исследователи, 'сочувствие' и 'жалость' являются узловыми категориями в творчестве самого Анненского [Федоров], поэтому 'холодное совершенство' поэтического мастерства Иванова оказывается, с точки зрения критика, основной причиной его закрытости, как от читателей, так и от своих произведений [Анненский 1979: 348].
215 По замечанию
Н. Т. Ашимбаевой, в
черновых заметках Анненского к статье хранятся наброски лирического
портрета Иванова [Ашимбаева: 637]. Насколько нам известно, эти записи до
сих пор не опубликованы и ждут своего исследования. <...>
Конец 1911 и 1912 гг. -
период очередной эстетической переориентации Гумилева. На смену
ученичеству у Брюсова и Иванова приходит время наиболее интенсивного
восприятия интеллектуального наследия Анненского [Тименчик 2017:
257-382]. О новых эстетических ориентирах Гумилев заявляет в письме С.
К. Маковскому в начале октября 1912 г.: Я <:> постараюсь осуществить не
столько те принципы, которые выдвинула практика <журнала 'Аполлон'. -
А. Ч.> этих лет, сколько идеалы, намеченные во вступительной статье
к первому номеру 'Аполлона'. Да поможет мне Под вступительной статьей Гумилев подразумевает статью 'О современном лиризме', и, как кажется, точка зрения критика на Вяч. Иванова в рецензии на первый том 'Cor Ardens' (Аполлон. 1911. ? 7) имеет параллели с позицией Анненского. Вместе с тем, как отмечалось в предыдущих главах, мнение Брюсова и критические опыты младших символистов постоянно влияли на Гумилева. Попробуем найти следы воздействия символистских критиков на Гумилева в первой рецензии на 'Cor Ardens' и обозначить некоторые особенности отзыва, отличающие его от предшествующей рецепции лирики Иванова. В рецензии Гумилев развивает метафору ученого/философа, заданную уже в первом абзаце антитезой 'философы, пророки (= не-поэты216) и поэты':
Перечень философов (и пророков), безусловно, далеко не произволен. В нем уже заложены оппозиции восток/запад и древность/современность, которые будут развиты в следующей рецензии Гумилева. Вместе с тем Гумилев продолжает тип мифологизации поэтической личности Иванова, начатый младшими символистами, в частности Белым (старый немецкий 216 <...> 103 профессор). Заметим, что Ницше, упоминаемый в сопоставительном ряду Гумилева, был не только немецким философом, но и профессором классической филологии217. На выбор образа могли также оказать влияние личные впечатления критика от занятий в 'Академии стиха' и литературная маска Иванова в 'Аполлоне'. Именно Иванов скрывался под фигурой 'философа' в стилизованной под античный диалог рубрике 'Пчелы и осы 'Аполлона''. Варьируя мнения Блока и Анненского, Гумилев указывает на то, что 'филологичность' и идеологичность поэзии Иванова оказываются основной причиной его рационального, интеллектуализированного отношения к собственным образам, ритмам и языку:
Стоит отметить, что Гумилев понимает 'равное отношение к словам' несколько иначе, чем Анненский. Если Анненский утверждает, что поэзии Иванова чужда непосредственность, и он безразличен к своим героям, то Гумилев настаивает на том, что Иванов равнодушен к языку и стиху и любит исключительно заложенные в тексте идеи. По мнению рецензента, в поэзии Иванова нарушен баланс между 'мыслями и чувствами'. Напомним, что в статье 1910 г. 'Жизнь стиха' Гумилев сформулировал основные характеристики 'живого' художественного произведения именно как баланс указанных компонентов218.
217 <...> 133 ...в рецензии на 'Ночные часы' Гумилев не только не разделяет авторскую концепцию книги Блока, но и расходится во мнении относительно 'народности' со своими прежними авторитетами в области литературной критики, Белым, Брюсовым, Вяч. Ивановым. В качестве нового стилистического и эстетического ориентира Гумилев выбирает критическую манеру И. Анненского, для которой характерна ироничность 134 тона ('Перед нами не Илья Муромец, не Алеша Попович, а другой гость, славный витязь заморский, какой-нибудь Дюк Степанович279' [Гумилев 1991-3: 92]), элементы диалога с читателем: ряд вопросно-ответных конструкций280, риторические повторы, восклицания: ('И часто, очень часто Блок показывает нам их, слитых в одно, органически нераздельных. Невозможно? Но разве не Лермонтов написал 'Песню о купце Калашникове'?'281 [Там же]). Как показал Р. Тименчик, авторитет Анненского укрепляется в творчестве Гумилева в 1911-1912 гг.282 [Тименчик 2017: 257-271].
279 В былинах подчеркивается
иностранное происхождение Дюка Степановича (в не которых богатырь
приезжает 'из Индий'), и, согласно большинству текстов, бога тырь
приезжает в Киев не с целью его защиты, а из тщеславия, что соотносится
рассуждениями Гумилева о Блоке как 'ненародном' поэте [Миллер 2015:
159-165]. 152 Рецензии на произведения символистов второй половины 1912-1917 гг. по преимуществу характеризуются попытками Гумилева взглянуть на эволюцию русской модернистской лирики 1910-х гг. с исторической дистанции, поэтому в отзывах все чаще появляются обобщения и оценка индивидуальной эволюции авторов. Здесь Гумилев также включается в общую для того времени тенденцию подведения итогов. <...> Приоритетной как в плане содержания, так и в плане формы становится позиция И. Анненского с его тенденцией к обобщениям, ироничностью стиля и обращениям к читателям319. 319 Тема влияния критики И. Анненского на рецензии Н. Гумилева еще ждет своего исследователя. Из источников:
Анненский 1979:
КО.
В. И. Чернышов фрагмент
Источник текста: Чернышов В. И. Избранные труды. В 2-х
т. / Сост. А. М. Иорданский, В. К. Костомаров, И. Ф.
Протченко. М.: Просвещение, 1970. Т. 2. С. 682.
Василий Ильич Чернышёв (1866/67-1949)
- русский советский языковед.
По большой снисходительности Бодуэна де Куртенэ я приносил ему и составленные мною учебные книги, например мою злополучную хрестоматию 'Школьник' (1907). Над этой книжкой я особенно много работал и в отношении текста, и в отношении предисловия для преподавателей. Я надеялся на успех этого учебника, но вышло совсем иначе. Ученый комитет не допустил его в школы, а мне прислал такую грубую и несправедливую рецензию, что я решил написать жалобу министру народного просвещения на неосновательную критику и оскорбительные выражения в рецензии. В этой рецензии было, например, написано, что в моей книге находятся 'глупые' правила о сохранении здоровья и о поведении учащихся. В своей жалобе я указал, что эти 'глупые' правила извлечены мною из книги, одобренной Ученым комитетом для всех учебных заведений. Рецензия члена Ученого комитета и постановление о недопущении моего учебника для школ были так явно несправедливы, что член того же Ученого комитета Анненский написал и напечатал в 'Журнале Министерства народного просвещения' одобрительный отзыв о моей книге... Из моей жалобы, конечно, ничего не вышло. Но мне, однако, приятно вспомнить, что И. А. Бодуэн де Куртенэ, которому я рассказывал всю эту волновавшую меня историю, сочувственно относился ко мне и к моей книге, а о 'правилах сохранении здоровья' говорил, что он обратил на них внимание, просматривая мою книжку, и нашел их очень полезными и нужными. Когда же он один раз зашел ко мне с какой-то книгой и я показал ему невежливое начало рецензии Ученого комитета, он сказал: 'Что за кабацкий тон у этих членов Ученого комитета!'.
В. А. Черных фрагменты Источник текста: Серебряный век в России: избранные страницы. М.: РАН, РАДИКС, 1993. (С. 275-298). Вадим Алексеевич Черных (род. в 1927) - кандидат исторических наук, старший научный сотрудник отдела археографии Института славяноведения РАН. 280-281 В первых номерах журнала печаталась статья И. Анненского 'О современном лиризме'. В ней дана исключительно высокая оценка поэзии Блока: 'Чемпион наших молодых - несомненно Александр Блок. Это, в полном смысле слова и без малейшей иронии,- краса подрастающей поэзии, что краса! - ее очарование'17. О поэзии Н. Гумилева в этой статье сказано несколько ободряющих, но сдержанных слов: 'Лиризм Н. Гумилева - экзотическая тоска по красочно причудливым вырезам далекого юга. Он любит все изысканное и странное, но верный вкус делает его строгим в подборе декораций'18. В этой же статье Анненский с горечью предрекал, что 'ни одной легенды не возникнет вокруг современных поэтических имен'. В этом он, несомненно, ошибся. Вокруг имен Блока, Гумилева, Ахматовой возникли всеобъемлющие и стойкие поэтические легенды. Нам уже порой трудно вычленить реальную жизнь и творчество названных поэтов из их поэтических легенд. Авторитет И. Анненского для Гумилева и близких к нему сотрудников 'Аполлона' был исключительно высок. Думается, что и сам Гумилев в глубине души сознавал справедливость его оценок. В конце ноября 1909 г. Гумилев вместе с другим сотрудниками 'Аполлона' - М. Кузминым, А. Толстым, П. Потемкиным - приехал в Киев, где 29-го состоялся их поэтический вечер19. Там же, в Киеве, застала их весть о скоропостижной смерти И. Анненского в Петербурге 30 ноября. Можно отметить, что Блока в этот момент тоже не было в Петербурге - он выехал в Варшаву к умиравшему отцу. Вне всякого сомнения, смерть Анненского, его статья в 'Аполлоне', содержащиеся в ней оценки творчества современных поэтов, и в частности - Блока, живо обсуждались в беседах А. Горенко и Н. Гумилева. Но о конкретном содержании этих бесед нам ничего не известно. В этот приезд в Киев Гумилев делает повторное предложение Анне Горенко, и это предложение принимается. В начале 1910 г. Анна Горенко побывала в Петербурге (по-видимому, для обсуждения с отцом вопросов, связанных с предстоящей свадьбой). Здесь она - еще в корректурных листах - прочитала посмертный сборник стихотворений И. Анненского 'Кипарисовый ларец', который произвел на нее неизгладимое впечатление. Полвека спустя в автобиографическом очерке 'Коротко о себе' Ахматова писала: 'Когда мне показали корректуру "Кипарисового ларца" Иннокентия Анненского, я была поражена и читала ее, забыв все на свете'20. 295 Сама Ахматова в поздние годы настойчиво, в стихах и в автобиографической прозе, называла своим учителем Иннокентия Анненского, решительно отрицала какое бы то ни было влияние со стороны Николая Гумилева53 и столь же решительно обходила молчанием неминуемо возникавшие вопросы о степени влияния Александра Блока на ее творчество. А. Е. Аникин, предпринявший детальное исследование влияния И. Анненского на творчество Ахматовой, высказал мысль, что 'Ахматова при "поздней" оценке своего творчества фактически видела его разделенным на период (очень краткий) до знакомства с указанным сборником Анненского [имеется в виду "Кипарисовый ларец". - В. Ч.] и на период (длившийся большую часть ее жизни) после этого знакомства, принесшего ей приобретение "новой гармонии"'54. С этой мыслью можно согласиться, подчеркнув, что речь идет именно о поздней оценке Ахматовой истоков своего поэтического творчества. В ранние годы представление Ахматовой об этих истоках было иным.
17
КО. С. 361.
Источник текста: В. Чудовский. По поводу стихов Анны Ахматовой. // Аполлон. 1912. ? 5. С. 45.
Валериан Адольфович Чудовский
(1882-1937) - библиотекарь, многолетний
сотрудник журнала "Аполлон".
И вот, когда европейские цари Прекрасного пошли по новому пути, то им, в силу закона, заставляющего весь мир служить Царям, подвернулось японское искусство с достигнутым умением дать целый пейзаж в двух-трех линиях. О "влиянии" японцев много говорили: но правда ли, что желтолицые опричники культуры могли серьезно "влиять" на самостное, царственное искусство Европы? Как бы то ни было, японское искусство нам пригодилось на топливо, и имя далеких чужаков стало означать определенную "манеру" синтетического восприятия. В русскую поэзию эта "манера" введена в окончательном виде Иннокентием Анненским.
Источник текста: Чуковский Н. К. Литературные воспоминания. М., "Советский писатель", 1989. Николай Корнеевич Чуковский (1904-1965) - писатель. Сын К. И. Чуковского. Фото М. Наппельбаума. Из очерка "Николай Гумилёв":
Из русских поэтов XX века он** полностью принимал одного только Иннокентия Анненского и всегда ставил его на самое первое место. * Активисты "Цеха
поэтов" (Г.
Адамович,
Г.
Иванов,
Н.
Оцуп, И. Одоевцева)
- поэтического объединения, основателем
и лидером которого был
Н. С. Гумилёв.
Из очерка "Ю. Н. Тынянов": 323 Из поэтов двадцатого века больше всего любил он* Иннокентия Анненского. Много раз читал он мне сонет Анненского 'Человек', который кончается так:
В работе ль там не без прорух,
Теперь не дух, я был бы бог... А стихотворение Анненского 'Кэк-уок на цимбалах' он пел на мотив кэк-уока; пел очень фальшиво, каким-то детским голосом, но с огромным увлечением:
Молоточков лапки цепки,
Молоточки топотали,
Пали звоны топотом, топотом, * Речь идёт о Ю. Н. Тынянове. Об упоминании И. Анненского в воспоминаниях Н. К. Чуковского о Ю. Тынянове сказал мне В. П. Болотин (1955-2005), поэт, автор и исполнитель песен (Новосибирск, Академгородок, http://bolotin.lib.ru ). Из его письма мне 1 января 2005 г.:
Объяснение значений слов в стихотворении "Человек" см. в комментарии к нему А. В. Фёдорова.
Г. А. Шенгели
Источник текста: Максимилиан Волошин. Стихотворения. Статьи.
Воспоминания современников. М., "Правда", 1991, с. 363.
Георгий Аркадьевич
Шенгели (1894-1956) - поэт и переводчик.
Известность поэта и весомость поэзии далеко не всегда находятся в прямом отношении. Стихи Надсона идут чуть ли не сотым изданием, а гениальный Тютчев получил всеобщее признание лишь к столетнему юбилею рождения. И в наши дни почти наряду с Бальмонтом и Сологубом 'гремел' Сергей Городецкий, а такой громадный поэт, как Иннокентий Анненский, до самой смерти оставался в упорной тени.
Леонид Шимко Источник текста: литературный журнал "Мой берег", http://moy-bereg.ru/analiz-stihotvoreniya-annenskogo/monograficheskiy-analiz-stihotvoreniya-i.-annenskogo-smyichok-i-strunyi.html Прежде чем проанализировать стихотворение этого поэта, хочу отметить, что смысловое строение стихов у Анненского сложное. Образы 'вещного мира', как и фигуры людей, их голоса, доносящиеся извне, вступают в постоянную перекличку с внутренним миром поэта, вызывают в нем глубокие отзвуки, 'я' переплетается с 'не я', одно из них просвечивает сквозь другое, и поэтическое целое создается благодаря лишь этому проникновению. Сложновато, но проще поэзию Анненского и не объяснишь. Итак, я выбрал стихотворение 'Смычок и струны':
Какой тяжелый,
темный бред! Мгновенное впечатление читателя, впервые впитавшего своим воображением эти строки, таково: в мрачной комнате скрипач - со своей скрипкой. На душе печально. Впервые предмет любви, скрипка, в лунном свете, показалась чужой. Столько лет была частью души музыканта, и вдруг... Он, оказывается, совсем ее не знал... Она, оказывается, только притворялась, что они одно целое... Просто была молодость, надежды на лучшую жизнь, благодаря его таланту и ее любви к нему. И вот... все рухнуло. Он талантлив, в этом сомненья нет, значит, причина несостоявшегося счастья - в ней, в этой вещице, от которой только и требовалось, что любить, и все... Оказалось, она была все эти годы так же далека от него, как эти мутные небесные светила. Они хороши, когда на душе светло, и моментально тускнеют, если в душе сумрачно...
Кому ж нас надо?
Кто зажег Вторая строфа совершенно неожиданна: оказывается, не музыкант, а смычок выступает в роли лирического героя, а музыкант - лишь сила и воля, которая их свела со скрипкой. Но так как он (смычок) полностью зависит от воли музыканта, то все равно в драме участвуют трое, и всем в данной ситуации одинаково сложно разобраться в чувствах
О, как давно!
Сквозь эту тьму Но здесь явно вопрошает музыкант. Он обращается к скрипке, как бы посредничая между ней и смычком. Он, оставаясь пока в стороне, тем не менее с упреком в голосе констатирует факт иных прошлых отношений между смычком и скрипкой. Но читатель уже чувствует еле уловимую лукавинку, ноту превосходства музыканта над смычком и одновременно - нотку растерянности, потому что музыкант понимает свою первостепенность. Значит, и вина за отчуждение, по сути, вся на нем.
Не правда ль,
больше никогда Опять я слышу попытки смычка восстановить отношения. Но скрипка понимает, что это зависит не от них, а от музыканта.
Смычок все понял,
он затих, Смычок понял то, что скрипка разлюбила его навсегда и что не признается ему в этом лишь из жалости к нему. Он понял также, что всегда его счастье зависело от музыканта, от чужой воли. Он понял, что этот момент рано или поздно должен был наступить, потому что первым разлюбить мог только музыкант, и в тот же миг нелюбовь обрушилась на бедный смычок. Страдания смычка и скрипки усиливаются еще и тем, что музыкант, сближая их, не понимает, что это уже не музыка, а мука двух чужих существ, сводимых против их воли в одно целое. Они вынуждены искать выхода друг у друга, да не в их это силе...
Но человек не
погасил То, что смычок и скрипка понимают и находят в себе силы принять судьбу, вызывает бурный протест у музыканта. Он не может смириться с таким отчуждением против его воли. Он пытается восстановить, найти музыку прошлого, ту самую... Но тщетно. Лишь физическое бессилие прекращает эти муки. Музыкант - бог для смычка и скрипки, он не может смириться с таким финалом. А выход лишь один: музыкант должен вновь полюбить. Ибо без любви нет ничего - ни Бога, ни человека. Я сделал монографический разбор стихотворения Анненского, пойдя по ассоциативному пути. Вывод таков: смысловая связь между звеньями стихотворения не прерывается, внутренне и внешне все психологические переходы четко мотивированы, создано особое эмоциональное напряжение, обусловленное приведенной житейской ситуацией, ответ на вопрос найден. Итак, из этого следует, что И. Анненский - поэт большой психологической силы и тонкости. Он не надеется только на интуицию. У него, как показал разбор стихотворения, идет четкий психологический анализ. Анненский - поэт-исследователь, певец и философ 'вещного' мира, в котором он ищет нравственный путь к своему подлинному 'я'.
М. Шаповалов Источник текста: газета "Литературная Россия", 11 сентября 1987 г., ? 37. С. 24. (Рубрика: Из писательских биографий). В 1903 году Николай Гумилев поступил в седьмой класс Николаевской Царскосельской гимназии, директором которой был видный филолог, поэт и переводчик Иннокентий Федорович Анненский. Гимназист Гумилев хорошо знал стихи своего учителя и, опубликовав в 1902 году в "Тифлисском листке" стихотворение "Я в лес бежал из городов", считал себя поэтом. Вскоре между учителем и учеником устанавливаются отношения, выходящие за рамки, предписываемые казенными правилами. Ученик активно сотрудничал в гимназическом журнале, и молодые царскосельские стихотворцы Василий Комаровский, Дмитрий Коковцев и Валентин Кривич признали в Гумилеве собрата по перу. Вместе они и приносили свои сочинения на отзыв И. Ф. Анненскому. Поначалу стихи Н. Гумилева особого внимания не привлекли. Но он был основательно начитан, внимателен к критике, упорен и трудолюбив. Это и расположило к нему Иннокентия Федоровича, который, подарив ученику свою книгу "Тихие песни", сделал такую примечательную надпись: Н. С. Гумилеву
Меж нами сумрак
жизни длинной, Несмотря на то обстоятельство, что первый этап поэтического развития Н. Гумилева проходил под наблюдением И. Ф. Анненского, стихи его были далеки от стихов учителя. В лирике И. Анненского - рефлектирующая душа, в полутонах и оттенках природы - скрытая боль. У Н. Гумилева иное мировосприятие: волевое начало, тяга к "объективной лирике", яркому и предметному описанию далеких стран. В этом отношении интересно противопоставление основных мотивов И. Ф. Анненского художественным принципам Н. С. Гумилева, которое дает (правда, через себя) Георгий Иванов уже после смерти обоих:
<далее полный текст стихотворения Г. Иванова
"Я люблю
безнадежный покой..."> В последний год жизни И. Ф. Анненского поэты встречаются особенно часто: читают друг другу стихи, делятся творческими планами. 3 апреля 1909 года И. Ф. Анненский вписывает в альбом племянницы Гумилева М. Сверчковой стихотворение "Среди миров". При посредничестве Н. Гумилева художественный критик С. К. Маковский привлекает И. Ф. Анненского к сотрудничеству в новом журнале "Аполлон". ...Неожиданная смерть И. Ф. Анненского 30 ноября 1909 года потрясла литературный Петербург. О посмертно вышедшей книге своего учителя Н. Гумилев отозвался со всей определенностью: "Кипарисовый ларец" - это катехизис современной чувствительности". Годы спустя, возвращаясь к светлому образу поэта, Николай Гумилев напишет стихотворение "Памяти Анненского", начинающееся строфой:
К таким нежданным и
певучим бредням Заключительные строчки четверостишия стали своего рода художественной формулой.
Илья Эренбург фрагмент Источник текста: Минувшее: Исторический альманах. 22. М.; СПб.: Atheneum: Феникс. 1997. C. 290. Илья Григорьевич Эренбург (1891-1967) - советский писатель, поэт, переводчик, публицист и общественный деятель. Есть его статья о Цветаевой и Анненском в "Литературной Москве", ? 2, 1957 г. Знаю, что сие покажется забавным, но повторяю: Сологуб и Иннокентий Анненский из томиков затрепанных выходят и ворожат над изумленной "любительницей" поэзии, как знахарь над бодающейся буренушкой. К прискорбию, иные поэты забывают о тайне цеха, они соблазняются легкой добычей мысли, перестают заговаривать и начинают уговаривать. 1919 г., Киев
Б. П. Яблонко фрагмент Источник текста: УКР III. С. 154 (прим. 31). В чисто филологической части своих работ Анненский находился под сильным влиянием Виламовица-Мелендорфа, и в критике текста почти не проявлял самостоятельности. Яблонко Б. П. И. Ф. Анненский: К тридцатилетию со дня смерти. Баку, 1940. С. 21.
|
| Начало \ Написано \ Коротко, Н - Я |
При использовании материалов собрания
просьба соблюдать
приличия
© М. А. Выграненко, 2005-2024
Mail: vygranenko@mail.ru;
naumpri@gmail.com
"Живыми" словами они*
считали только слова, над которыми
Брюсов, Иннокентий Анненский, Кузмин
расставили стилистические значки,
ведомые лишь небольшому кругу
посвящённых. Но никакие новые
комбинации этих слов, созданных для
изображения условного мира, не могли
пригодиться для изображения мира
действительного.